К. Тейлор - Сестры лжи
– Что было, то мое.
– «Было»? – Паула ухмыляется; в сумраке ее зубы кажутся тускло-серыми. – А может, и не было? Потому что ты до посинения можешь врать самой себе – мол, ах, до чего важна дружба, а уж семья и подавно! – но никогда не узнаешь подлинного блаженства, пока не избавишься от привязанностей.
– Паула, достаточно. – Айзек кладет руку ей на плечо. – Присядь лучше. Давай-давай, отдохни. – Он помогает ей вновь устроиться на земле и закутывает в одеяло, заботливо подтыкая его, будто родитель, возящийся с захворавшим ребенком. – Эмма всего лишь хотела убедиться, что с тобой все хорошо.
– Я пойду, – отшагиваю я назад, поближе к прохладному, чистому воздуху снаружи.
Айзек берет из-за уха самокрутку, осторожно вкладывает ее Пауле в руку. Она медленно сжимает пальцы и вставляет ее в рот, а Айзек подает зажигалку.
Тут-то я и вижу багровую полосу, которая змейкой обвивает Пауле запястье.
Глава 27
– Садись-ка. – Айзек легонько подталкивает меня к креслу в углу его кабинета, и мне остается только подчиниться. На часах пять утра, о чем и возвещает гонг медитационного зала, доносясь через стенку. Если он что-то вздумает со мной сделать, я закричу, и сюда сразу набегут люди.
Я слежу за ним, пока он садится на корточки возле драного коврика, который прикрывает пол между книжным шкафом и письменным столом, и принимается его скручивать. На свет появляется квадратный люк с метр в поперечнике. Потянув за вделанное в доски чугунное кольцо, Айзек с натугой открывает лаз и, опираясь на расставленные руки, сует голову внутрь:
– Кейн? Это я!
В ответ слышится неразборчивый, замогильный голос, затем скрип и треск, словно кто-то лезет по старой, расшатанной лестнице, и, наконец, я вижу перемазанный грязью, бритый череп Кейна. Он ухмыляется Айзеку, но, повернув лицо и увидев меня, теряет всю веселость.
– Как там Фрэнк? – кивает Айзек на темный квадрат проема.
– Часа два назад оклемался. Мы дали ему воды, и он что-то понес насчет руки. Дескать, сломана.
– Так… И что думает Салли?
– Она сомневается. Кости наружу не торчат, значит, это может быть закрытый перелом, а то и вовсе растяжение.
– Рукой-то он двигать может? В плече, например? Пальцами шевелит?
– Да вроде шевелил, но ведь мы потом… – Кейн кидает на меня взгляд. – А ей точно здесь место?
– Нормально всё. Слушай, посиди с ним до завтра, а там уже решим. Я не хочу оставлять его без присмотра даже на минуту. Понял?
– Ясное дело. Ну, все?
– Ага.
Голова Кейна исчезает в дыре, скрипит лестница, пока он лезет обратно в подпол. Айзек провожает его взглядом, опускает крышку люка на место, встряхивает коврик и расстилает его по полу, по ходу дела расправляя складки ладонями.
– Ну, ты как? – смотрит он на меня. – Я сам знаю, что выглядит это диковато, но где ж нам еще его пристроить, чтобы и тебе опасность не грозила? А в подполе и освещение, и раскладушка с постельным бельем.
Я согласно киваю. Голова того и гляди лопнет, а усталость такая, что даже подташнивает. Мне по фигу, что приключилось с Паулой. И на этого Фрэнка, что заперт у меня под ногами, тоже плевать. Я просто хочу очутиться далеко-далеко отсюда. Если бы не ливни, а еще вывихнутая лодыжка Ал, я бы прямо сейчас рванула под горку.
– Ты в безопасности. Сейчас-то ты это понимаешь? – Айзек протягивает руку, помогая подняться. – Эмма, очень важно, чтобы ты чувствовала себя в полной безопасности. Сейчас нет ничего важнее. Ну, почти… Ладно, я советую тебе сходить позавтракать, а потом ложись-ка поспи.
* * *Еще не заходя внутрь, я понимаю, что в столовой полно народу. По жестяным мискам скребут ложки, кто-то смеется, кто-то переговаривается – и вся эта какофония льется в коридор, заглушая собой мягкое почмокивание резиновых шлепок по деревянному полу. Слух о событиях прошлого вечера наверняка уже разнесся, так что едва я войду, на меня уставится вся столовая. Ну, хорошо, какие есть варианты? Тайком прокрасться к женскому дортуару и торчать там один на один с воспоминаниями? Нет уж. Вернее, не сейчас. Я делаю шаг к двери – и замираю, потому что сквозь шум прорывается смех Дейзи. Звук чуждый, словно память о другой жизни. Как вообще она может веселиться, отлично зная, что приключилось? Ведь она была там, видела, в каком я состоянии… Должна была понять, что со мной произошло нечто жуткое. Так почему же она не рядом? Где ее поддержка? Мы с ней всегда подставляли друг дружке плечо, а сейчас, когда она мне нужна больше всего, – ее нет. Развернулась и ушла. Да, она хотела было мне помочь, я это почувствовала, но ей в ухо нашептала Линна – и все изменилось.
