Хуан Рамон Бьедма - Рукопись Бога
– Привет, Педро. Я тебя ждал.
– Вели толстяку убраться. Консьержи с пушками нам тут ни к чему.
Полицейский исчез, не дожидаясь приказа.
Сидевший за компьютером младший инспектор Домингес, молодой человек лет тридцати с небольшим, С валенсийским акцентом, гладкой речью и приветливым взглядом, одетый в бордовый свитер с треугольным вырезом поверх клетчатой рубашки, походил на кого угодно, только не на легавого.
Он явно нервничал. И был не рад гостю.
– Спасибо, что дождался меня после дежурства. Я хотел узнать из первых рук о том, что приключилось утром, – произнес Педро, усаживаясь на стул.
– Не стоит благодарности… Я битый час сижу за клавиатурой, а как начать отчет, до сих пор не придумал. Похоже, я и вправду не очень гожусь для таких вещей.
– В деле об убийстве винодела ты показал себя классным полицейским… А для меня это важно, – комиссар Арресьядо умел говорить комплименты так, словно это были оскорбления. – Но в последнее время академия выпускает сплошных геев. Все новые и новые партии геев… Комиссариаты полны голубыми вроде тебя. А в главном управлении такая голубизна, что глазам больно. Знаешь, раньше я любил свою работу… – слова полицейского плохо сочетались с мягким, доверительным тоном. – Но мои начальники-геи намекают, что, если я хочу остаться на своем посту, мне и самому неплохо бы стать геем. А я для таких вещей слишком стар. У меня не получится. Даже если бы я захотел.
Младший инспектор Домингес понимающе улыбнулся.
А Педро Арресьядо сделался серьезным.
– Ладно, Домингес, расскажи-ка мне в двух словах о том, что случилось.
И младший инспектор приступил к повествованию.
Не прерывая рассказа, он застучал по клавишам, превращая собственные слова в отчет.
– Время: двенадцать часов. Место: церковь Богоматери в Цветах. – Домингес ненадолго перестал печатать. – Сначала при церкви был дом престарелых, потом его переделали в приют для матерей-одиночек с маленькими детьми; там живут наркоманки и проститутки, эмигрантки из бывшего Советского Союза, мусульманки, сбежавшие от родителей… Им дают кров, а из деток делают добрых католиков. На рождественскую неделю были назначены крестины девятнадцати детишек от трех месяцев до четырех лет. Все было готово, в столовой накрыли праздничный завтрак. Как показывают свидетели, утро прошло без происшествий. На церемонию пришли гости из местной католической общины, и все пребывали в прекрасном расположении духа. После утренней службы тамошний настоятель – откуда-то из Латинской Америки – начал коллективный обряд. – Младший инспектор помолчал, собираясь с мыслями. – Таинство проходило как положено, все благоговейно внимали священнику. И тут одна из матерей, молоденькая белоруска, заметила, что с ее малышом что-то не так, и стала кричать на своем языке… Только представь: церковь в праздничном убранстве, толпа прихожан, и тут девятнадцать женщин, многие из которых не творят по-испански, видят, что их детки мертвы. – Домингес снова прервался, на этот раз для того, чтобы его слушатель мог во всех подробностях вообразить чудовищную сцену. – Все девятнадцать. Нас, разумеется, тут же вызвали… Картина была впечатляющая. Монашки в панике мечутся по церкви… Одни матери рыдают и воют, другие тупо молчат. Но хуже всех, осмелюсь сказать, пришлось отцу настоятелю… Он бился головой о распятие и бормотал что-то на португальском. Врачи с экспертами только руками разводят. Никто не берется даже предположить, отчего умерли дети. Мы, конечно, вызвали санитарную службу, но вряд ли это вирус, ведь остальные детишки из приюта совершенно здоровы. Все, что они ели и пили, и даже святую воду отправили в лабораторию. Я как раз туда звонил. Ничего не обнаружено… Прокуратура взяла дело под свой контроль, пои там не знают, с чего начать. Вот и все, что я могу сказать. Мои личные переживания едва ли тебе интересны.
– Вот здесь ты прав, – задумчиво ответил Арресьядо. – На хрена мне сдались твои личные переживания.
9
– Вам нравится Торребьентос?
Однорукий парень сбежал, как только увидел Эрнандес и Ривена. Элисея спокойно одернула юбку, прикончила бутылку и достала из-под грязного матраса, на котором теперь сидели все трое, парафиновую свечу.
– Торребьентос? А я-то думал, мы в Диснейленде, – хмыкнул Ривен.
– Прекрати, – попросила Эрнандес.
– Когда мы виделись в последний раз, ты была славной застенчивой малышкой. Ты очень изменилась, милая.
