Льюис Пэрдью - Дочерь Божья
Морген встал и направился к двери, лишь на секунду помедлив, чтобы взглянуть на фотографию сына, висевшую на стене. Его сын вырос и стал хорошим, привлекательным, сильным человеком — мужчиной, у которого впереди великие свершения. От мысли, что он, скорее всего, никогда не узнает, кто его настоящий отец, у Моргена защемило сердце.
Теперь это стало совершенно невозможно. Мать человека, чье фото висело на стене тоже, — единственная, кто еще знал правду, — умерла от сердечного приступа десять лет назад. Теперь страшную тайну знали только Морген и Бог.
Мельком взглянув на фотокарточку, как он делал всегда, выходя из комнаты, Морген стал спускаться по лестнице, надеясь, что хорошие новости помогут ему смириться с физической болью.
А боль и слабость все сильнее с каждым днем охватывали Моргена. С каждым днем ухудшались память и зрение. Это осколки, говорили ему. Пули оберлейтенанта, пробившие его череп и ребра в тот день. Их было шесть, причем каждая могла оказаться смертельной — они и сейчас могут оказаться смертельными, если хоть одна сдвинется на миллиметр. Он бы наверняка погиб, если бы не Йост, который застрелил оберлейтенанта и отвез его к американцам, у которых был полевой госпиталь. Он улыбнулся, осторожно спускаясь по лестнице. Пятьдесят лет назад он научился двигаться осторожно, чтобы не сместить ни один из оставшихся осколков.
За последние шестьдесят лет бывали дни, когда он себя прекрасно чувствовал — если забыть о том, что правый глаз почти не видел. Ему так хотелось прокатиться на лыжах или на коньках, но это было бы равносильно самоубийству. Так что он просто ходил, обращаясь со своим телом осторожно, словно оно было нитроглицериновым.
Он дошел до площадки второго этажа и направился к телефону. Молодой священник не пошел следом за Моргеном. Вместо этого он подошел к двери аббата и вежливо постучал.
— Отцу Моргену опять позвонили, Ваше Преосвященство, — произнес молодой монах, переступив порог скромно обставленной аббатской кельи.
— Спаси тебя Бог, сын мой, — ответил аббат и кивком отослал юношу. Послушника так и подмывало иногда рассказать отцу Моргену об этом распоряжении аббата. Ему и другим новичкам было приказано докладывать аббату о каждом звонке Моргену. Без объяснений. Новички и не ждали объяснений, их послушничество состояло в слепом повиновении. Однако юноше это все казалось каким-то… нечестным, что ли.
Аббат думал примерно то же самое, когда проверял, работает ли миниатюрный диктофон в потайном ящике стола, выданный ему для записей телефонных разговоров отца Моргена прибывшим из Ватикана представителем КДВ. Впервые этот человек приехал на Пасху 1962 года — сразу после того, как отец Морген получил этот приход. Тогда аббат был существенно моложе и горячо протестовал как против установки прослушки на телефон, так и против соглядатайства за собственными священниками. Его протесты отклонили — сперва архиепископ, затем Ватикан. В конце концов его вызвали в Рим и недвусмысленно объяснили, что не потерпят дальнейших протестов. И за все это время никто не счел нужным объяснить ему причину такой слежки.
Он пробовал вычислить эту причину самостоятельно, прослушивая записи разговоров, несмотря на строжайший запрет. Звонки были от самых разных людей: арт-брокеров и коллекционеров — особенно часто звонил один из Цюриха, по фамилии Йост, — полицейских детективов и правительственных чиновников. Первое время аббата особенно изумляли звонки от бывших нацистов. Одно время он даже подозревал, что отец Морген и сам когда-то был наци. Но как-то слабо вязалось с тяжелыми ранениями Моргена и обстоятельствами их получения. В целом Морген производил впечатление болезненного безобидного старика, который уже не способен в полном объеме выполнять обязанности священника: вместо этого ему разрешили — как хобби — разыскивать произведения искусства, украденные нацистами, чтобы вернуть их законным владельцам.
Кое-что у него получалось; однажды репортер из «Абенд Цайтунг» Иоганна Кершнер заинтересовалась им и его работой и даже написала о нем статью.
В конце концов, помолившись и поразмыслив, аббат пришел к мысли, что Бог облекает его начальство большим доверием, а посему надлежит лишь верить и слепо повиноваться распоряжениям. С тех пор он исправно отправлял каждую неделю конверт с диктофонной записью в Рим. Через какое-то время появился другой человек, выдал ему более новую модель диктофона и уехал. Теперь прибор включался и записывал разговор автоматически. Но аббат относился к технике с недоверием, поэтому каждый раз при звонке открывал ящик и проверял, работает ли диктофон.