Не могу я так больше. Не позволю. Хватит.
* * *Когда я ступаю внутрь, тишина на столовую не обрушивается. Скорее, она нисходит, плавно и постепенно: у кого-то валится из рук ложка, кто-то кому-то затыкает рот взглядом, кто-то вскидывает ладонь, привлекая внимание, еще кто-то переглядывается… Разговоры затихают, скрипят стулья, когда народ разворачивается в мою сторону; взлетают, затем хмурятся брови.
Ал, Линна и Дейзи сидят плечом к плечу в правой стороне комнаты. Напротив них Айсис, Чера и Джейкоб. Салли с Раджем соседствуют с Йоханном за большим столом левее, в компании десятка женщин. В дальнем конце столовой я вижу группу, составленную исключительно из мужчин, каждый из которых смотрит на меня с неприкрытой гадливостью.
Дейзи качает головой, Ал не отрывает взгляда от миски, а на личике Линны на крошечный, едва уловимый миг мелькает ухмылка, после чего она разражается слезами. Уж чего-чего, а этого я не ожидала. Дейзи обнимает ее за плечи и притягивает к груди.
– Подлюка! Завралась совсем.
Сказавший это мужчина мне малознаком; точнее, я не знаю его имени. Держится он особняком, а работает на скотном дворике.
– Да-да, ты меня слышала. Таких, как ты, отсюда поганой метлой гнать надо.
Меня пронзает ледяная игла.
– Я понятия не имею, о чем вы говорите.
– Неужто? – Он надламывает бровь. – Может, прикажешь у Фрэнка уточнить?
– Да что происходит? – Я смотрю на Джейкоба, но тот лишь качает головой. – Айсис? Чера? Объясните же!
Они не отводят глаз, но в них я не читаю ничего; лица просто каменные. Все отмалчиваются.
У меня начинают трястись пальцы. Дрожь взбирается по рукам, тело пробивают спазмы. Почему со мной никто не хочет говорить? Почему пялятся, будто я кого-то убила?
– Дейзи? Ал?.. Прошу вас… Хоть кто-нибудь… Объясните, я ничего не понимаю…
Всеобщее молчание разбивается скрежетом отодвигаемого стула, когда встает Ал. Она тоже не говорит ни слова, пока пересекает столовую. Приближаясь ко мне, поднимает руку, и на один кошмарный миг мне чудится, что она вот-вот меня ударит, но вместо этого Ал хватает меня за локоть и вытаскивает в коридор.
* * *Ал упорно молчит, пока мы не оказываемся на полпути к плодовому саду; лишь после этого она меня отпускает и резко поворачивается лицом.
– Эмма! Я требую, чтобы ты сказала мне правду! – Щеки у нее горят, на лбу мерцает испарина.
– Конечно.
– Почему ты наврала, что Фрэнк якобы на тебя напал?
– А?.. – Я машинально оглядываюсь на речной берег, где все это и случилось. – Да ты что?! Это чистая правда!
– Уверена? Потому что кое-кто считает совсем наоборот.
– Кто? Кто конкретно?
– Да вот представь себе, нашлись свидетели. Мол, ты с Фрэнком прогуливалась по бережку, держась за руки. Потом вы стали целоваться… ты на него, кстати, прямо вешалась… Потом, значит, улеглись и только-только собрались перепихнуться, как вдруг появляется Айзек, – и вот тогда ты начала орать, мол, насилуют!
У меня в горле застревает всхлип.
– Неправда! Он на меня действительно напал!
– А вот народ говорит, что ты его специально подзуживала.
– Врут они все! И вообще, там были Дейзи с Линной!
Она качает головой.
– По их словам, они всего-то видели, что ты развалилась на земле, рядом без сознания лежит окровавленный Фрэнк, а чуть поодаль сидит Айзек.
– Ал, ты же знаешь, что я в принципе не могу врать про такие вещи. Ну скажи, что знаешь!
Она меряет меня долгим, изучающим взглядом, затем выражение ее карих глаз смягчается.
– Да, знаю. Естественно. Но все равно надо было проверить.
– О господи… – Я аж отшатываюсь, и Ал вынуждена придержать меня за плечо, чтобы я не упала. – Но почему?.. Зачем тебе так меня мучить?!
– Да потому, – жестом показывает она, чтобы я села на траву, после чего опускается рядом сама, по-прежнему удерживая руку у меня на плече, – да потому, что Линна в этом убеждена. Уж не знаю, с чьей это подачи – назвать имя она отказалась категорически, – но обработали ее будь здоров. Говорит, что ни за что на свете тебя не простит: мол, с таким трудом нашла в себе силы признаться, что ее изнасиловали еще школьницей, а ты взяла и давай обезьянничать, врать направо и налево, подло выдавая себя за такую же жертву…
