Брюнония Барри - Читающая кружево
Дайте-ка подумать… Путешествие. Она отправится путешествовать. Может, это не настоящее гадание, потому что путешествие самоочевидно: эта женщина — туристка, она по крайней мере приехала сюда. И все-таки в ее будущем видна дорога.
«Скажи ей об этом, — думаю я. — Дай за что-нибудь ухватиться».
— Путешествуйте, дерзайте! Ничего другого и не надо. — Это голос Евы, она цитирует Теннесси Уильямса.
Не знаю, отчего некоторые предпочитают зарабатывать на жизнь, предсказывая будущее. Я бы не выдержала.
Мимо спешат туристы. Один толстяк, позабывший плащ, надел на себя черный мешок для мусора, прорезав отверстия для рук. Напротив останавливаются два туристических автобуса. Не припомню, чтобы на пристани было так людно. Туристы топчутся в дверях магазинов, под навесами и ждут, когда закончится дождь. «Если в Новой Англии вам не нравится погода, подождите минутку». В маленьком проулке — шесть магазинов, принадлежащих ведьмам. Туристы покупают мыло, масла, пакетики с травами и расходятся по автобусам, чтобы вернуться домой, в Небраску и Огайо. Они просят водителей подождать. «Пожалуйста, пожалуйста, погодите, я должна купить что-нибудь для внучки. Не знаю, когда мне снова удастся сюда приехать, на следующий год мы собираемся в Атлантик-Сити».
Помощница Энн пробивает чек клиентке, которой гадала, кладет колоду карт рядом с кассой и смотрит на меня.
— Энн здесь? — спрашиваю я.
— В кладовой, — отвечает помощница. — Сейчас выйдет.
Посетительница отходит, я отступаю в сторону, чтобы не загораживать дорогу, задеваю карты, и они сыплются на пол.
— Простите. — Я наклоняюсь, чтобы подобрать их.
— Не трогайте, — приказывает продавщица. Она становится на колени и собирает карты. Одна из них приземлилась у моих ног, картинкой вверх.
Девушка выразительно смотрит на меня.
— Карта смерти. — Продавщица поднимает карту, держа ее за края, словно она горячая или чем-то испачкана, и кладет на прилавок. А потом медленно подходит к чаше с камнями, вытаскивает аметист на цепочке и вкладывает его в мою ладонь.
— Носите это на шее. Не снимайте, даже когда моетесь.
— Что?
— Вам нужна защита.
Появляется Энн. Несомненно, она замечает выражение моего лица.
— В чем дело? — Энн обеспокоена. — С тобой все в порядке?
Продавщица поворачивается к ней.
— Она вытащила карту смерти.
— Тебе гадали? — Энн не в силах поверить.
— Нет, — отвечаю я. — Случайно смахнула карты на пол.
Энн хватает меня за голову и проводит по ней пальцами, трогая и щупая.
— Все в порядке, — заявляет она и возвращает помощнице аметист. — Положи обратно.
Когда девушка удаляется, Энн говорит:
— Прости, что взялась за голову. Это был единственный способ отвязаться от нее. — Она кажется встревоженной. — С тобой все хорошо?
Не знаю, что сказать.
— Идем. — Она ведет меня в кабинет. — Карта смерти ничего не значит. То есть… У нее есть свое значение, но обычно она символизирует перемены. Один этап жизни заканчивается, другой начинается. Как правило, это хороший знак. И потом, карту смерти нужно толковать лишь в комбинации с другими картами. — Энн явно сердится. — Нельзя допускать эту девицу до чтения. Напомни, чтобы я ее уволила.
Я пытаюсь улыбнуться.
— Ты выглядишь лучше, — пытается меня подбодрить Энн. — Немножко.
Я долго сижу на циновке. Она поит меня теплым чаем с корнем валерианы.
— Это природное успокоительное, — объясняет Энн. — Я все время его пью.
— Я хочу задать тебе вопрос, — наконец говорю я. Вот какова цель моего визита.
— Ты хочешь, чтобы я тебе погадала? — Она явно удивлена.
— Нет. Я должна кое-что спросить насчет Евы.
— Слушаю.
— Как ты думаешь, не может ли быть так, что Ева покончила с собой? — Эта мысль постоянно у меня возникает. Не могу от нее отделаться.
— Самоубийство?
По-моему, это неправильное слово.
— Сама не знаю, что именно я имею в виду…
Энн качает головой.
— Ева была счастлива. Уж точно не из тех, кто кончает с собой.
Я киваю.
— А почему ты решила об этом спросить?
Не стоит рассказывать ей про голоса.
— Ева знала, что я приеду. Не сомневаюсь.
Энн задумывается.
— Что ж, Ева была Читающей. Она многое знала, не так ли?
— Она прислала мне подушку. Ту, на которой плела кружево. Зачем?
