Хавьер Сьерра - Тайная вечеря
— Однажды он попросил меня истолковать несколько его произведений: привел меня к «Вечере», когда она была едва начата, а затем в замок герцога, чтобы показать написанные портреты. Думаю, я плохо справился с заданием, потому что вскоре он попросил меня покинугь его мастерскую.
— Понятно. Именно поэтому ты и решил отомстить, ограбив его?
— Что вы? Ничего подобного! — разволновался Марио. — Я бы никогда не ограбил маэстро. Он был для меня как отец. Он повсюду водил нас, учил работать и даже кормил. Когда денег не хватало, он собирал нас в вашей трапезной — в соборе Санта Мария, усаживал, как апостолов, за длинный стол и, отойдя в сторону, рассматривал нас, пока мы принимали пищу...
— В таком случае, ты был свидетелем того, как рождалась «Вечеря».
— Конечно. Это великое произведение маэстро. Он много лет занимался исследованиями, прежде чем написать эту картину.
— Изучая книги вроде той, которую ты украл?
— Я ничего не крал, падре! — вновь запротестовал Марио. — Дон Оливерио попросил меня пойти в его мастерскую и взять в библиотеке старинную книгу в синем переплете.
— Это и есть кража.
— Да нет же. В последний раз, когда я был в мастерской, я попросил ее у маэстро. Я объяснил, что мне она необходима, чтобы выполнить задание моего нового хозяина.
Он вручил мне тот самый том, который я позже передал дону Оливерио. Маэстро дал мне книгу в подарок В память о моем ученичестве у него. Он сказал, что она ему больше не нужна.
— И ты решил продать ее сеньору Джакаранде.
— Мастер Леонардо сам учил меня, что следует просить денег у тех, у кого они есть. Поэтому я и назвал цену. Вот и все. Но дон Оливерио не стал слушать моих разъяснений. Вне себя от ярости, он вручил мне шпагу и заставил участвовать в дуэли, отстаивая свою честь. Потом запер меня здесь.
Рассказ мальчика показался мне правдивым. Наверняка Марио был искреннее жадного торговца древностями, готового ради пригоршни дукатов использовать в своих спекуляциях монахов и неискушенных юношей. Мне пришла в голову идея использовать Марио в своих целях. Быть может, знания бывшего ученика Леонардо, мастера головоломок, помогут мне справиться с моими загадками?
Я решил попытать счастья.
— Что тебе известно о карточной игре, в которой появляется одетая монахиней францисканского ордена женщина с книгой в руках?
Марио смотрел на меня в изумлении.
— Тебе известно, о чем я говорю?
— Дон Оливерио дал эту карту, отправляя меня к маэстро за книгой.
— Продолжай.
— Когда я пришел к маэстро со своей просьбой и показал эту карту, он рассмеялся. Он сказал, что здесь скрыта большая тайна и он никогда не станет со мной о ней говорить, если только я не додумаюсь сам. Он всегда так поступает. Никогда ничего не объясняет, пока ты сам это не поймешь.
— А он объяснил тебе, как достичь понимания?
— Маэстро всех своих воспитанников учит понимать скрытый смысл вещей. Он преподавал нам Ars Memoriae древних греков, иудейские нумерологические шифры, оккультную математику Пифагора... Хотя, как я уже сказал, я был глупым учеником и не понял многих уроков.
— Ты бы потрудился для меня над одной загадкой, если бы я тебя об этом попросил?
Марио задумался на секунду, но кивнул.
— Это загадка, достойная твоего бывшего учителя, — пояснил я, извлекая из кармана клочок бумаги, чтобы объяснить ему суть проблемы. — Здесь зашифровано имя человека, которого я разыскиваю. Внимательно изучи этот текст. — Я протянул ему тот клочок. — Сделай это для меня. В благодарность за подарок, который я намереваюсь тебе сегодня преподнести.
Юноша поднес бумагу к свету, чтобы лучше рассмотреть слова на ней.
— «Oculos ejus dinumera»... Это латынь.
— Да.
— Так, значит, вы меня освободите?
— Сначала я должен задать тебе еще один вопрос, Марио. Насколько я понял, ты сказал дону Оливерио, что Леонардо пользовался этой книгой для создания образа одного из апостолов «Вечери»?
— Это так и есть.
— Кого из апостолов, Марио?
— Апостола Матфея.
— А ты знаешь, почему он использовал ее, создавая этот образ?
— Думаю, да... Матфей был составителем самого известного из Евангелий Нового Завета, и маэстро хотел, чтобы человеку, лицо которого будет использовано для образа этого апостола, было присуще подобное благородство.
— И что же это за человек? Платон?
