Александр Егоров - Пентхаус
С шипением вспыхивает спичка. Майор на секунду выходит из тени.
— Гм. Так просто отпускать не положено.
Он затягивается сигаретой. Будто размышляет.
— Есть один выход, — говорит он наконец. — Левый. Неофициальный. Мы же в России умираем, не где-нибудь…
Интересно, о чем это он? Я прислушиваюсь к себе: кажется, мое сердце стучит все реже. Это довольно необычное ощущение.
Хриплый, жирный голос снова всплывает в моей голове:
— Расслабься, доктор. Получишь удовольствие. И пентхаус будет за нами. Зря, что ли, я его на тебя перевел? Ты думаешь, тебе за просто так это счастье досталось?
Зачем здесь Георгий, думаю я. А потом понимаю, зачем.
— Ты что, все еще не понял? — шепчет Жорик. — Никуда ты от меня не уйдешь. Мы с тобой одинаковые. Ты меня ненавидишь, потому что я — это ты и есть. Каким ты сам всегда хотел стать. И не ври мне, что это не так.
Сердце пропускает один удар. Потом еще один.
— Не надо, — говорю я. — Никогда я не хотел быть тобой. Ты вонючий ублюдок.
— Нет, малыш. Ситуация сложнее. Ты еще не догадался?
Мне не ответить. Мне даже не вздохнуть. Я прикован к этому креслу. Все, что он может мне сказать, я знаю и сам. Он — это я. Именно за это я его и ненавижу.
— Ну и ладно, — усмехается Жорик. — Любви по ходу и не требуется. Ну что, ключ на старт… что в таких случаях говорят космонавты?
— От винта, — говорю я. — Твоя ракета без виагры не летает.
Он вздрагивает. Жирные пальцы сжимаются в кулак. Внезапно я понимаю, что свободен. Глотаю воздух. Извиваясь ужом, сползаю на пол.
— Куда? — кричит Жорик. — Куда?
В камине пылают поленья. Где-то на полу был флакон для розжига, вспоминаю я.
— Хрен ты меня возьмешь, — бормочу я, сжав баллончик в кулаке, словно оружие. Вдавливаю кнопку. Струя вылетает с шипением. Тут мне приходит в голову одна мысль: развернувшись, я черчу вокруг себя широкий круг. На излете струя скользит в камин, и жидкость вспыхивает вся разом.
Огненный обруч окружает меня. Мгновенно становится жарко и почему-то весело. Я смеюсь, но тут же начинаю кашлять от дыма. Ковер шипит и ежится: «веч-ч-ч-ность», — слышится мне. Искры рассыпаются по всей комнате. Я подбрасываю флакон под потолок, и брызги вспыхивают на лету. Это красиво. Жаль, что повторить фейерверк не получится: горит уже во многих местах.
«Пропал пентхаус», — успеваю я подумать, как вдруг под потолком что-то трещит, и сразу из нескольких отверстий на меня сыплется белый порошок. Он обжигает, как снег. Зеленоватое пламя стелется по полу, превращаясь в мерзкий вонючий дым, как на дискотеке 80-х, — и гаснет.
Снова облом, понимаю я. Определенно, ни одно дело в этой жизни я не могу довести до конца.
Что-то свистело и брызгалось вокруг, снега становилось все больше, и тогда я рухнул на пол и закрыл лицо руками — и наконец-то проснулся на мохнатом ковре в спальне. Закутанный в одеяло, как гусеница-листовертка.
* * *За окном сияло солнце. Солнце облизывало меня, лежащего. Телевизионная панель транслировала «евроньюс» без звука. Оглядевшись, я заметил еще кое-что. Пустые упаковки от таблеток на полу.
Ага, подумал я.
На секунду мне почудился запах гари. Я принюхался: ерунда, показалось.
Стекла расползлись в стороны, и в комнату ворвался утренний ветер. Поднявшись на ноги, я вышел на крышу. Абсолютно голый. Я положил руки на перила (металл оказался прохладным). Прижался теснее. Это было приятно.
Далеко внизу разноцветные жуки расползались со стоянки. По реке плыл трамвайчик. За его кормой синяя ткань воды расходилась в стороны, будто кто-то расстегивал молнию на джинсах.
Может, я все еще сплю? — подумал я. И вот так, во сне, сомнамбулически хожу по крыше? Или мне снится и эта крыша, и то, что я сплю? К черту, — решил я. К черту.
Там, в спальне, уже давно пиликал телефон. Я вернулся. Недоуменно огляделся. Телефон пел все громче.
Трубка отыскалась под кроватью. Улыбнувшись, я нажал кнопку.
— Привет, — сказала Маринка.
— Я тебе звонила ночью, — сказала Маринка. — А ты не подходишь. Я начала беспокоиться.
— А еще я очень соскучилась, — сказала Маринка.
Сидя на кровати, я молча слушал.
— Почему ты не отвечаешь? — спросила Маринка.
