Дэвид Эллис - Наблюдатель
— Это правда?
Он сделал небольшую паузу, затем хихикнул:
— Конечно, правда. Я никогда не слышал о нем до тех пор, пока она сама не назвала его имя.
Столетти кивнула и вздохнула.
— Как ее убили? — спросил Олбани.
Столетти ответила не сразу. Я решил не вмешиваться. Возможно, Столетти придумает еще один удачный ответ.
— Мы пока не знаем точно. У вас есть какие-то соображения?
— Нет, я спросил из любопытства.
— А с чего вы так любопытны?
Олбани посмотрел на меня и тут же отвел взгляд. Вероятно, не хотел, чтобы я заметил, как он смотрит на меня.
— Я подумал, это мог быть нож для колки льда, — предположил он.
— А почему вы так решили? — спросила Столетти. — Что это был нож для колки льда?
Олбани улыбнулся так, словно она была студенткой, которая не поняла материала лекции.
— Может, мы скажем это вместе, мистер Райли? — Он закрыл глаза и процитировал по памяти: — «Нож для колки льда, какая грустная судьба, он молился, чтоб смерть была быстра». — Олбани открыл глаза и посмотрел на своих визитеров с чувством полного удовлетворения.
Я зааплодировал. Олбани не знал о том, что Чианчио был первым, нож для колки льда достался именно ему. Эвелин убили ножом с выкидным лезвием.
— Вы думаете, что это связано с песней? — спросила Столетти.
— Кто знает? — Он кивнул мне. — Но мне кажется, поэтому мистер Райли и приехал сюда. Я слышал, что в последнее время он добился серьезного успеха на поприще частной юриспруденции. Сначала Эвелин Пенри приходит ко мне и расспрашивает о Терри Бургосе, затем ее убивают, а потом появляетесь вы, мистер Райли.
— У вас есть свое суждение по этому вопросу? — спросила Столетти.
— Нет… Я всего лишь преподаватель. Терри прочитал текст песни, сочиненной старшеклассником, у которого были серьезные проблемы в школе, а затем сопоставил их с цитатами из Библии. Возможно, кто-то поступает так же. Я не знаю. Но думаю, в Сети много сайтов, посвященных Терри.
— Мы изучаем их, — кивнула Столетти. — А вы? Я имею в виду, вы посещали эти сайты?
— Я их видел. Я включил в свои занятия эту тему, так как Бургос стал знаменит после того, как убил девушек.
— Вы до сих пор ведете этот семинар? — спросил я.
Он улыбнулся:
— Теперь он, как никогда, популярен и актуален. Вы слышали последние хиты исполнителей хип-хопа? Там очень много об избиениях и сексуальном насилии над женщинами. В некоторых песнях описывается жестокий половой акт, вплоть до разрыва стенок влагалищ у женщин.
Столетти прервала его:
— А что вы сами думаете по этому поводу?
— Я считаю это омерзительным. Но должен признать, с точки зрения культуры — весьма необычное явление. Кстати, мы анализируем первый куплет той песни, — добавил он. — В первом куплете жертвы определены не по именам, а по тому, как они отнеслись к Тайлеру Скаю. Девушки, которые отвергли его. Девушки, которые над ним посмеялись. Во втором куплете… Первая строчка, про нож для колки льда, была обращена к мужчине. Еще пара строк адресована женщинам. В некоторых пол не определялся. И главное, не звучало объяснения, почему он решил убить их. Там ничего не говорилось ни о предательстве, ни об оскорблениях, ни о том, что его отвергли. Второй куплет просто описывает разные способы убийства.
Это правда. Второй куплет не был личностным.
— Нам нужна копия материалов, которые вы читаете на семинарах. — Столетти на мгновение задумалась. — И список ваших студентов за последние два года.
— С материалами проблем не будет. — Профессор пожал плечами. — А что касается имен студентов, то здесь могут возникнуть сложности. Думаю, вам стоит поговорить с администрацией. Вы ведь знаете, что существует закон о невмешательстве в частную жизнь?
Мы промолчали. Олбани повернулся в кресле, потянулся к стеллажу и вытащил папки с кольцами, в которых он хранил материалы для семинаров. Столетти взглянула на меня, удивленно приподняв брови. Олбани подвинул папки к Столетти и спросил:
— Может, вам нужно что-то еще?
Я отметил: его волнение прошло, и он снова превратился в заносчивого засранца, каким я знал его прежде. Но это даже к лучшему. Наступил подходящий момент сбить с него спесь.
— Да, есть еще кое-что, — ответил я. — Расскажите мне все, что вы обсуждали с Эвелин Пенри.
Он снова пристально посмотрел на меня.
