Джон Адамс - Когда мертвые оживут
Фильмом «Ночь живых мертвецов» Джон Ромеро в 1968 году создал канон, породил устоявшийся сегодня образ зомби — бездумных оживших трупов с бледной кожей, спутанными волосами, ввалившимися глазами, неуклюже ковылявших и жаждущих плоти живых. С тех пор зомби стали героями великого множества книг и фильмов. И чем дальше, тем разнообразнее их облики. Мы видели зомби, которые, вообще говоря, не мертвые («Двадцать восемь дней спустя»), зомби, несущихся за жертвами со всех ног («Рассвет мертвецов» Зака Снайдера), зомби-собак из «Обители зла», зомби-наци из «Операции „Мертвый снег“», зомби-супергероев из «Marvel Zombies» и даже зомби-стриптизерш из «Зомби-стриптизерши». Мы видели и комедийные фильмы о них («Зомби по имени Шон», «Добро пожаловать в Зомбиленд»). Теперь есть даже любовный роман о зомби («The Loving Dead» Амелии Бимер). Зомби вторглись и в классику девятнадцатого века («Гордость и предубеждение и зомби»). И конечно, у нас на виду монументальная трилогия Дэвида Веллингтона, где фигурируют разумные зомби, мумии и происходит эпохальная битва за будущее человечества.
Но иногда так хочется старых добрых канонических зомби, стонущих и ковыляющих неуклюже. Следующий рассказ предоставляет их нам в достаточном количестве, даже слишком. Дэвид Веллингтон возвращается к истокам. Он описывает компанию обычных людей, старающихся выжить, изучающих, что для этого надо делать и чего не надо, обрисованы жуткие дела, какими приходится заниматься после апокалипсиса. В общем, несмотря на все попытки модификации, пародии и перепевы, еще живы классические зомби в стиле Ромеро; столько лет спустя они активно брыкаются и готовы ухватить вас своими цепкими руками.
Над пустыней садилось солнце, окрашивая рыжие скалы в сотни оттенков пурпура и охры, превращая немногочисленные кусты, сумевшие выжить на обожженной земле, в страшных шипастых чудищ. Я понаблюдала, как несутся над головой жарко-алые облака, затем снова уставилась на изгородь.
И сердце мое замерло в груди.
Всего в паре футов от Кэнди появился мертвец. Он находился с внешней стороны изгороди, но изо всех сил налегал на сетку, и та уже поддалась. Лохмотья покойника выцвели от солнца, кожа была серой, губы, как и большая часть лица, отгнили, обнажая огромные желтые зубы — обломанные, неровные и на вид очень острые.
Трехлетняя Кэнди на мертвеца даже и не смотрела. Привыкла: они ведь постоянно слонялись неподалеку, щелкали оскаленными зубами. Всю недолгую жизнь она видела их где-то поблизости и знала, что мама всегда придет на выручку.
И я собиралась оправдать ее надежды — до тех пор, пока она сама не вырастет и не научится держать оружие.
Поэтому я не стала на нее кричать, пугать, отгонять подальше, а просто подняла лук и уложила стрелу на тетиву. Натянула ровно и спокойно, неторопливо прицелилась. Тетива зазвенела, стрела не издала ни звука, пролетев сквозь изгородь и череп мертвеца, так что острие вышло с другой стороны.
Мертвец рухнул мешком. Беззвучно.
«Спасибо вам за выучку, герлскауты Америки!» — подумала я.
Затем подошла к Кэнди, чтобы увести ее подальше. Мертвецы не так уж сильно пахнут, когда солнце их высушит, но тем не менее распространяют заразу. Да и порой они вовсе не такие мертвые, какими кажутся.
Кэнди присела на корточки у насоса, при помощи которого раньше наполнялся плавательный бассейн, и принялась играть с разноцветными кредитными картами: раскладывала на пожелтевшей траве, сортировала по цветам. Затертый пластик по краям побелел, серебрение сошло с выпуклых цифр, но голограммы по-прежнему волшебно сверкали, переливались на солнце.
Я наклонилась, чтобы взять мою девочку на руки.
— Посмотри на птичку. — Кэнди указала пальчиком на карту. — Если закрыть один глаз, а потом другой, птичка перелетает.
— Конечно, воробышек ты мой. — Я поцеловала ее в голову.
В последний раз я видела живую птицу года полтора назад. Даже не представляю, откуда Кэнди вообще знает, что птицы летают. Да, они могут улететь, а вот люди прикованы к земле, к своему месту.
Из тени мотеля вышли Брюс и Финстер с перчатками на руках и банданами на голове. Я прикрывала мужчин, держа стрелу на тетиве, пока они оттаскивали тело в пустой бассейн и сжигали. Когда-то дно бассейна было выкрашено в синий цвет, но краска давно облезла, теперь дно зияло голым бетоном, по которому были разбросаны черные пятна гари, будто плоские кратеры.
