Элизабет Костова - Историк
«Доченька!
Прости, что не мог тебя предупредить, но пришлось уехать по срочному делу, а будить тебя среди ночи не хотелось. Надеюсь, что вернусь через несколько дней. С мастером Джеймсом я договорился, что тебя отвезет домой твой юный друг Стивен Барли. Он получит два дня отпуска от занятий и сегодня же проводит тебя до Амстердама. Я хотел вызвать миссис Клэй, но у нее захворала сестра, так что она снова уехала в Ливерпуль. Она постарается к ночи уже быть дома и встретить тебя там. В любом случае о тебе позаботятся, и я уверен, что ты сама сумеешь быть благоразумной. За меня не беспокойся. Дело личное, но я постараюсь как можно скорей вернуться и тогда все объясню. А пока умоляю тебя: носи крестик, не снимая, и все время держи в кармане чеснок. Ты ведь знаешь, я никогда не был привержен религии или суевериям, да и сейчас остаюсь неверующим. Но со злом приходится вести дела по его правилам, а тебе они уже знакомы. Прошу тебя от всего отцовского сердца, не пренебрегай моей просьбой».
Письмо дышало теплой любовью, но я видела: отец писал второпях. Я быстро застегнула на шее цепочку и разложила дольки чеснока по карманам платья. Как похоже на отца, размышляла я, оглядывая безмолвную комнату, среди торопливых сборов аккуратно застелить постель. Но с чего такая спешка? Явно не дипломатическое поручение, а то бы он так и написал. Ему и раньше случалось срываться без предупреждения в горячие точки в разных концах Европы, но он всегда сообщал, куда едет. А сейчас бешено стучащее сердце твердило мне, что он не в деловую поездку отправился. Не говоря уж о том, что эту неделю он должен был провести в Оксфорде, сделать доклад, участвовать в совещаниях. Он не из тех, кто запросто нарушает обещания.
Нет, его исчезновение как-то связано с тревожными признаками, которые я в последнее время замечала в нем. Только теперь я поняла, что все время боялась чего-то подобного. И потом та вчерашняя сцена — отец, погруженный в чтение… да что же он такое читал? И куда, куда же исчез? Без меня! Впервые за все годы, когда отец защищал меня от одиночества жизни без матери, без братьев и сестер, без родины, впервые за все годы, когда он был мне и отцом и матерью — впервые я почувствовала себя сиротой.
Глава колледжа, мастер Джеймс, когда я предстала перед ним с упакованным чемоданом и накинутым на руку дождевиком, был очень добр. Я объяснила ему, что вполне способна добраться самостоятельно. Я заверила, что весьма благодарна, что он предоставляет мне студента в провожатые — даже через пролив, — и что никогда не забуду его доброты. При этом во мне шевельнулось легкое, но чувствительное разочарование: так приятно было бы провести целый день в компании улыбчивого Стивена Барли! Однако приходилось отказаться. Я повторила, что уже через несколько часов буду дома, и отогнала встававшее перед глазами видение красной мраморной чаши, куда с мелодичным звоном падали струйки воды, опасаясь, что этот ласковый человек проникнет в мои мысли или прочтет что-то по лицу. Я скоро буду дома и сразу позвоню, чтобы он не беспокоился. К тому же, хитро продолжала я, и отец ведь скоро будет дома.
Мастер Джеймс не сомневался, что я прекрасно доберусь в одиночку. Безусловно, я вполне самостоятельная девица. Однако он просто не может — он одарил меня еще одной ласковой улыбкой, — он просто не может отступиться от слова, данного старому другу, моему отцу. Для отца я самое бесценное сокровище, так что он обеспечит мою доставку со всевозможными предосторожностями. Я должна понять, что это не столько ради меня, сколько ради спокойствия отца — придется немножко уступить его слабости. Стивен Барли уже возник рядом, не дав мне ни продолжить спор, ни осознать толком идею, что глава колледжа — старый друг отца. А я-то думала, они только позавчера познакомились. Это стоило обдумать, но рядом уже стоял Стивен, и выглядел моим старым другом, и в руках у него была куртка и дорожная сумка, и, несмотря ни на что, я рада была его видеть. Правда, из-за него придется сделать лишний крюк, но сожаления о потерянном времени не слишком мучили меня. Как было устоять перед его лукавой усмешкой, перед его «Вот спасибо за внеочередные каникулы!». Мастер Джеймс держался строже.
— Вы не на прогулке, мой мальчик, — одернул он Стивена. — Я прошу вас позвонить сразу, как прибудете в Амстердам, и прошу связать меня с домоправительницей. Вот вам карманные деньги: прошу представить мне расходные счета. — Тут в его глазах мелькнул веселый блеск. — Впрочем, не стану вас упрекать, если вы купите на вокзале голландского шоколада. Он не так хорош, как бельгийский, но тоже ничего. Привезите и мне плитку. А теперь отправляйтесь и будьте благоразумны.
