Экземпляр (СИ) - Купор Юлия

— Ты меня и не приглашал.

— Потому что мне было стремно. Мне вообще было стремно общаться с богатеньким. Блин, если бы мои ребята узнали, вот они бы мне всекли, е-мое. Е-мое! Вот эти пятнадцать минут, что я ехал от твоего дома до гаража, реально были лучшими в моей жизни. Прикинь?

Тем временем машина под чутким Костиным управлением выехала на съезд из города и спускалась по эстакаде на Соловьевское шоссе. Это был опасный участок пути, поэтому Костя внимательно следил за дорогой, не обращая внимания на разговорчивого пассажира. Наконец, «Тойота» заскользила по ровному и гладкому асфальту Соловьевского шоссе, полосы которого были разделены металлическим отбойником. Тут же полетели навстречу рекламные билборды с кричащими лозунгами, один громче другого. Эти билборды призывали людей покупать гравий и щебень, керамогранит и черепицу, а самый веселый сообщал, что в ближайший месяц действует беспрецедентная скидка на памятники из гранита. Это деловое предложение выглядело настолько убедительным, что наверняка сподвигло одного-другого воскресенца быстренько умереть в этом месяце, чтобы получить заветную скидку на памятник.

— Поехали до пит-стопа, — предложил Костя. — Он будет километров через десять. Пожрем хотя бы. И, Жень, пристегнись. Там по дороге пост ДПС.

— Да пошел ты, — неожиданно резко ответил Женька. — Не буду я пристегиваться.

— Или ты сейчас пристегнешься, или я высажу тебя из машины.

— Ой!

Прежде Костя никогда не видел его таким. Ну, он привык, что Балакирев, этот добродушный совенок с огромными глазами, безропотно сносящий побои, безобиден, как юродивый. Может, он просто давно его не видел? Или армия так изменила его бывшего одноклассника, что на самом деле, как и обещано, сделала из него мужчину? Только вот этот мужчина, саркастичный и язвительный, Костю очень раздражал.

— Григорьев, ты такой Григорьев! В этом весь ты, честное слово. Правильный до тошноты. Чистенький, блин, мальчик. Или ты боишься, а? Скажи честно, ты боишься? Ты боишься, что все пойдет не по правилам?

— Блядь, Жень, заткнись, — Костя старался на него не смотреть, но Женькино отражение, злое и недовольное, занимало все зеркало заднего вида. — Ты мне мешаешь. Не хочу из-за тебя куда-нибудь въебаться.

— Да срать ты хотел на меня. А знаешь, что я тебе скажу? Ты же сох по Белогорской, да?

— Балакирев! — Костя аж зубы стиснул и руль сжал так, что костяшки пальцев побелели. — Я тебя сейчас вышвырну из машины. Не смей говорить про Белогорскую. Не смей своим вонючим ртом говорить про Белогорскую!

Впрочем, взбеленившегося Женьку уже было не остановить.

— Да вся школа знала, что ты на нее дрочишь! — Женькин голос стал писклявым, как фальцет. — Вся школа. Но вот что я тебе скажу. Такая, как Белогорская, никогда бы тебя не полюбила. Слышишь? Никогда! Она никогда тебя не полюбит!

На краткий миг Костя почувствовал, как от злости потемнело в глазах — точно телевизор выключили. Мгновение спустя изображение вернулось, снова серая лента ненавистного Соловьевского шоссе, крохотная трещина на лобовом стекле (батя убьет, когда увидит) и прилипшая мертвая муха. Злость одарила Костю еще одним странным симптомом — очень трудно стало дышать, и пришла какая-то дурацкая мысль, даже не мысль, а так, осколок мысли, что теперь так будет всегда, а для того, чтобы нормально выдохнуть и нормально вдохнуть, надо непременно разорвать себе грудную клетку и вырвать оттуда бесполезные легкие. Да, и только в таком случае — возможно — получится сделать вдох. Ах, это треклятый ремень безопасности так сдавил грудную клетку.

«Белогорская никогда тебя не полюбит». Как сделать так, чтобы эти слова никогда не были произнесены, а? Как сделать так, чтобы этот полудурок заткнулся, и желательно навсегда, и чтобы никогда в его устах не звучала Дианина фамилия, и чтобы он никогда…

В последний раз Костя переключил передачу — мотор «Анаконды» надрывался, точно в агонии. Одно мгновение, один поворот руля, истошный визг колодок — и ярко-желтая круглобокая «Тойота» влетела в отбойник.

