Дмитрий Вересов - Скитания ворона
— Да…
— Лиз готовилась в Академию Художеств Ленинграде, — пояснила Таня Соне Миллер. — Нравится учиться?
— Да… А ты как? Ты так скоропалительно исчезла тем летом. Возвращаюсь в Москву, а мне говорят: вышла замуж за англичанина и улетела в Лондон… — Говорила Лиз быстро, взволнована но, взгляд бегал по сторонам, не останавливаясь на Танином лице. — Кто твой муж, чем занимается?
— Червей разводит.
Соня Миллер кашлянула и спряталась лицом в салфетку. Лиз удивленно хлопнула ресницами.
— Как это — червей? Для рыбалки?
— Лиз, он помер в прошлом году.
— Извини, я не могла знать… Мои соболезнования.
— Лиз, это было лучшее, что этот урод сделал для меня… Впрочем нет, он мне оставил свою фамилию. Так что теперь я почтенная вдова, миссис Дарлинг.
— Миссис как?
— Дарлинг. Тебе разрешается называть меня по фамилии.
Лиз рассмеялась, несколько истерически, долго не могла остановиться. На остро выпирающих скулах проступили неровные пятна, стало особенно заметно, как подурнела Лиз за те три года, что Таня не видела ее. Гибкая девичья стройность перешла в болезненную, палочную худобу, нежная кожа загрубела, особенно на суставах и у висков, и даже легкомысленный морковный оттенок крашеных волос не молодил, а лишь подчеркивал преждевременную усталость лица, как бывает у стареющих травести.
— Трудно живется в Союзе? — спросила Таня.
— Кому как. Мне ничего, — ответила Лиз чуть резковато, словно огрызнулась. Таня щелкнула пальцами.
— Повторить!.. Может, окунемся?
Она показала на бассейн, призывно переливающийся прозрачной голубизной.
— Неохота…
Это было странно. Зачем же тогда Лиз поднялась сюда, да еще с полотенцем и пляжной сумкой?
— Сюда на каникулы приехали? — любезно осведомилась Соня, почувствовав повисшее в воздухе необъяснимое напряжение.
— Ну… да, в общем…
— В первый раз в Греции?
— Нет, уже была…
— Замечательно. Тогда мы рассчитываем на ваш совет. Мы прилетели только вчера, и нам обеим совсем не улыбается в такую жару торчать здесь, в пыльных Афинах; Таня хотела прокатиться по разным историческим достопримечательностям, ну там, Фермопилы, Коринф, все прочее, но, кажется, мне удалось убедить ее просто побездельничать на хорошем пляже, где, знаете, тенек, бриз, чтобы совсем не ощущать жары. Мне рекомендовали несколько приличных отелей на Эгейском побережье и порядка дюжины островов. Может, присоветуете, на чем остановить наш выбор.
— Лиз, выручай, — вставила Таня. — А то она завалила весь номер рекламными проспектами, туроператоры названивают с утра до ночи. Мисс Миллер, как и всякой деве, широкий выбор противопоказан… Соня, не делай страшное лицо, про деву я в сугубо астрологическом смысле.
— Ну, я не настолько хорошо разбираюсь… — Лиз начала тускло, а заканчивать фразу вообще не стала.
Над столиком повисла тишина.
— Вот что, девочки. Не знаю, как вы, а я проголодалась. Почистим перышки и через полчаса встречаемся в ресторане на втором этаже, — распорядилась Таня.
— …А потом он входил в комнату совершенно голый, с ног до головы перемазанный краской и начинал кувыркаться по простыням. Простыни высушивали феном, он в уголке расписывался фломастером — и все, произведение искусства готово, зрители становятся покупателями… Фасоли больше никто не будет? — Лиз рассмеялась звонким колокольчиком и опорожнила серебряный судок с остатками зеленой фасоли себе в тарелку. — Слушайте, у них все порции такие маленькие, или только утка? Давайте хотя бы закажем еще сыру и десерт, и непременно еще вина. Бордо здесь неплохое, вы не находите?
— С вашего позволения, не буду ни сыра, ни десерта, ни вина, уже некуда. — Соня Миллер сыто откинулась в кресле и закурила.
Лиз разлила остатки вина себе и Тане.
— Ой, как хорошо, хочется петь, хочется жить… Знаете, Ленинград, Петербург — это магический, колдовской город, но магия его — это магия вампира. Я неизлечимо больна Петербургом. Он привораживает, будто впрыскивает в тебя какой-то свой наркотический яд, а потом высасывает из тебя силы, жизнь выпивает… — Лиз жадными глотками осушила бокал.
— Ну, не знаю. Я родилась в Ленинграде, двадцать четыре года прожила в нем и не скажу, чтобы он как-то высасывал из меня жизнь. Хотя, конечно, бывало всякое…
Таня призадумалась. Перед глазами отчетливо проступил белый больничный потолок — первое, что она увидела, выйдя из затяжной комы той далекой ленинградской зимой. И почти сразу за ней пришли — и она навсегда перестала быть жительницей Ленинграда.
