Джон Гришем - Камера
Покончив с обедом – куском свинины, бобами в томатном соусе и маисовым хлебом, – Сэм углубился в чтение. Сейчас он решил освежить в памяти подробности дела, рассматривавшегося окружным судом в Калифорнии. Мужчина, осужденный на смерть, с таким спокойствием дожидался исполнения приговора, что адвокаты сочли своего подопечного рехнувшимся. В заявленных ими ходатайствах утверждалось: поскольку клиент невменяем, казнь должна быть отменена. Известные своим либерализмом калифорнийские судебные чиновники давно выступали против смертной казни и по достоинству оценили ловкий ход адвокатов. Исполнение приговора было отсрочено. Дело это очень нравилось Сэму. В глубине души он сожалел о том, что сидит не в Калифорнии.
Из-за стены до него донесся голос Гуллита:
– Прилетел змей, Сэм.
Запуск на ниточке бумажного змея являлся для узников Парчмана единственным способом корреспонденции. Джей-Би передал записку Кэйхоллу. С посланием к Сэму обращался Проповедник, склонный к патетике заключенный из седьмой камеры. Представитель белой расы, он уже в четырнадцать лет проявил задатки настоящего пастыря, однако блестящая карьера священнослужителя внезапно оборвалась, когда молодого человека признали виновным в изнасиловании и убийстве жены церковного старосты. Из своих двадцати четырех лет Проповедник уже три года провел на Скамье и не так давно вновь почувствовал в себе тягу к высокому слогу. В записке говорилось: “Дорогой Сэм, не устаю денно и нощно возносить Господу молитвы за тебя. Уверен, что Создатель скажет свое слово и враги твои отступятся. Но даже если этого не произойдет, я попрошу Его забрать твою душу побыстрее, без боли и мучений. С любовью, Рэнди”.
“Великолепно, – подумал Сэм, – вот они уже молятся, чтобы я ушел “побыстрее, без боли и мучений””. Усевшись на край койки, он набросал краткий ответ: “Дорогой Рэнди, спасибо за поддержку. Она мне необходима, как необходима и одна из моих книг. Я имею в виду “Смертный приговор” Бронштейна. Зеленый переплет. Высылай. Сэм”.
Передав клочок бумаги Джей-Би, он принялся ждать. Было уже почти восемь вечера, духота никуда не исчезла, но, слава Богу, на землю опускались сумерки. Ночь несла призрачную прохладу, а шуршавший на полке вентилятор обещал сделать пребывание в камере почти сносным.
За прошедший день Сэм получил несколько змеев. В каждом ему выражали сочувствие и надежду, кое-кто предлагал посильную помощь. Тише звучала музыка, не слышались пронзительные крики, раздававшиеся всякий раз, когда администрация блока нарушала права кого-то из заключенных. Вторые сутки на Скамье царили умиротворение и покой. Телевизоры никто не выключал, но и дикторы старались говорить вполголоса.
– Я нанял нового адвоката, – негромко сказал Сэм, до локтей просунув руки меж перекладинами решетки.
Лица Гуллита он видеть не мог, в поле зрения попадали только кисти соседа. Отправляясь на прогулку, Кэйхолл ежедневно всматривался в глаза товарищей, он легко узнавал их по голосам. И все же, не имея возможности взглянуть на собеседника, вести разговор о жизни и смерти было непросто.
– Замечательно, Сэм. Рад за тебя.
– Спасибо. Парень показался мне смышленым.
– Кто он? – Джей-Би сомкнул ладони.
– Мой внук, – едва слышно прошептал Сэм. Гуллиту он доверял.
Сосед хрустнул пальцами.
– Внук?
– Ага. Из солидной фирмы в Чикаго. Считает, у нас есть шанс.
– Ты никогда не говорил мне о внуке.
– Я не видел его больше двадцати лет. А вчера он заявился сюда и сообщил, что намерен взять мое дело.
– Где же он пропадал до этого?
– Рос, наверное. Он же совсем ребенок, двадцать шесть, если не ошибаюсь.
– И ты готов положиться на такого сосунка? Вопрос Сэму не понравился.
– В данный момент у меня нет особого выбора.
– Эй, приятель, да ведь законы ты знаешь получше, чем он.
– Не спорю. Но все же приятно иметь настоящего адвоката, который оформит твое ходатайство на настоящем компьютере и подаст его настоящему суду. Приятно иметь на своей стороне защитника, который будет на равных отстаивать твои интересы перед властями.
Доводы, по-видимому, произвели впечатление, поскольку минуты две Джей-Би не произносил ни слова. Пальцы его нервно двигались – верный признак того, что Гуллит чем-то обеспокоен. Сэм терпеливо ждал.
– Я вот думаю, Сэм. Целый день не нахожу себе места.
– Говори.
– Мы с тобой живем здесь соседями уже три года. Ты – мой лучший друг, Сэм. Сейчас я просто не знаю, что мне делать, если тебя все-таки поведут в газовку. Я ведь привык к тебе. Ты рядом, ты всегда помогал мне с бумагами, в которых я ничего не смыслю, давал отличные советы. Адвокату своему я не верю. Он не пишет, не звонит, и я понятия не имею, как там идут дела. Не представляю, сколько мне еще здесь тянуть – год? Пять лет? Это сводит с ума. Не будь рядом тебя, я бы точно свихнулся. А что теперь? Вдруг тебя заберут? – Кисти рук Гуллита обреченно упали.
