Люк Босси - Манхэттен по Фрейду
— И что же это за проект?
— Революционный небоскреб на Уолл-стрит. Первая из четырех опор, которые мы решили построить в Манхэттене.
— Исчезнувшие члены Клуба одобряли этот проект?
— Уилкинс, Эмери и Мур относились скорее к умеренному меньшинству. И не только в том, что касалось именно этого проекта, — они всегда призывали к осмотрительности. Они предложили поставить вопрос на голосование. Однако накануне голосования исчез Уилкинс. И голосование отложили.
— Могло ли оно грозить Корда поражением?
— Мы — индивидуалисты. Результаты голосования предугадать невозможно.
— Кто знал о существовании секретного хода в доме Корда?
— Он сам и строители, но они были проверенными людьми.
— Вы говорили о тайном ходе Рою Блэйку?
— Кому?
— Детективу из агентства «Пинкертон», нанятому для защиты Корда после двух первых исчезновений.
— Я никогда о нем не слышал, — сказал Бернэм.
— Поскольку он продолжал получать чеки после смерти Августа Корда, я решил, что Клуб по-прежнему пользуется его услугами. Кстати, видимо, именно Рой Блэйк купил птиц, которые использовались для убийства Уилкинса.
Услышанное явно взволновало Бернэма. Усы архитектора взмокли от пота.
— Возможно, Корда сам дал тому, кто должен был его охранять, ключ от секретного входа в свою комнату, — предположил он.
Кан задал еще несколько вопросов — и понял, что больше от Бернэма ничего не добьется.
— Мы уходим, — сказал он.
Бернэм с облегчением откинулся на спинку кресла.
— Да, — добавил Кан, — Чикаго подождет. Я не разрешаю вам уезжать из Нью-Йорка, пока дело не закончится.
Ошеломленный Бернэм хотел возразить, но Кан и Ренцо уже вышли из его кабинета.
Через двадцать минут они входили в комиссариат на Мелберри-стрит. Собравшиеся в холле подчиненные Кана выглядели озадаченными и растерянными.
— В чем дело? — спросил инспектор.
Один из дольше всех проработавших сотрудников решился принять на себя гнев босса и сообщить плохую новость:
— Джон Менсон сбежал.
— Что?!
— Он ранил лезвием от бритвы Джонсона, который принес ему еду. Вырвал у него оружие и взял в заложники. Потащил к выходу на Сорок третью улицу. Сообщник ждал Менсона в машине, на которой они и уехали, бросив Джонсона.
— Вы их не преследовали?!
— Преследовали, но они обманули нас — в Чайнатауне въехали на рынок. Там полно народу, они бросили машину и растворились в толпе.
— Дерьмо! — с гневом сказал Кан. — Где он взял это чертово лезвие?
— Оно было спрятано в переплете Библии.
— Я сам ее проверял, перед тем как отдать ему…
— Значит, кто-то передал ему лезвие позже.
Кипя от злости, Кан посмотрел в лицо каждому из своих подчиненных, потом повернулся к Ренцо:
— Кроме охранников, у Менсона были только трое: Фрейд, Юнг и Грейс Корда. — Он снова выругался и добавил: — Приведите их всех!
26
— Cream of the crop, tip of the top,[14] — сказала Анна Лендис, обращая внимание Юнга на то, что ресторан, в который она его вела, не был рядовым заведением.
Как только они увиделись, Юнг засыпал ее вопросами, но она ничего не отвечала, лишь говорила, что не обедала и не может беседовать на голодный желудок.
И они прошли пешком вниз по Шестой авеню к ресторану «Делмонико». Обнаружив, что свободных мест нет, несмотря на достаточно ранний для обеда час, Анна повела Юнга в заведение «У Марселя», которое очень любила. Юнг удивился тому, что Анна не боится афишировать их связь, но молодая женщина, видимо, ни во что не ставила своего супруга.
Учитывая тему будущего разговора, это стремление к провокации показалась ему добрым знаком.
Юнг кивнул на группу женщин в широких шляпах с тонкими кружевами и в платьях с белыми корсажами и шелковыми жабо:
— Час прогулки дам из высшего общества?
— Вы ошибаетесь, — сказала Анна.
— Почему?
— Это проститутки.
— И так одеты?..
— Из-за иммиграции в этом деле сложилась нешуточная конкуренция, наряды становятся все более роскошными.
Юнг улыбнулся:
— Сто раз обещал Фрейду не забывать об одной вещи и никогда не устану ее повторять.
— Какую?
— Он всегда говорит: «Ищите секс!»