— Может быть, просто хотела подарить ее тебе, — предполагает Энн. Она хочет меня ободрить, но тщетно. — Там ведь не было записки или чего-нибудь такого. — Она не утверждает, а спрашивает.
— Нет.
— Сомневаюсь, что Ева покончила с собой, — говорит Энн. — Не вижу смысла… — Она хочет что-то добавить, но раздумывает.
Я долго сижу у Энн, устроившись на циновке. Она приносит ужин и снова поит меня травяными чаями, а в восемь часов измеряет мне температуру.
— Уже лучше, — сообщает она. — Но жар еще не спал.
— Мне пора домой, — бормочу я, собирая вещи.
— Я тебя подвезу, если немного подождешь.
Я смотрю на дом Евы — он виден отсюда.
— Ничего, прогуляюсь пешком.
— Я тебе позвоню, — говорит Энн, обнимая меня на прощание. — Поправляйся.
По правде говоря, я уже здорова. Мне гораздо лучше, чем утром. Благодаря Энн. Немного отдыха — и все встанет на свои места.
Я иду по набережной, пересекаю площадь и вхожу в сад через калитку. Еще достаточно светло, и я замечаю рядом с дверью черного хода несколько пионов, которые пропустила днем. Наклоняюсь и срываю первый бутон, а потом вспоминаю, что Энн, должно быть, выкинула корзину, в которую меня стошнило. Кладу цветок в карман, нагибаюсь за вторым, промахиваюсь и хватаю стебель вместо бутона. Тяну, и он пружинит, точно крошечная катапульта. Из цветка что-то вылетает.
Когда вещица падает на дорожку, я слышу металлический звук — очень знакомый. Неизбежно знакомый. Наклоняюсь посмотреть, что это. И подбираю… ключ. Тот самый ключ.
Я рассматриваю его. Это не дубликат, сделанный полицией, а старый ключ от дома, тот самый, который Ева обычно оставляла в цветке пиона, когда ждала моего приезда.
Она действительно знала. Знала, что скоро с ней случится беда и что я непременно приеду.
По-прежнему стою, подавшись вперед. Не могу выпрямиться. Голова раскалывается от боли и гудит от жара. Руки и ноги леденеют.
С трудом разогнувшись, замечаю итальянский шелк. Кэл стоит так близко, что можно до него дотронуться. Губы двигаются, но он не издает ни звука. Кэл молится.
Наконец он заговаривает. Точнее, рычит.
— Боже, спаси эту женщину от геенны огненной! — Кэл простирает руку к небесам. Он не сводит с меня глаз, отмечая каждое движение, каждое сокращение мышц. Так делают собаки, когда охотятся.
Я застываю.
Кэл снова начинает говорить, но неразборчиво. Он бредит.
Это галлюцинация. Несомненно.
А потом я чувствую запах. Очень знакомый. Запах Кэла. От него становится дурно.
Глазами ищу собак. Пора им появиться. Прийти на помощь. Убить его.
Это сон. Но, как бы мне ни хотелось, я понимаю, что это явь. Никаких собак не будет. Случилось именно то, о чем предупреждал Рафферти.
Я чувствую, что теряю сознание. Стискиваю ключ в ладони, и это ощущение возвращает меня к реальности. Ключ… дверь… Я прикидываю на глаз расстояние и пускаюсь бежать.
Кэл гонится за мной. Он за моей спиной. Приближается.
Я вожусь с ключом, наконец попадаю им в скважину, и тут Кэл хватает меня и трясет. Заклинает демонов покинуть мое тело.
— На колени! Молись! — требует он. — Молись вместе со мной! — Он пытается пригнуть меня к земле, но я удерживаю равновесие. — Кто ты, демон? — орет Кэл. — Назови свое имя! — Глаза у него желтеют.
Я толкаю дверь, и она распахивается. Портал открыт, я ныряю в иной мир — в мир Евы. Кэл спотыкается, я наваливаюсь на дверь и захлопываю ее.
— Иисус умер за твои грехи! — визжит он. — Иисус умер ради тебя!
Через разбитое стекло до меня доносятся его вопли — он по-прежнему приказывает демонам выйти.
— На колени и молись! — Кэл просовывает руку через выбитое оконце, хватает меня за волосы и тянет. — Демон, изыди! — кричит он и с такой силой бьет моей головой о дверь, что это способно прогнать любую нечисть. Я чувствую, как осколок стекла рассекает кожу.
Из глаз сыплются искры. Мы — в нескольких дюймах друг от друга. Нас разделяет окошко, из которого в первый вечер, как приехала, я выбила стекло.
Кэл пытается меня убить.
Кэл пытается меня спасти.
«Я умерла за тебя».
Это голос Евы. И от него я пробуждаюсь.
— На колени и молись! — вновь требует Кэл, и на сей раз я повинуюсь, хватаю его за руку и падаю на колени.
Напоровшись запястьем на битое стекло, Кэл кричит точно раненое животное. Его крик останавливает время.