— У нас утро, — сказал я. — Я сплю еще.
Я слышал, как она сопит в трубку. На телеэкране показывали сюжет «no comments». Лазурный берег, родные лица.
Ничего, подумал я вдруг. У меня теперь тоже есть «бентли». Он немного старомодный. Но я могу купить новый.
— Я сижу тут без денег, — сказала она тихо. — Ты приедешь?
— Приеду. Только разберусь с делами.
Что-то в моем голосе было для нее новым. На тридцать первом уровне любые слова звучат немножко по-другому, думал я. Тебе придется к этому привыкнуть, котенок.
Да, и еще. Наконец-то я брошу работу.
Мне пришла в голову довольно занятная мысль. Усмехаясь, я натянул джинсы: пожалуй, это давно следовало сделать. Вернулся на крышу с ноутбуком в руке. Прислонился к перилам. Нажал кнопку.
Голубой экран «windows» засветился в последний раз. «Ящик Пандорина», говорила Лида. Идиотский ящик, набитый чужими проблемами.
Анжелка на фотке двусмысленно облизывала губы. С Тамары само собой сползало черное платье.
Фотографию Жорика я рассматривал чуть дольше. Георгий Константинович дружелюбно улыбался. Как будто даже подмигивал. Я улыбнулся ему тоже и закрыл базу данных.
Никто из этих людей мне больше не нужен. Мне больше не придется работать. А для понта я куплю себе «mac».
Я втянул носом ветер. Почему-то стало весело. Я поколдовал над клавиатурой и набрал новую экранную заставку:
всё
OXY.ENNO
Надпись светилась радостными радужными буквами. Можно распечатать ее на футболке, пусть встречные лузеры скрипят зубами.
Однако пора было ставить точку. Я посмотрел вниз: никого.
— Ну и ладно, — сказал я. — Поехали.
Приподняв ноутик над бесконечностью, я легонько подкинул его, как подкидывают голубков возле ЗАГСа, — подкинул и не стал ловить. Черный, тонкий светящийся объект скользнул вниз, поймал воздушный поток и изменил направление, словно бы взмахнул крыльями; вращаясь и ускоряясь, он понесся вниз, и — прежде чем я успел налюбоваться полетом — с еле слышным хрустом врезался в землю и рассыпался на куски.
012. Только радость
Неизвестно почему, но мир этим утром казался новеньким, чисто вымытым, только что выпущенным с конвейера, еще не надоевшим. Так бывает, если смотришь на этот мир из окошка большого белого внедорожника, а вся остальная реальность остается снаружи, отраженная толстыми стеклами.
Вот на солнце набежала тень, и я кинул быстрый взгляд на небо. Это условный рефлекс, который помогает выжить. Так говорит генерал, наш куратор. Он в 92-м и жить-то остался только потому, что вовремя оглянулся. Что-то блеснуло там, на крыше, вот он и среагировал.
Тень ушла. Это была тучка, не тучка даже, а ее уменьшенная модель. И вот снова светло, снова асфальт блестит. Отличный день, чтобы устроить праздник.
С транспортного кольца мы сворачиваем в тихие улицы с торговыми палатками и плохо одетыми людьми на остановках. Я оглядываюсь: «рэйнджровер» позади нас мигает фарами.
— Дорога говно, Виталик боится товар растрясти, — объясняет Вовчик. Он сидит рядом с водителем и что-то говорит в рацию. Водитель аккуратно объезжает ямы.
— Пусть не боится, — говорю я.
Виталик — новый сотрудник. Серегу я выгнал без объяснения причин.
Среди веселых лип белеет двухэтажный домик с решетками на окнах. Знакомый домик.
Мы оставляем позади помойку, густо разрисованную граффити. Одну надпись, старую, полустертую, раньше я не замечал:
YO! FUTURE
Нас давно ждут. Мелкие вертятся вокруг джипов. Старшие тоже повылезали из дома на улицу. Девчонки, конечно, в парадных платьицах — чем старше, тем параднее. И накрашеннее. Это тоже такой условный рефлекс. Или скорее врожденная программа выживания, помогающая в перспективе найти спонсора. Собственно, вот мы и здесь.
На перилах висит мелюзга. Охранник с гнилыми зубами маячит в дверях. По ступенькам вниз сбегает новый директор — еще один скучный гомик с невыразительным лицом. Расплывается в улыбке. Глядит в нашу сторону — то есть туда, где мы должны быть. За темными стеклами нас не видно, а высаживаться на землю мы не спешим.
Вовчик выходит первым, профессионально сканирует местность, затем распахивает дверцу.
Директор кидается встречать:
— Здравствуйте, здравствуйте, Артем Георгиевич… рад познакомиться, теперь, так сказать, с продолжателем… славных дел… Мы так рады. А особенно детишки. Посмотрите, какие они славные.
Я жму дрожащую холодную потную руку. Не очень-то приятно прикасаться к этой руке. Чтобы не сказать хуже.
