Ю Несбё - Охотники за головами
Из автобуса я вышел в Орволле и направился наверх, в сторону Тонсенхагена. Я мог бы выйти и поближе к квартире Уве, но все, что я теперь делал, делалось не просто так. Тут, среди жилых кварталов, царил утренний покой. Пожилая горбатая дама брела спотыкаясь по тротуару, волоча за собой сумку на визжащих несмазанных колесах. И тем не менее улыбалась мне, словно день был чудесен, мир прекрасен и жизнь удалась. А что думает теперь Клас Грааф? Что, наверное, катафалк везет Брауна к дому, где прошло его детство, но почему-то едет чертовски медленно, пробка, что ли?
Две жующие жвачку сильно накрашенные девицы лет четырнадцати прошли мимо меня, обе со школьными ранцами и в тесных брюках, вытесняющих проблемы с весом наверх и вперед. Девицы глянули на меня исподлобья, не прекращая громко обсуждать что-то явно возмутительное. Пока мы шли друг мимо друга, до меня донеслось: «несправедливо, короче». Я предположил, что они прогуливают урок, идут в кондитерскую в Орволле и что слово «несправедливо» вряд ли относится к тому факту, что у восьмидесяти процентов четырнадцатилетних жителей белого света нет денег на булочки с ванильным кремом, которыми эти девицы вот-вот займутся. И мне пришло в голову, что если бы мы с Дианой оставили тогда ребенка, то она бы — я был убежден, что это девочка, хотя Диана называла его Эйольфом, — глянула на меня однажды из-под таких же густо накрашенных ресниц и крикнула, что это несправедливо, короче, что они с подругой хотят на Ибицу, они ведь на самом деле уже гимназистки! И что я… я пережил бы и это.
Дорога шла через парк с большим прудом посередине, и я пошел по одной из узких коричневых тропок, ведущих к купе деревьев на другом берегу. Не потому, что это был более короткий путь, но чтобы заставить точку на GPS-трекере у Граафа двигаться вне указанных на карте дорог. Трупы можно возить туда-сюда на машине, но они не перемещаются по пересеченной местности. Это должно было подкрепить подозрение, которую мой утренний звонок с телефона Лотте вселил в башку голландского охотника за головами: что Роджер Браун восстал из мертвых. Что Браун лежит не в морге Главного государственного госпиталя, как то показывает GPS-навигатор, а возможно, на больничной койке того же госпиталя. Но ведь сообщили же, что все находившиеся в той машине погибли, тогда как?..
Я, конечно, не слишком способен почувствовать себя в шкуре другого человека, зато неплохо могу оценить его умственные способности, настолько неплохо, что высших руководителей крупнейших предприятий Норвегии назначают в соответствии с моими рекомендациями. И, шагая вокруг пруда, я еще раз проанализировал вероятный нынешний ход мысли Класа Граафа. Довольно несложный. Меня необходимо выследить и со мной покончить, даже притом что теперь это намного более рискованно, чем раньше. Потому что теперь я не только помеха для «ХОТЕ» и их планов поглотить «Патфайндер» — я еще и свидетель, способный сильно осложнить жизнь ему самому в связи с убийством Синдре О. Если, конечно, я проживу настолько долго, что дело успеет дойти до суда.
Иными словами, я послал ему приглашение, не принять которого он не может.
Я вышел на другую сторону парка и, проходя через купу берез, провел пальцами по тонкой, белой, шелушащейся коре, чуть прижал их к жесткому стволу, согнул пальцы так, что ногти царапнули поверхность. Понюхал кончики пальцев, остановился, закрыл глаза, втягивая запах, и воспоминания о детстве, играх, смехе, об изумлении и радостном ужасе от открытия мира нахлынули на меня. Все эти крохотные мелочи, которые я, казалось, навсегда утратил, были, естественно, на месте, закапсулировались, но никуда не исчезли — как водяные младенцы. Просто ветхий Роджер Браун был не в состоянии отыскать их снова, а новый сумел. Долго ли осталось жить этому новому? Теперь уже не особенно. Но это ничего не меняет, он проживет оставшиеся несколько часов с большей полнотой, чем прежний — свои тридцать пять лет.