— Афины тоже не назовешь местом с позитивной энергетикой. Я весь день была выжатая не хуже тех апельсинов. — Соня показала на барную Я стойку, где в сложной конструкции с прозрачными лопастями вращались под гнетом апельсины, отдавая свежий сок; — А теперь мое единственное желание — завалиться в кроватку и бай-бай до утра…
— А ты завались, — предложила Таня. — До лифта-то доползешь?
Соня подозрительно стрельнула глазками.
— А вы?
— А у нас еще вино с сыром и десерт с кофе…
* * *Пляж был безлюден, только у самой кромки воды под большим ярким зонтом строила песочный город кудрявая девочка. Она работала старательно, высунув язычок, выкапывала речку между двумя уже построенными домиками. Вся картинка медленно и плавно, как в кино, приближалась к Тане. Таня протянула руку, дотронулась до черных кудряшек. Девочка подняла головку и оранжевым совочком показала куда-то вдаль.
По берегу, не оставляя следов на песке, шла пестрая группа, возглавляемая худой и высокой старухой с пронзительным взглядом молодых, пламенных глаз. А еще был седой бородатый скрипач, громадный медведь, неуклюже переваливающийся на коротких задних лапах, и гибкая, словно гуттаперчевая, девочка в длинной красной юбке.
— Кали спера, кирья Татиана, — с поклоном сказала старуха, приблизившись. — Доброго вечера…
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Татиана — хозяйка дома. Ты — хозяйка этого дома.
Старая цыганка начала обводить костлявой рукой берег, прибрежную рощу, кремовый купол Занаду…
— Я не хозяйка…
Цыганка остановила руку, показав на что-то, находящееся у Тани за спиной.
Ребенок строил город из песка. Только это уже была не черноволосая девочка, а светленький мальчуган, совсем еще малыш.
— Твой сын, — сказала цыганка. — Хозяин Занаду.
— Но у меня нет сына. Только дочь.
— Твой сын, — повторила старуха. — И внук.
— Сын и внук? Так не бывает…
— Так бывает, — сказала цыганка и повернулась к своим. — Анна, пляши!
Запела скрипка, и девочка с плавным взмахом руки, закружилась, извиваясь в пламенном танце.
— Огонь, Танюша, — грустно сказала бабка. — Кто хороший, тот не сгорит… Огонь очищает.
Не в силах отвести взгляда, Таня заворожено смотрела на девочку — и вдруг поняла, что это та же самая девочка, что явилась ей на берегу, только старше, лет одиннадцати…
* * *— Нюточка! — крикнула Таня Дарлинг, резко взмахнула рукой, отгоняя видение, перевернулась, раскрыла глаза и удивленно моргнула, не сразу поняв, где она находится.
Она лежала на кровати в светлой, небедно обставленной спальне. Окно было открыто, занавески колыхались на ветру. Снаружи доносился шум моря.
Из смежной комнаты, через открытую дверь, доносился самозабвенный храп Сони.
Таня прикрыла глаза, глубоко вдохнула-выдохнула, откинула покрывало, бодро встала.
Прошлась по комнате, на ходу разминая суставы. Напевая вполголоса, выглянула на балкон, с наслаждением втянула в себя чистейший воздух.
Запела погромче:
— Не надо печалиться, вся жизнь впереди! Вся жизнь впереди… — Она подошла к Соне, энергично встряхнула покрывало. — Эй, солнце, взойди!
Соня заворочалась.
— М-м-м… Да что такое… Поспать уже нельзя…
— Вставайте, ваше сиятельство! Сон на закате вреден для здоровья! Синяки под глазками, потеря товарного вида.
Соня протерла глаза, посмотрела на Таню.
— Который час?
— Да уж шесть скоро… Давай, давай, поднимайся, мы когда приехали, а еще не купались! Окрестности не осматривали! С хозяевами так и не познакомились! Позор на мою седую голову! — Нам же передали, что ждут к ужину ровно в девять. А то той поры я бы еще повалялась… Пароход, обед… Разморило…
Таня настаивать не стала. Тихо прикрыв за собой дверь, она спустилась по витой лестнице в просторный беломраморный холл и вышла в сад.
От раскрывшейся перед нею красоты дух захватывало. На всем пространстве, насколько хватало взгляда, царили цветы — в клумбах, в затейливых партерах, перемежаясь с камнями и кустарниками, на высоких шпалерах. Особенно много было роз, их пьянящий аромат, мешаясь с йодно-озоновым запахом морского бриза, кружил голову, и Таня не сразу заметила, что из-под мощного, раскидистого кедра, одиноко стоящего посреди раскинувшейся по правую руку лужайки, на нее смотрят две пары глаз — старика и маленького, годиков двух мальчонки. Встретившись с ними взглядом, Таня улыбнулась и помахала рукой. Старик помахал в ответ.