Итак, аббат убедился, что диктофон включен и кассета вертится. Медленно закрыл ящик, вздохнул и вернулся к работе. Господи Боже, сколько бумаг! Интересно, Заповеди тоже писали в трех экземплярах, подумал он, перекрестился, попросив прощения у Бога за такие нечестивые мысли, вздохнул и зарылся в кипы бумаг на столе.
На семь тысяч миль восточнее комнаты аббата Сет Риджуэй глядел в иллюминатор «Боинга-747» компании «Кей-эл-эм».[18] Он всегда летал самолетами только этой авиакомпании, считая их единственными профессионалами, совершающими трансатлантические рейсы в Европу. Он вспоминал с улыбкой, как преобразился аэропорт «Джей-эф-кей»,[19] когда его отдали под начало тем же людям, которые управляли аэропортом «Шипхол» в Амстердаме, — в сущности, теми же, кто правил и «Кей-эл-эм». Вот бы, подумал он, Федеральное управление гражданской авиации США отдало бы все воздушное сообщение этой компании — тогда бы не пришлось томиться в скотных вагонах и зассанных колымагах, которые в Штатах зовут самолетами. Мечтать не вредно, подумал Сет, надел наушники, сделал музыку погромче и постарался усесться как можно удобнее, насколько позволял пристегнутый ремень.
Он закрыл глаза и увидел Зоино лицо. Она там. Он знал это всем сердцем. Он знал, что она жива и в этот раз он ее непременно найдет. И, пока огромная туша «747-го» выруливала на взлетную полосу, сладко задремал, не ведая ни сном ни духом, что огонек, который он запалил, уже бежит по бикфордову шнуру, протянутому через полмира.
14
Американец сидел в просторном номере «Нохшпица» и перечитывал материалы, которые кардинал Нильс Браун подготовил к его возвращению из Соединенных Штатов. Американец был встревожен не на шутку.
Он дошел до двери и ступил на узкий балкон, с которого открывался вид на долину реки Инн. Стояла глубокая ночь, свежий морозный воздух помог развеять мучнистую дымку в голове. Он оперся на перила и стал похож на священника, готового к проповеди.
Снова и снова американец вспоминал невероятный брифинг Брауна. Второе пришествие, женщина, убийство, — нет, думал он, даже массовое убийство, санкционированное Папой, искажение Святого Писания, переписанная история, в те времена — обычное явление, учитывая, что летописей было не так много, — все, чтобы скрыть существование нового Мессии.
Браун был довольно искренен и очень убедителен, когда настаивал, что существование второй плащаницы малозначительно для верующих. Важен лишь символ воскрешения, спасения и веры в Бога. Люди не готовы… не могли, не приняли бы второго Мессию. Откровенное признание ее существования пошатнуло бы веру людей в Церковь и привело к дополнительным страданиям. Правда сделала бы их несчастными, но не свободными.
И конечно же подобные откровения послужат причиной разгула сектантства самых различных толков, что обязательно будет использовано Жириновским и его людьми для усиления своего влияния в России и за ее пределами. Последователи Жириновского — безумцы, скорее в духе Иди Амина, нежели Сталина, хотя и тот и другой погубили больше невинных людей, чем Гитлер. Всеобщее недовольство после падения коммунистического режима сделало Жириновского и его последователей бессменными претендентами на роль нового диктатора. И если кто-то из них все же дорвется до власти, кровавая баня станет лишь вопросом времени.
Американец вглядывался в темноту, ища ответов, но те были столь же неуловимы, как и падающие звезды, чьи росчерки виднелись в ночном небе. Его сознание, его разум, все, ради чего он жил, в один голос твердили, что он прав. Никакая правда не нужна, если она ведет к насилию, смерти и гражданской войне.
Но сердце отказывалось слушать.
Американец повернулся, зашел обратно в комнату и закрыл балконную дверь. Постоял, немного посмотрел на толстые папки, лежавшие на столе и даже на полу. Вся история Софии: протоколы допросов ее самой и крестьян из ее деревни, указы императора Константина, описание перемещений ларца с самыми сногсшибательными доказательствами, которые только можно было восстановить, вплоть до его исчезновения в баварском особняке в середине 30-х годов XX века.
