Роберт Кормер - После первой смерти
«Но почему для них так важно, кто будет посыльным, папа?»
«С их точки зрения, есть несколько причин. Во-первых, им нужен тот, кто ещё ни разу не был использован как посыльный – с ними придётся встретиться на мосту, в фургоне или в автобусе. Во-вторых, по возможности, они хотят извлечь из посыльного нужную им информацию. Они знают, что мы можем отправить того, кто окажется дезинформатором или будет обучен искусству рукопашного боя. Они не хотят рисковать, и именно поэтому требуют непрофессионала. Всё же, как они будут знать, непрофессионала мы им послали или нет? Мы им предложили священника, но они сказали, что в рясу может одеться кто угодно. Мы предложили кого-либо из известных личностей, чьё лицо было бы достаточно известно. Они отклонили и это. Они сказали, что мир полон двойников, и что наше агентство может воспроизвести любую известную личность. Тогда я предложил тебя. Своего сына. Они приняли. Кажется, что они подумали, что мальчик твоего возраста не может иметь взрослого двойника. И, я думаю, что они уже знали, как звучит мой голос, когда я сделал предложение. Террорист, с которым мы имеем дело (мы знаем, что его зовут Арткин) сказал мне: «Или ты – великий патриот или невообразимый глупец». На что я ему ответил: «Возможно, что и то и другое вместе взятое». И затем он принял твою кандидатуру».
Снова, тишина. И снова ты ждал. И затем я сказал тебе: «Не исключено, Бен, что они изо всех сил подвергнут тебя сомнению, чтобы определить, кем ты на самом деле являешься и за кого себя выдаёшь. Да, они, конечно, допросят тебя», - ключевым словом здесь должно было быть интенсивно. Пытка – есть такое старомодное архаичное слово. Сегодня мы избегаем этого термина. Имеются и другие термины: интенсивный допрос, методологическое вмешательство и т.д.
«Но это понятно», - сказал ты. - «Ты говоришь, Папа, что я – сама невинность, что я ничего не знаю. Так что вообще я смогу им рассказать?»
И тут зазвонил телефон. Я часто взвешиваю, как этот звонок сумел изменить нашу жизнь. Звонившим был офицер связи из Вашингтона (округ Колумбия), он сообщил мне время, выбранное для атаки на мост. 09.30 по военному времени. Девять тридцать утра – гражданское время. Я слушал и сделал пометки в блокноте, лежащем у меня на столе. Я старался не говорить громко о времени, так чтобы ты не смог это расслышать. Я отвечал на важные вопросы, не формулируя их правильным образом, и уверил связь, что мы готовы действовать. Специальные подразделения ждали команду.
Я положил трубку на аппарат и вдруг увидел, что твои глаза были на панели моего стола.
Ты увидел время, которое я записал?
Это произошло в тот момент, когда я должен был позвонить, чтобы тебя отстранили от миссии посыльного, отменили назначенную акцию. Мне надо было позвонить в Вашингтон и сообщить, что я изменил своё решение.
Но какую-то минуту я колебался, а затем открылась дверь, в помещение вошли другие офицеры, и рабочая суета увлекла нас в поток, уносящий нас в горячую точку террора.
В комнате холодно.
Система отопления работает хуже, чем даже когда здесь учился я.
Когда человек по имени Арткин сказал: «Или ты – великий патриот, или невообразимый глупец», - он точно знал, кем и чем был я. Так же, как и я, точно знал, кто он, и как далеко он зайдёт. Мы уже знали друг друга через пропасть времени и пространства, хотя раньше мы никогда и не встречались.
Мы проехали мимо военных машин к мосту. Мы с тобой сидели на заднем сидении, между нами сел полковник, чьё имя не имеет для нас значения. В тот момент, когда ты вышел из моего кабинета, в умах Иннер Дельта ты перестал существовать как мой сын. И я знаю, что это было необходимо, чтобы также и для меня ты прекратил существовать как мой сын на протяжении этого критического состояния. Я подумал о твоей матери. По крайней мере, в Вестоне она могла чувствовать себя в безопасности. Я сказал себе, что всё должно пройти хорошо. И мне стало интересно, наберусь ли когда-нибудь храбрости, рассказать ей об этой ночи, о твоём участии и о своей роли во всём этом. «Всё должно пройти хорошо», - снова я сказал себе. Арткин получит камень, который ты принесёшь. Он также почувствует, что ты именно тот, за кого себя выдаёшь, что ты, Бен – сам воздух невиновности, что не сможет отрицать даже такой человек как Арткин. Однако неизбежно возникал вопрос: причинит ли он тебе боль? Может быть. Немного. Но я не полагал, что боль будет чрезмерной. Люди, подобные Арткину, не используют такие процедуры для удовольствия, будучи жестокими. Они профессиональны – такие же, как и я – профессионал в своём деле. Целесообразность – это правило.