2

Все мироздание было наполнено равномерным утробным шумом, подобно тому как бассейн наполняется до краев противной хлорированной водой. В первые мгновения Костя, чье сознание будто бы погрузили в глубокие воды, находился в кромешной темноте. И в этой темноте не было отдельных звуков — только ужасающий низкочастотный гул, от которого можно было сойти с ума, и не было отдельных цветов — все сплошная чернота, а что до запахов, то они отсутствовали напрочь. Сознание начало возвращаться по капельке. Темнота рассеялась не сразу. Прошло немало времени, прежде чем Костя осознал, где он находится: плюшевые мягкие стены, угловой диванчик, кокетливые светильники на стенах, — и прошло еще больше времени, прежде чем Костя сообразил, кто эти женщины (Дейзи и Сара) и отчего они так внимательно на него смотрят.

— Вспомнил? — спросила Сара, и в ее голосе прорезался металл.

Прорезался металл. Костя на секунду закрыл глаза, и тут же перед его мысленным взором возникла ярко-желтая «Анаконда» со сплющенным правым боком. При ударе об отбойник непристегнутый пассажир вылетел через ветровое стекло.

— А я ведь предупреждал его, — сообщил кто-то, кто взял контроль над Костиной речью. Сам он, разумеется, не мог этого произнести. — Ребята из вспомогательной школы избивали его до такой степени, что… Блядь. Но никому из этих обсосов не удалось сделать то, что удалось мне.

— Ты помнишь, что произошло дальше? — Сара смотрела на Костю сверху вниз.

На миг ему показалось, что в стеклах ее очков заплясали огоньки адского пламени. Но, присмотревшись, он понял, что это всего лишь отражается свет от светильников.

— Я даже как-то ухитрился скорую вызвать, — ответил Костя.

Он-то помнил. Он теперь все вспомнил. Все, что до этого забыл. Но почему, почему забыл-то? И почему вспомнил только сейчас, когда в его жизнь ледяным ураганом ворвалась некрасивая, пугающе некрасивая канцлер Сара?

— А потом? Ты дождался скорой?

Было еще чертовски светло — вот что помнил Костя. Теплый летний вечер, когда солнце еще только клонилось к закату — солнце, ласковое и теплое солнце, которому пришлось увидеть, как цыплячье-желтая «Анаконда», в цвет солнца, точно, — как эта маленькая «Анаконда» врезается в отбойник. Костя вызвал скорую, но скорой не дождался, внезапно на дороге появилась длинная черная иномарка бизнес-класса, потом эта иномарка остановилась (шоссе было подозрительно пустым), из нее вышел человек в длинном черном плаще… И только сейчас Костя понял, что это был Векслер. А за рулем иномарки сидел все тот же слепой водитель в солнечных очках, похожий на Нео из «Матрицы». Аристарх Левандовский.

И Костю увезли. Доставили в соседний травмпункт — у него оказались сломанными два ребра из-за ремня безопасности. Там ему оказали первую медицинскую помощь. Костя даже не запомнил, что это был за город. Вполне возможно, что они и до окраины Екатеринбурга доехали, а зная Векслера и его любовь к пятому измерению, это мог быть и Питер. Или даже Петроград. И все, что происходило в последующие месяцы, Костя помнил очень смутно. Ребра он сломал на даче — так сказал ему отец. На даче? Да, на даче. Как это возможно? Ой, отстань.

Сейчас Костя понимал, что это объяснение было чертовски нелепым и неправдоподобным — ну чем таким надо было заниматься на даче, чтобы сломать именно ребра, не ногу, не руку, а именно ребра. Но все те месяцы он провел точно в тумане. По крайней мере, таким это время казалось сейчас — туманным и неопределенным.

Косте, который находился сейчас словно меж двух миров — миром прошлого, откуда настойчиво раздавался жуткий звук, с которым машина влетела в отбойник, и миром настоящего, где отчего-то не было никаких звуков, только обволакивающая, как вата, тишина, — внезапно захотелось пить. Это было первым звоночком от органов чувств — звоночком, который сообщал, что он, Костя, все-таки скорее жив, чем мертв. Костя схватил со стола высокий бокал с коктейлем и в один глоток судорожно его выпил.