Гленн Купер - Хроники неприкаянных душ
28
Уилл и Изабелла смотрели на письмо Нострадамуса, лежащее перед ними на столе. Открытия двух последних дней трудно было переоценить.
— Подумать только, — произнесла Изабелла, — оказывается, наша книга повлияла на таких великих людей. Когда все закончится, я обязательно куплю труды Нострадамуса и внимательно прочитаю.
— Вероятно, именно ваша книга сделала Кальвина и Нострадамуса великими, — заметил Уилл, потягивая кофе. — Неизвестно, какой след в истории они оставили бы, не будь ее.
— Может, она сделает великими и нас.
— Опять ты за свое, — рассмеялся Уилл. — Учти, став знаменитой, ты долго не проживешь.
— Надо найти последний тайник, — напомнила она, на обращая внимания на его слова. — Хотя я сомневаюсь, что там окажется нечто более ценное, чем в первых трех.
Уиллу хотелось позвонить Нэнси, поблагодарить за вклад в общее дело, но она была на работе.
— Как подобраться к этому сыну-грешнику? — воскликнул он. — И вообще кто он такой?
— Понятия не имею, — ответила Изабелла и, услышав, что лорд Кантуэлл зовет ее из большого зала, громко крикнула: — Дедушка, мы в библиотеке!
Через минуту появился лорд Кантуэлл с газетой под мышкой.
— Здравствуйте, мистер Пайпер. Рад, что вы еще здесь.
— Добрый день, сэр. Надеюсь, сегодня я у вас последний день.
— Моя внучка была недостаточно любезна?
— Нет, сэр. Она необыкновенно любезна. Просто мне нужно возвращаться домой.
— Дедушка, ты не можешь припомнить, кто из Кантуэллов был большим грешником? — спросила Изабелла.
— Кроме меня? Надо подумать. Ну например, мой дед, который потерял солидную часть семейного состояния, бездарно играя на бирже. Если глупость грех, то он, несомненно, большой грешник.
— А если заглянуть поглубже в прошлое, например в XVI век?
— Можно вспомнить Эдгара Кантуэлла. Он несколько раз превращался из католика в протестанта и наоборот. Правда, этим ему удалось избежать Тауэра и спасти голову.
— Нет, ты найди какой-нибудь грех пострашнее.
— Хм… Был у Эдгара Кантуэлла брат Уильям. Где-то висит его небольшой портрет. Юноша случайно убил отца, Томаса Кантуэлла. В большом зале на южной стене есть его большой портрет. Где он верхом…
— Я знаю этот портрет, — нетерпеливо прервала дедушку Изабелла. — А что потом стало с Уильямом?
— Он сделал с собой это. — Лорд Кантуэлл выразительно провел ребром ладони по горлу. — Во всяком случае, таково семейное предание.
— Когда это случилось? В каком году?
— Ну я, конечно, не помню, но можно посмотреть дату на его надгробии.
Уилл и Изабелла переглянулись.
— Он похоронен на семейном кладбище? — спросила она.
— Да.
— У вас есть семейное кладбище? — удивился Уилл.
— Пошли! — крикнула Изабелла, направляясь к двери.
Лорд Кантуэлл покачал головой и, усевшись в кресло, принялся читать газету.
Кладбище Кантуэллов находилось на лесной просеке в дальнем конце усадьбы. Старик лорд посещал могилу жены редко — это причиняло ему страдания. Изабелла иногда заходила ясным летним утром, когда место не казалось столь мрачным. На кладбище никто не бывал уже несколько недель, и оно заросло высокой травой. Большинство надгробий покрывали осенние вьюны.
Могил на участке, небольшом для деревенского кладбища и огромном для семейного, было свыше восьмидесяти. Причем последнее прибежище здесь нашли не все Кантуэллы — многие пали на полях сражений и там же их похоронили.
По дороге Изабелла рассказала Уиллу, как трудно было убедить местный совет дать разрешение дедушке похоронить здесь жену.
— Это запрещено «Нормами обеспечения здоровья и безопасности»! — раздраженно бросила она. — Значит, с традициями теперь не считаются?
— А мне идея семейного кладбища нравится, — заметил Уилл.
Изабелла улыбнулась.
— Для себя я уже место выбрала. Вон под той старой липой.
— Прекрасное место, — одобрил Уилл. — Но не торопись.
— Это от меня не зависит. Теперь мы знаем, что все предопределено. Ладно, где же наш грешник?
Надгробие Уильяма Кантуэлла оказалось одним из самых маленьких на кладбище и почти полностью заросло. Так что найти его было не просто. На плите значились лишь имя и год: 1527-й.
— Примостился рядом с сыном, совершившим тяжкий грех, — вздохнул Уилл. — Я полагаю, нам понадобится лопата.
Изабелла вернулась из сарая с двумя лопатами, и они принялись за дело.
