Миккель Биркегор - Через мой труп
Вскоре я был уже не в силах сдерживать переполнявший меня гнев. Я принялся молотить кулаками по дивану, расшвыривать подушки, пинать мебель, кричать в сторону двери, за которой скрылась Лина.
Я чувствовал себя незаслуженно оскорбленным и преданным. Уж кому-кому, а Лине — единственной из всех! — следовало бы меня понять.
Устав крушить предметы интерьера, я бессильно рухнул на диван.
Постепенно ко мне снова вернулось чувство раскаяния. Если я и не заслуживал адских мук за свое интервью, то уж наверняка был достоин геенны огненной за похождения с Линдой Вильбьерг. То, что случилось между нами, представлялось мне сейчас настолько гротескным, что и изменой-то не выглядело, хотя, несомненно, являлось таковой. Я был самой настоящей свиньей, ужасным отцом и плохим супругом. Весь мой гнев по отношению к Лине растаял — она была права: я плохой человек, способный причинять окружающим лишь боль. Я расплакался, проклиная себя, свое гнусное поведение и жалкую натуру. Бегая по квартире, я бил ладонями по стенам и дверным косякам, с размаху бросался на пол и катался по нему. В какой-то момент под руку мне попалась бутылка джина, который я начал пить прямо из горлышка, и с каждым последующим глотком моя ярость понемногу стихала. Перед глазами у меня все поплыло, свет постепенно становился все более тусклым, затем наступила полная темнота.
Проснувшись, я обнаружил, что лежу на полу в ванной в позе эмбриона. Сильно пахло мочой и рвотой. От этой вони меня так замутило, что едва я успел добраться до унитаза, как меня тут же вывернуло наизнанку. Правда, как оказалось, я мог и не напрягаться, ибо на полу были следы засохшей рвоты и лужицы мочи.
С трудом встав на ноги, я посмотрел в зеркало. На нем была трещина — по-видимому, от моего очередного удара во время вчерашнего буйства. Одна моя бровь была рассеченной. Одежда была насквозь мокрой, сгустки рвоты запутались в волосах, налитые кровью глаза покрывала густая сеть красных прожилок. Несколько минут я созерцал жалкое зрелище, отражавшееся в расколотом зеркале. Затем медленно разделся и бросил одежду в ванну. Налив в ведро воды и моющего средства, я отыскал тряпку и принялся оттирать пол.
Все, хватит.
С этого момента я беру себя в руки.
Необходимо во что бы то ни стало вернуть себе семью. Больше никакого алкоголя и наркотиков, никаких вылазок в город, никаких вечеринок и приемов и уж, конечно, никакой Линды Вильбьерг.
21
Казначейский проезд оказался точь-в-точь таким, каким я себе его представлял, хотя прежде мне не доводилось бывать здесь. Северо-западная часть столицы, всегда казавшаяся мне серой и мрачной, с отчетливо выраженным криминальным душком, ни в коей мере не обманула моих ожиданий, когда я прибыл сюда на такси, пойманном прямо у дома Бьярне и Анны. Получив адрес Мортиса, я постарался как можно скорее покинуть нашу старую «Скрипторию», сославшись на какой-то выдуманный предлог. Было заметно, что Бьярне переживает за меня. Наверняка он полагал, что от них я сразу же отправлюсь в Казначейский. Тем не менее он так ничего и не сказал и не сделал попыток меня остановить. Может, надеялся, что встреча с Мортисом как-то прояснит сложившуюся ситуацию, убедит меня в беспочвенности подозрений на его счет.
Признаться, первые сомнения возникли у меня уже в тот момент, когда я оказался перед домом № 43. Здание из некогда желтого кирпича со временем под воздействием солнца и выхлопных газов приобрело мрачный темно-бурый оттенок, напоминающий налет, который образуется на пальцах заядлого курильщика. Фасад трехэтажного строения украшали дешевые алюминиевые балконы — по одному на каждую квартиру, — однако, судя по всему, большинство жильцов использовали их лишь в качестве кладовки для хранения всякого хлама и рухляди, уже не влезающих в дом. Трудно было предположить, чтобы кто-нибудь из проживающих в подобного рода здании оказался в состоянии спланировать и осуществить нечто, не имеющее отношения к проблеме собственного выживания.
Войдя в подъезд, я ознакомился с табличкой со списком жильцов и отыскал среди них фамилию Мортена. Мортен Йенсен. Ну конечно же! Вероятно, поэтому я и не сумел найти его в справочнике. Мортиса на самом деле звали Мортен Дуе Йенсен, однако во времена «Скриптории» он категорически отказывался называть себя Йенсеном и был исключительно Мортеном Дуе. «Йенсены — это огромная серая масса датчан, пожирателей печеночного паштета», — неизменно заявлял он, когда кто-нибудь поднимал эту тему. Он же всегда стремился выделиться, считал себя особенным. Что ж, вероятно, с тех пор Мортис сменил точку зрения.