Сэм закурил, предложил сигарету Джей-Би, единственному сидельцу, с кем он иногда делился табаком. Хэнк Хеншоу, сосед слева, не курил. В молчании оба пускали дым к потолку.
– Меня никуда не заберут, Джей-Би, – сказал наконец Кэйхолл. – Внук говорит, у нас есть хороший шанс.
– Ты ему веришь?
– Думаю, да. Он совсем не дурак.
– Как-то уж очень необычно иметь адвокатом собственного внука, старина.
Тридцатилетний Гуллит состоял в браке, но с детьми еще не успел и частенько жаловался Сэму на свою легкомысленную супругу, уже подцепившую какого-то ловеласа. Жестокосердная женщина ни разу не навестила мужа, ограничившись лишь коротеньким письмецом, где сообщила радостную весть о том, что ждет ребенка. После этого Джей-Би два дня молчал, а потом все же признался: в прежней жизни он нещадно избивал свою благоверную и постоянно менял любовниц. Месяцем позже пришло еще одно письмо. Неверная жена просила прощения. Приятель дал денег на аборт, объясняла она, а развод ей вовсе не нужен. Гуллит тут же воспрял духом.
– Странная штука, – задумчиво проговорил Сэм, – на меня он ничуть не похож, весь в мать.
– Значит, вошел к тебе и сразу назвался внуком?
– Нет, не сразу. Мы начали болтать, и голос показался мне знакомым. Такой же был у его отца.
– Его отец – это твой сын, так?
– Да. В живых его уже нет. – Умер?
– Умер.
В этот момент пришла книга в зеленом переплете, вместе с запиской об удивительном сне, который Проповедник видел две ночи назад. Не так давно он открыл в себе редкий дар толкователя снов и сгорал от нетерпения поделиться с Сэмом сделанными открытиями. Сон, писал Проповедник, продолжается каждую ночь, и как только все встанет на свои места, Сэм будет первым, кто узнает божественную истину. Несомненно одно: небо сулит узнику удачу.
Во всяком случае, прочитав записку, решил про себя Кэйхолл, он перестал петь. Помимо прочих достоинств, Проповедник обладал еще и талантом псалмопевца. Временами заунывные серенады слышались в коридоре до самого утра. Невысокий тенор звучал с поразительной мощью, вызывая бурное негодование сидельцев. Обычно вдохновенного солиста останавливал Пакер. Как-то раз Сэм даже пригрозил Проповеднику юридическими мерами: если кошачьи концерты не прекратятся, он направит властям официальную бумагу с просьбой ускорить исполнение вынесенного певцу приговора. Угроза была садистской, и на следующий день Сэм принес несчастному свои извинения. Парень явно потерял рассудок, а в недалеком будущем Кэйхолл и сам рассчитывал прибегнуть к стратегии умопомешательства, так успешно зарекомендовавшей себя в Калифорнии.
Устроившись на койке, он принялся читать. Лопасти вентилятора лениво гоняли по камере липкий воздух. Через несколько минут постель под Сэмом стала мокрой от пота. Наконец отяжелевшие веки сомкнулись. Он проспал до рассвета, когда в воздухе можно было ощутить подобие прохлады, а простыни становились почти сухими.
ГЛАВА 17
Оберн-Хаус никогда не представлял собой жилую постройку. На протяжении многих десятилетий в здании из желтого кирпича с витражными окнами размещалась небольшая церковь. Она стояла за уродливой, насквозь проржавевшей металлической оградой в трех кварталах от центра Мемфиса. Со временем на желтых стенах появились безобразные, выполненные краской из баллончика рисунки, витражи в окнах сменила обычная фанера. Прихожане исчезли еще раньше, прихватив с собой свои скамьи, молитвословы и даже деревянный шпиль, венчавший их маленький храм. За воротами ограды расхаживал охранник. Рядом медленно разрушался старый многоквартирный дом, а позади бывшей церкви городские власти выстроили нечто вроде приюта, чьи жильцы и составляли клиентуру Оберн-Хауса.
Все они без исключения были молодыми мамами, матери которых тоже произвели их на свет, будучи еще подростками. Устанавливать отцовство никто и не пытался. Возраст среднестатистической клиентки исчислялся пятнадцатью годами, самой юной едва исполнилось одиннадцать. Из приюта они приходили с младенцами на руках, за спинами некоторых с понурым видом вышагивал второй ребенок. Как правило, приходили они компаниями по три-четыре человека, но случались и запуганные одиночки. Они часами выстаивали в алтарной части, превращенной теперь в нечто вроде приемной, где необходимо было заполнить кое-какие бумаги. Младенцы крепко спали, прижавшись к материнской груди, дети постарше возились под стульями. Молодые женщины негромко болтали Друг с другом. Путь сюда многие проделали пешком: поездка в такси стоила денег, а садиться за руль самим им было еще рано.