— Я никогда не копала могилу, — усмехнулась она.
— А я копал. — Действительно, много лет назад ему пришлось этим заниматься, когда он вел дело в Индиане. Рассказывать не хотелось, а Изабелла не настаивала. — Неужели они устроили тайник на самом дне?
Уилл, сняв пиджак, копал, а Изабелла отгребала землю на соседнюю могилу. Работа спорилась, и примерно через час, когда яма показалась им достаточно глубокой, Изабелла спрыгнула вниз. Под ее ногами что-то звякнуло. Она разгребла землю.
— Боже, Уилл. Мы, кажется, нашли.
Это был потускневший медный ларец — довольно большой, примерно двадцать пять на тридцать сантиметров, — под которым виднелась сгнившая крышка гроба.
Изабелла протянула ларец Уиллу. Вблизи он оказался изящным старинным изделием с просматривающейся сквозь зеленую патину великолепной гравировкой и закругленными ножками. Крышка была залеплена твердым красным веществом.
Уилл отковырнул кусочек.
— Это воск.
— Надеюсь, ребята хорошо постарались и вода туда не попала, — произнесла Изабелла.
Они нашли в себе силы сдержать нетерпение и забросать могилу землей. Затем вернулись домой, прошли в кухню, где Изабелла аккуратно счистила ножом воск и с трепетом приподняла крышку, как ребенок, открывающий утром первый рождественский подарок.
Там лежали три пергаментных листа. В пятнах медной зелени, но сухие.
— Уилл, — прошептала Изабелла, — это же последние страницы послания Феликса.
Они сели за кухонный стол. Уилл уговорил ее переводить. И она медленно начала:
«На девятый день января года от Рождения нашего Господа 1297-го пришел конец библиотеке и Ордену Имен. На писцов, их тогда было у нас больше сотни, нашла какая-то напасть. Они все вдруг, единым духом, потеряли свое извечное усердие в писании. Выразить словами, что с ними сталось, писцы не могли, ибо лишены были дара речи. И был прежде знак, до того дня, предвещавший беду: когда один из них неведомо почему согрешил тяжко перед Господом, лишив себя жизни. Он вдруг всадил себе в глаз гусиное перо. Глубоко, до самого мозга.
Призванный в библиотеку в тот горький день, я стал свидетелем зрелища, от которого и по сей день при воспоминании стынет кровь в жилах. Писцы, эти рыжие зеленоглазые старики, мужчины и мальчики, все до одного единым духом жестоко наложили на себя руки, пронзив перьями глаза, подобно тому как сделал это раньше их собрат. На столах перед каждым остался последний написанный лист с одной и той же единственной строкой: „9 февраля, 2027. Finis Dierum“. Их труд был завершен. Им не нужно было больше писать имена. Они достигли конца света.
Мудрый Болдуин, рассудив, порешил библиотеку разрушить, ибо род людской не был готов для откровений, которые она содержит. Я надзирал за погребением убивших себя писцов и был последним из смертных, кто ходил по обширным пространствам библиотеки среди бесконечных полок, заставленных священными книгами. И признаюсь тебе, Господи, это я собственной рукой поджег пучки сена в часовне, откуда был ход в зал писцов. В костер полетели и листы с надписью „Finis Dierum“. Я оставался там около бушующего огня, пока часовня не обрушилась, но не вполне исполнил повеление настоятеля Болдуина и не бросил факел в хранилище. Не могла душа моя принять на себя такой грех, ибо тогда я истово верил, верю и по сей день, что решать это должен лишь один Господь Вседержитель. И потому во мне еще есть надежда, что не вся библиотека внизу сгорела при пожаре. На том месте долгое время тлели угли. И моя душа вместе с ними тлела, когда я думал, что и священные книги внизу обратились в пепел.
И признаюсь тебе, Господи, что тогда в порыве безумия я взял с собой из библиотеки одну книгу. До сего дня не ведаю почему. Молю Тебя, Господи, о прощении за сей грех. Вот она, книга, лежит передо мной. И в нее вложу это послание, где описано то, что было. Если Тебе, Господи, угодно, чтобы я уничтожил и книгу, и послание, я покорно исполню Твою волю. Если Тебе угодно, чтобы я их сохранил, я исполню и это. Так дай мне знак, Господи. И молю Тебя, даруй мне смирения и кротости перенести страдания перед земным концом моим.
Феликс».На последнем, третьем листе, хрупком и пожелтевшем, другой рукой были торопливо написаны лишь две коротких строки:
«9 февраля, 2027. Finis Dierum»[22] * * *Изабелла заплакала. Вначале еле слышно, затем громче. Ее лицо покраснело. Уилл смотрел на девушку с сочувствием, но думал о своем сыне. В 2027 году Филиппу будет семнадцать. Прекрасная пора, когда жизнь только начинается. Он тяжело вздохнул и погладил ее плечи.
