Роберт Кормер - Герои
— Вы не знаете, куда уехали Ренарды? — я не ожидаю ответа, но надеюсь, что вопрос обеспечивает должное уважение ко мне.
— Что? — спрашивает она, нахмурившись, и еще сильнее сжимает в руке метлу.
Шарф, конечно же, глушит мой голос.
— Семья Ренард, — говорю я, пробуя отчетливей произнести слова. — Где они?
— Уехали, — говорит она, в ее голосе звучат печальные нотки. — Они собрались и уехали.
Она начинает подметать порог, словно пытается смести меня, и как можно дальше.
Ее слова преследуют меня, когда я уже иду по улице: «Они собрались и уехали».
* * *Госпожа Беландер ждет меня, когда я возвращаюсь с Третьей Стрит с двумя бумажными пакетами с покупками в руках из «Хенолтс-Маркета». Я купил какао, хлеба, земляничного повидла и разных супов от «Кемпбел» в красных и белых банках, главным образом томатный суп, гороховый и бобовый — все, что не нужно жевать, потому что мои десна слабы, и жесткая пища их повреждает. Я также купил две бутылки пастеризованного молока, фунт масла и клин сыра «Чеддер», которые буду хранить в маленьком электрическом холодильнике на верхней полке. Я могу покупать минимум продовольствия, потому что оставил свой аппетит еще где-то во Франции, и теперь ем только для поддержки сил.
Госпожа Беландер держит в руках большую кастрюлю и говорит: «Я угощу вас супом из черных бобов, который сварила сама».
Мы вместе поднимаемся по лестнице.
В арендуемой мною квартире раскладываю покупки на полках, а она ставит кастрюлю на плиту.
— Не кипятить, — говорит она. — Только разогреть… — и поворачивается ко мне. — Вы не сказали, как вас зовут, — в ее словах звучит не то, чтобы упрек, а скорее намек на не слишком крепкую память.
И тут наступает момент, когда моя жизнь становится ложью.
— Раймонд, — говорю ей, используя имя моего покойного брата. — Бьюмонт, — добавляю девичью фамилию матери, которую она носила до того, как она вышла за муж за моего отца.
— Пер э мер? — спрашивает она о родителях по-французски.
Я готов ответить: «В Канаде» У себя в сознании, я заменяю небеса Канады на что-нибудь поближе:
— Мы жили в Бостоне, прежде чем они вернулись домой в Канаду, когда началась война, — что было правдой о моем дядюшке Луи. Он никогда не принимал гражданство и вернулся в Канаду, когда я попал в армию.
Я вижу вопрос в ее глазах и быстро нахожу ответ:
— Я служил с одним парнем из Френчтауна, с Норманом Рочелом. Он много рассказывал мне об этом месте и убедил меня, что здесь очень хорошо.
Вспышка сомнения появляется в ее глазах, и я делаю быстрое дополнение к моей истории.
— Родители ждут меня в Канаде, но Форт Дельта на какое-то время отправил меня подлечиться.
И меня пугает, насколько легко дается мне ложь.
— Parlez vous fracais? — спрашивает она.
Отрицательно качаю головой. Я понимаю по-французски благодаря Сестрам Святого Джуда, в течение восьми лет преподавшим нам этот язык и остальные предметы, но никогда не был способен правильно на нем говорить.
Она тяжело вздыхает, долго изучая мой шарф и бандаж, а затем снова бормочет: «Бедный мальчик…», и направляется к двери.
* * *Квартира на мансарде обогревается лишь печью на кухне, выложенной черным кирпичом и работающей от стеклянного кувшина, который каждые день или два я должен буду заполнять керосином, который нужно будет приносить от большого металлического бака на заднем дворе. Печь может обогреть лишь только маленькую часть кухни, в остальной части квартиры сыро и холодно, даже, несмотря на то, что зима уже закончилась.
Я завариваю себе чашку какао, задерживаюсь, чтобы позже лечь спать, несмотря на то, что холодно. На часах в форме банджо, висящих на стене, всего лишь двадцать пять минут двенадцатого, и это значит, что впереди длинная ночь. Я хочу спать, мои глаза становятся влажными и горят, но знаю, что усну сразу, как их закрою, и тогда начнутся сновидения.
В ванной на щеки накладываю жирный слой вазелина.
Наконец, я в кровати. Госпожа Беландер дала мне еще несколько одеял, и укрываюсь ими до подбородка. Подкладываю под голову две подушки, чтобы из моего горла не вытекала мокрота, от которой начинается удушливый кашель.
* * *Я не могу уследить момент, когда, наконец, стирается линия между бессонницей и забвением. В ожидании сна тихо перечисляю фамилии парней из моего взвода: Ричардс, Эйзенберг, Чемберс и, конечно, Смит… их имена или клички — Эдди и Эрвин, Блинки и Джек… и фамилии: Джонсон, Орланди, Рейли, О-Брайн… и их имена: Генри, Санни, Спакс, Билли… а теперь названия звезд: на сей раз, перечисляя их в алфавитном порядке и продолжая ожидать пришествие сна.