— На улицах Нью-Йорка это несложно, — заметила Анна.
Юнг был вынужден признать, что его либидо никогда не трепетало столь отчаянно, как на этих улицах, застроенных фаллическими монстрами из камня и стали. Может быть, подумал он, не столько жажда славы и денег, сколько сексуальное желание стало двигателем урбанистических метаморфоз?
Они пришли в заведение «У Марселя» и сели за столик в зале, освещенном зажженными свечами. Со смехом, по-французски они заказали хорошее вино, лангустинов и гратен. Между Юнгом и Анной вновь возникло притяжение, и, чтобы придать разговору еще более благоприятное направление, Юнг заговорил о своей будущей книге «Психологические типы».
— Я придумал специальные термины, чтобы мой подход к теме стал яснее, — объяснил он. — Возьмем в качестве примера меня и Фрейда. Я называю Фрейда экстравертом, поскольку он развернут к ближнему. А я — интроверт, развернутый к себе самому. Эти группы отличаются друг от друга многими особенностями. Я движим иррациональными силами — интуицией и ощущениями, а Фрейдом руководят мысль и чувство, силы рациональные. То есть мы воплощаем два противоположных типа.
Воспользовавшись карандашом и салфеткой, Юнг нарисовал круг, с одной стороны которого написал букву «Ф», а с другой — букву «Ю».
— Между Фрейдом и мной, — он провел пальцем по границе круга, — существует еще двадцать семь промежуточных типов. И любое человеческое существо относится к одному из них.
— А я думала, что в вас прячутся две личности, — произнесла Анна лукаво. И добавила, понизив голос: — Как в дочери Августа Корда.
— Возможно, у меня так называемый комплекс гидры, — признал Юнг. — Не исключено, что эта патология присуща всем. Во всех нас есть нечто сумрачное, какая-то двойственность, которую мы можем обнаружить, если будем абсолютно честны перед собой. Каждый должен отдавать себе отчет в том, что наше сознание раздвоено, и побороть врага внутри себя.
— Даже вы?
— Даже я. К счастью, мои личности редко вступают в конфликт. Первая, о существовании которой я узнал в десять лет, имеет невинные черты маленького мальчика, увлеченного математикой.
— А вторая?
— Это старый аристократ конца восемнадцатого столетия, в пышных одеждах и башмаках с пряжками.
Анна засмеялась. Отставив бокал с бордо, Юнг наклонился к молодой женщине:
— Мне хочется вас поцеловать.
— Которая из ваших личностей изъявляет столь смелое желание? — спросила Анна. — Маленький мальчик или старик?
— Мужчина…
— В таком случае, я предпочитаю уйти.
— Потому что нас кто-нибудь может увидеть?
Анна в нерешительности сделала глоток вина.
— За чрезмерной стыдливостью женщины часто скрывается желание привлечь к себе внимание, — сказал Юнг шутливо.
— Это не стыдливость. Скорее ваш психологический тип решительно не подходит моему.
— Между психологическими типами нет несовместимости, — поспешно сказал Юнг.
— Тогда ваша теория несовершенна. Не волнуйтесь, я вас понимаю. Я — иностранка, оригинальная, свободная, непредсказуемая. Ваша Эмма — домашняя, глубокая, постоянная, надежная. Каждая из нас удовлетворяет требованиям одной из ваших личностей. В глубине души вы — многоженец.
Застигнутый врасплох Юнг был вынужден признаться себе в том, что никогда не рассматривал ситуацию под этим углом.
— Я — американка, — прибавила Анна. — И никогда не смогу жить с человеком, которому нравится другая женщина!
— Ваше поведение определяется не вашей национальностью, а обществом, — парировал Юнг.
— Как это понимать?
— Либеральный капитализм диктует вам нормы сексуальной морали. Он взращивает в вас убогие добродетели среднего класса, стремление к скромной и правильной жизни, к которой побуждает и поиск выгоды…
— Наша демократия, — твердо сказала Анна, — проповедует брак по любви. Поэтому мы ценим супружескую верность. Я совершила ошибку, вступив с вами в связь, вот и все…
— Но эта ошибка доказывает, что ваша верность — иллюзия! Та самая иллюзия, которая заставляет ваших соотечественников утверждать, что любые отношения вне брака являются блудом!
— Я не сожалею о том, что мы пережили! Я просто говорю, что это не то, чего я хочу в глубине души.
— Общество, — с горячностью произнес Юнг, — это корсет, ограничивающий ваши желания.
— Сразу видно, что вы никогда не носили корсет!