Мне было жарко, когда я добрался наконец до дома Уве Чикерюда. Я вышел на опушку леса и сел на пень, откуда было хорошо видно дорогу, таунхаусы и многоэтажки. И отметил, что вид, открывающийся жителям восточных окраин, не очень отличается от того, что видят живущие на западном краю города. Нам всем видны высотки Норвежской почты и отеля «Плаза». Город отсюда выглядит не хуже и не лучше. Единственная разница — что отсюда видна западная окраина. В этой связи вспомнилось, что когда Гюстав Эйфель построил свою знаменитую башню ко Всемирной выставке в Париже в 1889 году, то его критики говорили, что лучший вид на Париж открывается с башни, потому что ее оттуда не видно. Прямая аналогия с Класом Граафом: мир для него, видимо, чуть менее ужасное место, потому что он не видит в нем себя. Чужими глазами. Моими, например. А я видел его. И ненавидел. Так всепоглощающе и люто, что самому было страшно. Но в ненависти моей не было ничего темного и мутного, напротив, это была ясная, честная, почти невинная ненависть, так, думаю, участник крестового похода мог ненавидеть еретиков. И поэтому я мог осудить Граафа на смерть с той же продуманной и наивной ненавистью, с какой истовый американский христианин отправляет на плаху ближнего, осужденного за убийство. И эта ненависть словно все расставила по местам. Например, я понял: то, что я испытывал к отцу, ненавистью не было. Злость? Да. Презрение? Пожалуй. Сострадание? Определенно. А почему? Причин, конечно, множество. Но теперь я видел главную: мое бешенство порождалось тем, что я чувствовал, что и сам в душе такой же. Нищий, склонный к алкоголизму и домашнему насилию, убежденный, что восток есть восток и никогда не станет западом. И вот теперь, получается, я реализовался, стал им целиком и полностью.
Смех пузырился во мне, и я даже не пытался его унять. Пока между деревьями не услышал гул мотора, пока птица не взлетела с ветки надо мной и я не увидел на дороге приближающуюся машину.
Серебристый «лексус-GS430».
Он приехал раньше, чем я рассчитывал.
Я вскочил и пошел вниз, к дому Уве Чикерюда. Стоя на крыльце и вставляя ключ в замок, я взглянул на собственные руки. Дрожь была почти незаметной, но я ее видел. Инстинкт, первобытный страх. Такие звери, как Клас Грааф, вселяют ужас в других животных.
Я попал в скважину с первой попытки. Повернул ключ, открыл дверь и вошел внутрь. По-прежнему никакого запаха. Сел на кровать и подвинулся назад, пока не оказался спиной к изголовью и окну. Проследил, чтобы одеяло полностью скрывало Уве, лежащего рядом со мной.
Я ждал. Секунды стрекотали, улетая прочь. Так же точно и сердце. Два удара в секунду.
Клас Грааф был, естественно, осторожен. Хотел удостовериться, что я один. И даже если я один — он знает теперь, что я не так безвреден, как ему сперва казалось. Во-первых, со мной наверняка как-то связана пропажа его пса. Во-вторых, он наверняка побывал там, в доме, видел ее труп и знает теперь, что я способен убить и человека.
Я не слышал, чтобы кто-то подходил к дверям. Не слышал его шагов. Увидел только, как он внезапно встал передо мной. Голос его был ласковым, а улыбка почти виноватой.
— Прости, что я снова врываюсь без приглашения, Роджер.
Клас Грааф был одет во все черное. Черные свободные брюки, черные ботинки, черный свитер с высоким воротом, черные перчатки. На голове — черная вязаная шапка. Черным не был только серебристый «глок».
— Все нормально, — сказал я. — Теперь как раз время для посетителей.
22. Немое кино
Утверждают, будто бы механизм восприятия времени мухой, в силу которого она ощущает приближение к ней ладони как снотворно долгий процесс, объясняется тем, что информация, которую она получает с помощью своих фасеточных глаз, несет такое немыслимое количество данных, что природе пришлось оснастить насекомое сверхбыстрым процессором.
На несколько секунд в комнате воцарилась полная тишина. На сколько именно — я не знаю. Я был мухой, и ладонь приближалась. «Глок», пистолет Уве Чикерюда, был направлен мне в грудь. Взгляд Класа Граафа — на мой лысый череп.
— А-га, — сказал он наконец.
Это единственное слово вместило все. Все о том, как мы, люди, смогли подчинить себе Землю, овладеть элементами и научиться убивать существ, превосходящих нас в силе и ловкости. Все о мощности процессора. «А-га!» увенчало собой шквал версий, поиск и отсеивание гипотез, беспощадную дедукцию — все то, что вело к неизбежному выводу:
— Ты сбрил волосы, Роджер.
Клас Грааф был — как уже говорилось выше — человеком умным. Он, разумеется, сумел установить не только тот банальный факт, что мои волосы пропали, но также сообразить, когда, где и почему. А это снимало все недоразумения, отвечало на все вопросы. Поэтому он лишь добавил, скорее в качестве утверждения, нежели вопроса:
— В разбитой машине.
Я кивнул.
Он уселся на стул в изножье кровати, качнулся на нем к стене, но так, что дуло пистолета продолжало смотреть на меня, не сдвинувшись ни на дюйм.