Мне не хочется о них думать — обо всех, кто служил со мной во взводе, и перечислять их имена. Мне хочется забыть все, что было там, во Франции, но каждую ночь начинаю считать, словно молюсь, перебираю их имена, словно бусинки на четках. Закрываю глаза, и вижу, как мы продвигаемся, разбившись на маленькие группы, через заброшенную деревню, через разрушенные дома и улицы, заваленные кирпичным боем и сгоревшими машинами — через полный хаос, наши винтовки и автоматы наготове. Вечернее солнце низко висит над горизонтом. Длинные тени от руин и растянутые пятна света от дверных проемов и окон в уцелевших стенах переулка. Мы все напряженны, возбуждены и испуганы, потому что предыдущая деревня казалась мирной и свободной, пока внезапный огонь снайперов из таких окон и дверей не уложил развед-патруль, идущий впереди, почти во главе нашего взвода. Теперь я могу слышать рваное дыхание Генри Джонсона и свист между зубами Блинки Чемберса. В деревне слишком спокойно и тихо. «Иисус…» бормочет Санни Орланди. «Иисус» — это значит «мне страшно», и так каждый. В руках крепко сжато оружие, тихие проклятия, наполняющие воздух, ворчание, шип и пердение. Все это совсем не напоминает кино про войну в «Плимуте». Ни у кого ни героизма, ни бравады. Возможно, это наш последний путь, проходимый собственными ногами, и он пролегает через эту деревню, название которой мы даже и не знаем, и еще нас ожидает другая такая же деревня и третья, и Эдди Ричардс спрашивает неизвестно кого: «Какого черта мы здесь, и что мы тут делаем, в конце концов?», — а затем хватается за живот, потому что уже третий день у него диарея, от него воняет, и все стараются держаться от него подальше. Вдобавок, прорыв орудийного огня, все рвется вокруг нас и взлетает на воздух, и неизвестно, чьи это снаряды — их или наши? Мы бежим в укрытие, пробираясь и суетясь, падая лицом в грязь, пытаясь стать частью домов, вместо того, чтобы на самом деле спрятаться.
Пробираясь через завал, я оказываюсь в узком переулке, и передо мной возникают два немецких солдата в серой униформе словно мрачные призраки. Я нажимаю на курок, и автомат быстро делает свою работу. Голова одного из них взрывается, словно зрелый помидор, а другой кричит: «Мама!», когда очередь разрезает его надвое, обе его половины кувырком летят на землю.
Мой сон взрывается и улетучивается вместе с залпами артиллерии. Внезапно открыв глаза, я задыхаюсь. На этот раз уже не холод в квартире госпожи Беландер, а теплый пот на моем теле, который через минуту превращается в лед. В тот день я столкнулся в переулке с немецкими солдатами, правильно, но очередь моего автомата уложила их сразу, никакая голова не взрывалась, и никого не перерезало надвое, хотя один из них, падая, крикнул «Мама!». И когда наступило одно из тех жутких затиший, что бывает во время атаки, что еще страшнее, чем разрывы снарядов у тебя под ногами, я взглянул на них и увидел, какими юными они были, мальчиками со щеками, похожими на зрелые яблоки, слишком детскими, чтобы их брить. Как у меня.
— Эй, Френсис, уходим, — вопит Эдди Ричардс, и поспешными перебежками я догоняю его в лесу. Жуткий запах диареи выдает его местонахождение, и мы натыкаемся друг на друга. Вокруг дремучий лес. В нем настолько темно, что мы не видим друг друга. Перекличка проясняет, что остается от нашего взвода, и уже известно, что Джек Смит и Билли О'Браен мертвы, а Генри Джонсон ранен, его грудь разорвана шрапнелью, его несут где-то сзади, и мы больше никогда его не увидим.
На следующий день, граната навсегда лишит меня лица.
* * *Утреннее солнце хлещет меня по векам, и я жмурюсь от яркого дневного света, льющегося через окно. Я пережил еще одну ночь, еще один сон и еще одно воспоминание, хотя больше уже и не знаю, что является сном, а что воспоминанием.
Руки и ноги онемели, и отсыревшее от пота тело начинает гореть, но я вскакиваю с кровати и кашляю, в горле накопилась мокрота.
«Ни на что не обращай внимания», — говорю себе. — «И считай, что это твое благословение. Ты вернулся назад, во Френчтаун, и твое тело функционирует. Тебе есть, где остановиться и исполнить свою миссию. Возможно, в этот день Лэрри ЛаСейл появится на улицах Френчтауна, и ты сможешь свершить то, что намереваешься».