Свет в подъезде погас. Я снова зажег его и начал подниматься по лестнице. Оказавшись перед дверью нужной мне квартиры, я остановился и задумался. Зачем, собственно говоря, я сюда пришел? Может, чтобы прочесть белые пластиковые буквы у щели для писем и газет и тем самым убедиться, что Мортис действительно существует?
Поскольку никакого звонка не было и в помине, я постучал в дверь. Три гулких удара эхом разнеслись по всему подъезду. Изнутри не доносилось ни звука. Выждав несколько секунд, я постучал снова — опять никакой реакции. Я с досадой присел на корточки и попытался заглянуть в квартиру сквозь щель для писем. Внутри царила темнота.
— Мортен?! — окликнул я, прижавшись губами к щели для писем.
Неужели же я напрасно пришел сюда? Не может быть! Слишком многое для меня было поставлено на эту карту.
Я заглянул под дверной коврик, чтобы проверить, нет ли там ключа. Его там не оказалось, хотя сама идея была, в общем-то, правильной. Гуляя по городу, Мортис имел обыкновение вечно все терять, поэтому во времена «Скриптории» он всегда прятал куда-нибудь запасной ключ. Я встал и провел пальцами поверх дверного косяка, но и там не нащупал ничего, кроме толстого слоя пыли. Может, он научился наконец бережно обращаться со своими ключами? На всякий случай я подергал за ручку — просто чтобы убедиться, что Мортис Не потерял все комплекты своих ключей, — однако дверь была заперта.
Свет снова погас. Сквозь окно лестничной клетки на меня падал отблеск лунного света. Поднявшись на один пролет, я распахнул окошко. Сердце мое забилось сильнее. Отсюда до балкона Мортиса было всего метра два-три, и, насколько мне было видно, балконная дверь была чуть приоткрыта. Сам балкон был невелик — всего пара квадратных метров, — и, глядя на него сверху вниз, мне удалось рассмотреть, что все его пространство, за исключением крохотного пятачка у двери, занято пустыми бутылками.
Я взглянул на здание напротив. Было всего около одиннадцати, так что большинство окон все еще были освещены. Где-то это был голубоватый свет телевизионного экрана, в других местах перед окошком стоял торшер или же в глубине квартиры подрагивал огонек зажженной свечи. Правда, людей видно не было — никого, кто мог бы заинтересоваться проникновением в квартиру через балкон.
Я прижался лбом к оконной раме и прикрыл глаза. А нужно ли мне все это? Если я сорвусь с третьего этажа, то почти наверняка переломаю себе руки и ноги, а в худшем случае и вовсе разобьюсь насмерть. Внезапно в моем сознании возникла картина лежащего на гостиничной кровати Вернера. Мортис был для меня единственным реальным следом, последней надеждой. Пусть даже лишь из-за того, что сто второй номер отеля был снят человеком, воспользовавшимся псевдонимом, под которым я воссоздал в одном из своих ранних романов образ друга. Как бы там ни было, это имя было хоть каким-то подобием улики.
Я открыл глаза и решительно распахнул окно. Карниз, идущий по фасаду здания, был довольно широким. Голуби, по-видимому, также давно заметили это, поскольку он был покрыт густым слоем птичьего помета. Вцепившись в оконную раму, я взобрался на подоконник и оттуда перелез на карниз. Опустившись на одно колено, я принял позу бегуна на старте и сосредоточил все свое внимание на балконе подо мной. Кровь отчаянно стучала у меня в висках. Казалось, что я готовлюсь прыгнуть с парашютом с головокружительной высоты, а не преодолеть пару метров до соседнего балкона. Рука, которой я придерживался за раму, вспотела.
Прежде чем осуществить свой маневр, я снова посмотрел на здание напротив.
Скользя по птичьему помету, я оттолкнулся ногами от карниза, вытянул руки вперед и прыгнул вниз, целясь на нужный мне балкон. За короткий миг полета я успел почувствовать, как струя воздуха освежает мое разгоряченное лицо. Ни о какой элегантности или грациозности речь не шла — скорее, это напоминало прыжок с трехметрового трамплина, во время которого у спортсмена внезапно остановилось сердце. Балкон ринулся мне навстречу, я с размаху врезался грудью в перила, а мое тело с грохотом ударилось об алюминиевое ограждение. Произведенный мной шум показался оглушительным, я думал только о том, как бы поскорее перевалиться через поручни внутрь и спрятаться. С усилием подтянувшись, я рухнул на пол, и пустые бутылки моментально отозвались душераздирающим звяканьем, гулким эхом отозвавшимся в колодцах соседних дворов.