Он пожал мне руку и вручил свою карточку.
— До свидания, милая. Не забудьте о нас, когда станете выбирать, где учиться дальше.
За порогом Стивен тут же отобрал у меня чемодан.
— Ну, идемте. Билеты у нас на десять тридцать, но хорошо бы прийти заранее.
Отец с мастером обо всем позаботились, отметила я про себя и задумалась, не посадят ли меня и дома на цепочку. Впрочем, сейчас надо было думать о другом.
— Стивен? — начала я.
— Ой, зовите меня Барли, — рассмеялся он. — Меня все так зовут, так что настоящее имя я уже слышать не могу.
— Ладно.
Сегодня его улыбка была так же заразительна, как вчера.
— Барли, я… можно вас попросить, пока мы еще здесь? Он кивнул.
— Я просто хотела еще разок побывать в Камере. Там так красиво… и я хотела посмотреть все-таки вампирскую коллекцию. Вчера-то не получилось.
Он застонал:
— Что за страсть к ужастикам! Наверно, это у вас семейное.
— Я знаю.
Щеки у меня загорелись.
— Ладно уж. Посмотрим быстренько, но потом придется бежать. Если опоздаем на поезд, мастер Джеймс пронзит колом мое сердце.
В Камере с утра было тихо и почти пусто. По гладким ступеням лестницы мы взбежали к мрачной келье, где вчера застали отца. Входя в комнатушку, я сглотнула подступившие слезы: совсем недавно отец сидел здесь, глядя в неизвестную даль, а где он теперь?
Я запомнила, куда он поставил книгу, хотя отец за разговором незаметно вернул ее на полку. Под ящичком с черепом, чуть левее. Я пробежала пальцами по корешкам. Барли стоял рядом (в тесноте ему больше некуда было деваться, но я предпочла бы, чтоб он вышел на галерею) и следил за мной, не скрывая любопытства. На месте, где вчера стояла книга, темнела дыра, как от вырванного зуба. Я застыла: отец никогда, ни за что в жизни не украл бы книгу. Так кто же мог ее взять? Но в ту же секунду мой взгляд сдвинулся на ладонь вправо, и я узнала переплет. Кто-то успел переставить том. Может, отец возвращался сюда? Или кто-то еще снимал его с полки? Я с подозрением покосилась на череп под стеклом, но тот ответил мне пустым взглядом анатомического препарата. Тогда я сняла книгу, очень бережно касаясь высокого переплета цвета старой кости с торчавшей сверху шелковой ленточкой закладки. Разложив фолиант на столе, я открыла титульный лист: «VampiresduMoyenAge»[23] Барон де Хайдук, Бухарест, 1886.
— И на что вам этот заупокойный бред? — Барли заглядывал мне через плечо.
— Школьное сочинение, — промямлила я. Книга, как мне помнится, делилась на главы: «VampiresdelaToscane»[24], «VampiresdelaNormandie»[25] и так далее. Я наконец нашла нужную главу: «VampiresdelaProvenceetdesPyrenees»[26]. О господи, хватит ли моего французского? Барли уже поглядывал на часы. Я пробежала пальцем по странице, стараясь не касаться изысканного шрифта и пожелтевшей бумаги. «Vampires dans les villages de Provence… » [27] Что искал здесь отец? Вот здесь, на первой странице главы? «II уaussi une legende…»[28] Я склонилась ближе.
С того раза я много раз переживала подобное. До тех пор были французские упражнения, абстрактные, как примеры по математике. Понятая фраза служила лишь мостиком к новому упражнению. Никогда еще я не испытывала трепета понимания, когда слово от мозга переходит к сердцу, когда новый язык обретает движение, разворачивает кольца, вплывает в жизнь перед твоими глазами, когда дикий скачок памяти в мгновенном восторге высвобождает значение, когда печатные значки букв взрываются горячим светом. С тех пор то же случалось со мной и при работе с текстами на других языках: с немецким, с русским, с греческим и — на краткий час — с санскритом.
Но первое откровение стоит всех последующих. «II уaussiunelegende…» — выдохнула я, и Барли склонился над моим плечом, но еще прежде, чем он подсказал перевод, я уже понимала: «Есть еще предание, что Дракула, самый благородный и опасный из всех вампиров, приобрел свою силу не в странах Валахии, но посредством ереси монахов Сен-Матье-де-Пиренее-Ориентале, бенедиктинской обители, основанной в тысячном году от рождества Господа нашего».