Парни не унесли тело подальше в пустыню, где оно могло бы сгнить потихоньку, если бы не служило приманкой для еще живых мертвецов. Они не едят своих, пока те бегают, но туши с вышибленными мозгами пожирают только так. Чтобы не приманивать их, мы сбрасывали убитых в бассейн и там сжигали. Оставались только кучки пепла и обугленных костей.
Я смотреть не стала и повела Кэнди назад в нашу комнату. Пусть поиграет взаперти. Хотя и душно, зато не убредет куда не надо. Потом ушла в сумрачную ванную и посмотрела на себя в зеркало.
Я всякий раз так делаю после того, как приходится убить. Ищу следы слабости либо страха. Если губы дрожат, я заставлю их замереть. Если глаза широко раскрыты от ужаса, я прищурюсь. Если побледнела как полотно, буду дышать ровно и спокойно, пока краска не вернется на щеки.
Знаете, я могла бы стать актрисой. Ну, до того как все случилось. Я была танцовщицей в Вегасе, знаете, известного сорта танцовщицей, но копила деньги, чтобы перебраться в Лос-Анджелес. Затем пришла беда, и в Лос-Анджелесе все умерли. Хорошо, что моя мечта не успела сбыться.
Глядя в зеркало, я не увидела ничего тревожащего. Лицо как лицо, — может, щеки ввалились чуть больше, морщинки у глаз стали чуть глубже. Светлые волосы еще сильнее выцвели под солнцем, а так все как обычно. Абсолютно безучастное, спокойное лицо.
Может, это как раз и скверно? Может, это хуже, чем найти признаки слабости?
Да ну, чепуха. Плюнуть и забыть. В нынешние времена быстро учишься определять, что важно, а что пустяк.
По нашим правилам, если заметил мертвеца, надо рассказать Вэнсу. Убедившись, что с Кэнди все хорошо, я пошла по коридорам к холлу. Скорее всего, Вэнс там. Войдя через стеклянные двери в холл, я застала там половину выживших. Это было самое душное помещение в мотеле: занавесок нет, пустынное солнце жарит сквозь окна, но здесь всегда полно народу. Вообще с тех пор, как мертвые стали возвращаться, живые полюбили места, где можно собраться вместе, оттого в холле всегда полно народу. Старики ковыряются в банках с едой, добытых во время последней вылазки; вокруг стоит молодежь, увешанная оружием, — караулит и развлекается заодно. Все хорошие, добрые люди. Я знавала и скверных, но все они остались там, за изгородью.
И Саймон, как всегда, убивал здесь свое время. Он у нас единственный инвалид: не может передвигаться, у него нет ног. Никто не знал, как он их лишился, до того или после, но рассказывать он не хочет, а если слишком донимают расспросами, принимается орать.
Говорит, у него синдром Аспергера. Поначалу мы считали, что он просто чокнутый. Многие до сих пор думают, что мы вообще напрасно тратим на него съестные припасы, чего обычно не допускается. Но Вэнс настоял, чтобы мы взяли Саймона с собой, когда уходили из Скоттсдейла на юг. Сказал, рано или поздно калека обязательно пригодится.
Вэнс часто оказывается прав, поэтому мы и выбрали его старшим. Выяснилось, что Саймон хорошо разбирается в технике, способен возвращать к жизни, казалось бы, безнадежно поломанное. А все потому, что соображает, как эти штуковины работают. Он-то и собрал из запчастей грузовик, на котором мы выбрались из Скоттсдейла, иначе бы так и остались в том аду. Мы ехали, пока хватало горючки, то есть до этих вот мест, и больше бензина так пока и не сумели раздобыть. Зато Вэнс нашел мотель и за ним речушку, а Саймон придумал, как накачать из нее воду, чтобы можно было жить в пустыне.
А ведь по виду Саймона никогда не скажешь, что он такой способный. Ему лет пятнадцать, вряд ли больше, непослушные черные волосы свисают на глаза. В эти полтора года он ел не больше меня, однако все равно разжирел. Пальцы у него короткие и толстые, а ногти он обрезает прямо до мяса, даже кровь порой идет.
Однако именно он сумел устроить водопровод, использовав для этого пару десятков ярдов пластиковой трубы и детали от насоса, который когда-то качал воду в бассейн мотеля. Теперь у нас была вода для кухни, для стирки и мытья. А главное, у нас была питьевая вода — в тех местах, где без воды человек не проживет и дня.
Когда я вошла в зал, Саймон возился со старыми радиочасами, найденными в одном из здешних номеров.
Передатчик хочу сделать, транспондер, чтобы военные могли нас отыскать, — пояснил Саймон, тыча в плату пальцами с обрезанными до мяса ногтями. — Хотелось бы компьютер сделать, чтобы в Интернет зайти.
Саймон во многом еще жил понятиями прошлого, а может, будущего. Во всяком случае в его представлении цивилизация не погибла, а просто взяла тайм-аут, и он был уверен, что раньше или позже все опять будет как всегда.