Но я не отвел взгляда и буквально сверлил его глазами. Он недолюбливал меня, и тем не менее я был уверен, что смогу найти нужные рычаги, чтобы оказать на него давление и заставить разговориться.
— Профессор, у нас сохранились наброски интервью, которое брала у вас Эвелин. Мы знаем, о чем вы с ней говорили. Но нам хотелось бы услышать это от вас.
Олбани отвернулся, откинулся на спинку кресла и скрестил ноги. Затем он сложил на груди руки. Поза защиты.
— Если вы читали ее заметки, зачем спрашиваете меня о том, что вам уже известно?
— Выбор за вами, профессор. Вы можете солгать нам или сказать правду.
Олбани побелел. Он хорошо помнил, как однажды я уже пытался обвинить его. Тогда ему пришлось несладко.
— В таком случае, возможно… — Олбани откашлялся, выдавая волнение, однако постарался сохранить хладнокровие. От его усмешки не осталось и следа. — Возможно, мне стоит заявить о необходимости присутствия адвоката.
— Я адвокат.
— Знаете что, профессор? — поддержала меня Столетти. — Это ваш кабинет. Вы можете выставить нас за дверь. И мы придем позже. Возможно, в то время, когда у вас будут занятия. Я принесу с собой наручники.
— Послушайте меня, — стал я дожимать его. — Вы сделали ложные заявления офицеру полиции. Это уголовное преступление. Но если сейчас все нам расскажете… прямо сейчас… то исправите свое положение. Вы не совершили никакого преступления. И когда мы уйдем, вам уже ничто не будет угрожать.
Профессор широко улыбнулся, коротко рассмеялся и закашлялся. Затем поднялся со своего места и стал ходить возле стола.
— Вы обвиняете меня в том, что случилось с теми девушками. — Он посмотрел в мою сторону. — Я вижу это. И все так думают. Я проводил у них семинары, рассказывал о том, как средства массовой информации унижают женщин, а потом вдруг мои фотографии неожиданно появляются рядом со статьями об убийстве женщин. Человек, пытавшийся остановить насилие, теперь известен во всем округе, во всей научной среде как некий тип, который поощрял жестокость.
Он сердито всплеснул руками. Его глаза пылали гневом.
— Теперь кто-то решил все повторить, и снова виноват я.
Теперь, когда я сам выступаю на стороне защиты, я могу понять его позицию, которую не воспринимал, работая обвинителем. Он прав. В какой-то степени я действительно обвинял его. И так поступали все. Он читал свои лекции чудовищу, которое убило шесть женщин.
— Мы ждем, — пробормотал я.
Олбани сделал паузу, два раза тяжело вздохнул, вытер лицо и глубокомысленно покачал головой.
— Я сказал, что не имею понятия, о чем она говорит, — спокойно проговорил он. — Кэсси мучили демоны. Но мне не было известно, что это за демоны. На первый взгляд казалось, у нее есть все. Но ей не удавалось справиться с переживаниями. Она могла стать самой популярной девушкой в университетском городке, а случилось так, что Элли оказалась ее единственной подругой. Да, я был с ней немного знаком. Я часто общаюсь со студентами вне занятий. Но я не знал всех подробностей.
У Столетти хватило ума позволить ему договорить. Она молчала, пока не поняла, что Олбани закончил. По крайней мере на тот момент. Однако я видел, что он сказал не все, хотя и не мог понять, о чем он пытается умолчать. У нас не было черновиков интервью Эвелин Пенри с профессором Олбани или с кем-либо еще. Мы пребывали в полнейшем неведении. Но нечто во взгляде профессора заставило меня продолжить расспросы.
— Хотелось бы услышать подробности, — решился я попытать счастье.
— Я же сказал, не знаю никаких подробностей. — Он с мольбой всплеснул руками. — Я не знаю, была ли она беременной, и уж тем более не знаю, делала ли аборт.
— Продолжайте, — настойчиво произнес я.
Я научился контролировать эмоции. Я должен сосредоточиться на Олбани, а не на Столетти или своих переживаниях. Столетти держала в руках блокнот и с невозмутимым видом делала какие-то пометки.
Беременность? Аборт?
Кэсси Бентли?
Я почувствовал, что в груди у меня все горит. Для меня это стало настоящей сенсацией.
Теперь профессор выглядел совершенно разбитым. Он покачал головой. Ему больше нечего было нам сказать, и я поверил.
— Кто сказал об этом Эвелин? — осведомился я. — Почему она начала задавать вам эти вопросы?
— Я не имею представления. Она репортер. Думаю, даже если бы я спросил ее об этом, она все равно ничего не сказала бы.