— Нет, не Платон, — улыбнулся юноша. — Этот человек еще жив. Возможно, вы о нем слышали. Его зовут Марсилио Фичино. Он перевел Divini Platonis Opera Omnia. Как- то я услышал, как маэстро сказал, что, когда он изобразит его на одной из своих картин, это будет сигналом.
— Сигналом? Каким сигналом?
Прежде чем ответить, Форцетта несколько секунд колебался.
— Я уже давно не общался с маэстро, падре. Но если вы сдержите свое обещание и освободите меня, я для вас это узнаю. Обещаю. То же касается доверенной мне загадки. Я вас не подведу.
— Тебе следует знать, что ты даешь обещание инквизитору.
— Я готов повторить свои слова. Дайте мне свободу, и я его сдержу.
Мне было нечего терять. Этим же вечером, еще до девяти часов, мы с Марио покинули особняк Джакаранды под недоверчивым взглядом Марии. Оказавшись на улице, черноволосый мальчик со шрамом на лице поцеловал мне руку, потер кисти рук со следами оков и побежал к центру города. Меня удивило то, что я не беспокоился о том, увижу ли я его снова. В конце концов, это было неважно. Я уже знал о «Вечере» больше, чем любой из монахов, деливших с ней кров.
32
Рано утром в четверг девятнадцатого января Маттео Банделло, юный племянник приора, задыхаясь, ворвался в трапезную Санта Мария делле Грацие. Черты его лица исказил страх, а в глазах стояли слезы. Ему было необходимо срочно поговорить с дядей. Наконец, обнаружив приора перед загадочной фреской Леонардо, юноша испытал в равной степени ободрение и потрясение. Если то, что ему сказали на Рыночной площади, было правдой, проводить много времени в этом помещении, наблюдая за созданием этого дьявольского произведения, было опасно и могло свести их всех в могилу.
Маттео осторожно приблизился, стараясь не помешать разговору приора с его неразлучным секретарем, отцом Бенедетто.
— Скажите, — как раз говорил одноглазый, — вы не заметили ничего странного в поведении мастера Леонардо, когда он писал портреты святого Симона и Иуды Фаддея?
— Странного? Что вы понимаете под словом «странный», падре?
— Бросьте, приор! Вы отлично понимаете, что я имею в виду! Вы не заметили, обращался ли он к каким-либо записям или наброскам, чтобы придать этим апостолам определенные черты? Или, быть может, вы припомните, не навещал ли его кто-либо, от кого он мог бы получить инструкции относительно упомянутых портретов?
— Это странный вопрос, падре Бенедепо. Я не понимаю, куда вы клоните.
— Что ж... — одноглазый монах откашлялся, — вы просили меня разузнать все, что можно, о загадке, над которой трудились брат Александр и падре Лейр. И, честно говоря, за недостатком информации я принялся выяснять, чем они оба занимались в течение предшествовавших смерти библиотекаря дней.
Маттео дрожал от ужаса. Приор и его секретарь обсуждали именно то, что привело его сюда.
— И что же? — продолжал беседу приор, не обращая внимания на перепуганного племянника.
— Падре Лейр проводил здесь долгие часы, используя ключ, который вы ему дали. Тут все нормально.
— А брат Александр?
— Здесь-то и начинаются странности. Ризничий много раз заставал его в обществе Марко ди Оджоне и Андреа Салаино, любимых учеников Леонардо. Они встречались в Галерее Мертвых и подолгу беседовали. До проходивших мимо доносились обрывки фраз, из которых следовало, что тосканец крайне обеспокоен портретом святого Симона.
— И вы обратили на это внимание? — Приор по своему обыкновению недовольно наморщил лоб и подергал себя за нос. — Маэстро болезненно относится к деталям, пусть даже самым незначительным... Вам бы следовало об этом знать. Я не знаю другого художника, который столько раз все перепроверял бы.
— Это все так, приор. Однако тогда брат Александр уделял капризам Леонардо гораздо больше внимания, чем обычно. Он разыскивал для него книги и гравюры и вообще работал не покладая рук. Он даже ходил в крепость герцога, чтобы позаботиться о перевозке какого-то очень тяжелого груза, о котором мне пока ничего не удалось узнать.
Приор пожал плечами:
— Быть может, это все не так странно, как может показаться, падре. Разве брат Александр не позировал для него? Разве Леонардо не выбрал его из многих других, чтобы писать с него Иуду? Они вполне могли подружиться, и нет ничего противоестественного в том, что Леонардо обратился к нему за помощью незадолго до кончины брата.
— Вы считаете это случайностью? Насколько мне известно, падре Лейр уже говорил вам о своих подозрениях.