– Ты тоже. – У Эрнандес не укладывалось в голове, что ясноглазая женщина из воспоминаний о детстве и худая, как скелет, шлюха, готовая на все ради очередной бутылки, одно лицо. Такие вещи трудно понять. И еще труднее простить.
– У вас есть что-нибудь выпить?
– Нет. Ты давно ушла из санатория?
– Тебе посчитать в годах, бутылках или умерших от рака?
– Зачем ты бросила работу?… И почему не уехала из этой дыры ко всем чертям?
Ривен не переставал удивляться способности своей напарницы задавать прямые вопросы, не обижая собеседников. Похоже, люди и вправду были ей интересны. И они это чувствовали.
– У вас есть деньги? Я знаю одно местечко, где можно достать выпивку.
– Позже.
– Когда?
– Когда ответишь на наши вопросы, – отрезал Ривен.
– Ты все еще хранишь чемодан, который тебе дал отец? Помнишь, мы привезли его тогда?
– Помню.
– Чемодан у тебя?
– Я его оставила в санатории. Вместе со всем остальным.
– Мне нужно его забрать.
– В санаторий вас без меня не пустят. – Элисея произнесла эти слова скорее задумчиво, чем решительно. И замолчала, погрузившись в свои мысли.
– Ты сходишь с нами?
– Твой отец так носился с этим чемоданом… – Женщина еще немного помолчала. – Почему же он сам за ним не приехал?
– Потому что он умер. Так сходишь?
– Ох, не хотелось бы мне туда возвращаться. Я ушла, когда поняла, что больше не выдержу. А здесь осталась, потому что… Мне надо выпить. Я отдам вам чемодан, но сначала мне надо выпить… – Она проворно выхватила протянутые Эрнандес купюры.
Чтобы купить бутылку, хватило бы пары минут.
Свечке потребовался час, чтобы догореть.
Эрнандес и Ривену понадобилось чуть больше времени, чтобы понять, что Элисея не вернется.
10
Альваро открыл квартиру на улице Вулкана ключом, который ему вручили утром, и остановился на пороге столовой прислушиваясь. Проститутки, высыпавшие на Аламеда-де-Эркулес с наступлением темноты, казались куда более усталыми и робкими, чем в его первый день в городе, но по-прежнему изображали агрессивную чувственность, чтобы привлечь клиентов. Справиться с инстинктом, дремавшим шестьдесят лет, было непросто. Алехи дома не оказалось.
В большой комнате царил беспорядок, постель в углу, по обыкновению, была смята, на диване и стульях, служивших им кроватями прошлой ночью, валялась неглаженая одежда. Единственным украшением помещения служили пятна плесени на стенах. В кухне и ванной по-хозяйски разгуливали тараканы, а Эфрен не отвечал, когда Альваро деликатно стучал в запертую дверь.
Священник убрал со стола остатки завтрака и включил ноутбук.
Время от времени он поглядывал на дверь в надежде, что женщина вот-вот вернется.
Надев очки, Альваро еще раз внимательно изучил обложку диска из кабинета Онесимо Кальво-Рубио, и ему снова показалось, что на ней написано АГГЕО вместо ГЕО. Судя по всему, владелец диска стер две первые буквы, но на картонной обложке все еще проступали их очертания.
Альваро вставил диск в дисковод компьютера, молясь про себя, чтобы он не был защищен каким-нибудь мудреным паролем.
Алехи все не было.
Файл открылся без всяких проблем, и на экране появился план Севильи с легендой в правом верхнем углу. Разобравшись, как работает программа, священник понял, что перед ним черно-белый, достаточно подробный, стандартный план города, скорее всего, студенческая работа или учебное пособие. Коммерческая программа была цветной и анимированной.
Альваро принялся водить по карте курсором мыши, отмечая знакомые улицы, и внезапно обнаружил красную точку. Ею было помечено главное здание университета. Точно такая же точка нашлась на месте Сан-Тельмо. С каждым движением курсора цветных отметок на плане становилось все больше.
Выделив дворец и университет, Альваро подвел к ним иконку в виде лупы, чтобы увеличить изображение. Стоило ему нажать на кнопку мыши, и между двумя зданиями возникла тонкая линия.
Дворец Сан-Тельмо, построенный в начале семнадцатого века, успел побывать и Морской академией, И резиденцией правительства автономии, но для Альваро он навсегда остался духовной семинарией. Только сегодня, выходя из университета, он по старинке бросил взгляд на украшавших фасад морских чудовищ. Университет и семинария стояли друг против друга, разделенные улицей Палос-де-ла-Фронтера, и священнику показалось странным, что на плане их понадобилось соединять сплошной линией.