Я глянул на тебя в машине, Бен – быстро, мельком, и увидел твоё бледное лицо и лоб, собравшийся складками от напряжения. Мне надо было воздержаться от того, чтобы через сидящего между нами полковника, как обычно, для поддержки хлопнуть тебя по плечу. Ты глянул на меня, кинув короткий боковой взгляд. Я поймал в нём проблеск доверия и решительности. Взгляд, который сказал мне: «Я не подведу тебя, отец».
Машина перемещалась через ещё укутанный сумерками рассвета пейзаж, мимо затянутых маскировочных сеток всего лишь в двадцати милях от Конкорда и Лессингтона, познавших драматические моменты истории. Тебя и мать я часто брал на мост Конкорд, где когда-то в одно апрельское утро борцы за независимость столкнулись с британскими солдатами, взорвав себя и остановив их наступление, они оставили заметную веху в истории нашей нации. Я о нас двоих, но теперь, двести лет спустя, в этом трудном мире, в мире убийств и терроризма, где в чьих-то играх со смертью заложники – дети. И всё же я знал, что если мы победим террористов на мосту этим утром, то сумеем урегулировать прецедент для всего мира, чтобы показать, чтобы послать вызов террористам всего земного шара, что нашу нацию так просто не запугать.
Когда мы достигли нашего штаба, расположенного через ущелье от моста, утренний свет заполнил сцену. Утро также открыло нам маленький комочек на крыше фургона: тело ребенка, всё ещё неопознанное, его убили в ответ за смерть наёмника. Мы поспешили в здание, чтобы ты тут же не увидел это тело.
Когда мы зашли внутрь, я получил сообщение. Оно было кратким: «Коммуникации Установлены».
При тебе я не упоминал об этом сообщении. Было важно, чтобы ты о нём не знал. Мы подвели тебя к окну, из которого был вид через пропасть на мост, на фургон, на всю сцену, хотя я видел, что твои глаза рыскали повсюду.
Один из генералов (его имя не имеет значения, да, и к тому же, он уже давно не пользовался своим собственным именем) объяснил тебе процедуру. Мы связались с фургоном и в разговоре с Арткиным сообщили ему, что ты прибыл. Если ситуация не изменялась, то тебе должны были вручить камень, тщательно обёрнутый и помещённый в небольшую коробку, вдвое меньшую, чем обувная. Тебе надо было пройти расстояние один восемнадцать в милях через лес. На тебе могли быть только в ботинки, носки, трусы, майка, и джинсы. Утро было прохладным, но Арткин настаивал, чтобы на тебе не было куртки или другого предмета одежды, под которым можно было бы что-нибудь скрыть. Коробка должна была быть в руках и на виду. В случае чего наши снайперы должны были тебя прикрыть.
«Есть одно изменение», - сказал генерал, обращаясь ко мне, а не к тебе. - «Первоначально, этот человек по имени Арткин сказал, что посыльный сразу вернётся, как только камень будет доставлен. Теперь, он настаивает, чтобы посыльный остался в фургоне. Торг окончен».
Ожидал я это или нет?
«Всё в порядке», - сказал ты, твой голос теперь стал слабым и тонким.
«Это не должно продлиться слишком долго, Бен», - сказал я. - «Они хотят закончить всё это как можно быстрее, так же, как и мы».
Ты кивнул, и твой подбородок снова стал твёрдым. Я гордился тобой.
Мы выехали из штаба, в то время как с Арткиным был сделан последний контакт. Мы не хотели, чтобы ты слышал этот сеанс связи в случае, если Арткин сказал что-нибудь такое, что могло бы тебя расстроить.
Когда сигнал был подан, то я сказал: «Пора, Бен».
Ты снова кивнул, ещё твёрже и решительнее. Утро было холодным, но ты не дрожал. Я тоже. Время уже пошло, я видел, как ты оглянулся назад, в твоём взгляде не было эмоций.
Ты сказал: «Я не хочу подвести тебя, отец. Я постараюсь».
«Ты лучшее из всего, чего мы желаем, Бен, и ты нас не подведёшь, независимо оттого, что может случиться. Я знаю своего сына».
«Пора», - сказал генерал, появившийся из здания.
Мы пожали друг другу руки, Бен – ты и я, хотя мне нужно было воздерживаться от любого рукопожатия, от любых личностных и родственных эмоций. Я вошел в здание. Они подумали, что лучше всего, если я не увижу твой долгий и уязвимый путь на мост. Я сел около трансляции связи и старался воздерживаться от некоторых мыслей, но я знал, что не смогу заставить себя не слышать. И я также знал, что скоро я буду слышать твой голос из фургона.
