Андреас Винкельман - Слепой инстинкт
— Ты действительно выпил всего два светлых? — рассмеялась она.
— Да… Но раньше я вообще не пил пива.
В четверть одиннадцатого они припарковались перед гостиницей. Франциска провела Макса внутрь, договорилась насчет комнаты и поднялась с ним на третий этаж. Открыв дверь, она остановилась в коридоре.
— Будешь спать как убитый.
Макс кивнул. Подняв руку, он коснулся ее щеки и легонько провел по тонкой шее кончиками пальцев.
— Спасибо… за все, — прошептал он.
Подавшись вперед, Франциска закрыла глаза и поцеловала его. Ее рука обвилась вокруг его талии, и девушке так хотелось зайти в эту комнату, остаться на ночь… но она сдержалась. Макс был нетрезв, да и она выпила не меньше, хотя и не так опьянела. Сегодня не тот вечер.
— Не сейчас, — шепнула Франциска.
Макс молча кивнул. Она знала, что согласится остаться с ним, если он попросит, и в глубине души даже хотела этого. Они стояли, обнявшись, но тут лифт в конце коридора тихонько зашуршал, и Франциска отстранилась.
— Я тебе завтра позвоню. Спокойной ночи.
— Спокойной ночи.
Она направилась к лифту, а Макс стоял и смотрел ей вслед.
Глава 41
Он вытащил новый скальпель. Руки тряслись. Мелкая дрожь пробегала по пальцам, зарождаясь в глубине тела, и он ничего не мог с этим поделать. Левой рукой, затянутой в перчатку, он достал из квадратного ящика мышь песчанку. Бедное животное пыталось вырваться, но он сжал крошечное тельце, впрочем не настолько сильно, чтобы убить. Положив мышь на столешницу животом вверх, он зажал голову между большим и указательным пальцем и приставил острие скальпеля к ее правому глазу. Он хотел начать операцию, но руки дрожали, и тонкое металлическое лезвие выписывало кренделя. Как он ни старался, ему не удавалось управиться с этим. В конце концов он сдался и просто нанес удар. Порез оказался слишком глубоким, и мышь умерла за считаные секунды. Он сжимал пальцы все сильнее, так что голова деформировалась, а изо рта и глазниц полилась кровь. Руки дрожали все сильнее.
— Проклятье! — прошипел он, отбрасывая трупик в сторону.
На дне емкости копошилось еще около пятидесяти песчанок. Увидев его руку, они бросились врассыпную, ожесточенно отбрыкиваясь. Тем не менее ему удалось ухватить одну из мышей и вытащить ее наружу. Он проделал с ней ту же процедуру, что и с первой, и вновь его рука дрогнула, когда он поднес нож к ее глазу. От ощущения собственного бессилия в нем горячей волной поднялась ярость. Он отпустил мышь, но та даже не успела отреагировать на это — он проткнул скальпелем ее тельце. Удар был настолько сильным, что острие пробило столешницу и застряло. Мышь засучила лапками, дернулась и замерла.
Но его ярость это не утолило. Гнев нарастал, и он ничего не мог с этим поделать. Такой злобы он уже давно не ощущал.
Он неловко вскочил, стул опрокинулся. Он стоял, сжимая и разжимая кулаки. Осмотрелся в полумраке комнаты, освещенной только зеленоватым светом большого террариума. Тут все было как всегда — свет, звуки, доносящиеся из колонок, мебель. Все как он хотел. Но что-то изменилось. Все пошло не так, и он не понимал почему. Он чувствовал себя беспомощным, почти физически ощущал, как теряет все, что строил долгие годы, приложив столько усилий.
Нет-нет-нет!
Этого не могло произойти! Ни у кого нет права просто так заявляться сюда и разрушать его жизнь! Развернувшись, он поднялся на ступеньку и открыл заслонку. Потом вернулся к столу, схватил стеклянную коробку с мышами и поднес ее к окошку, чтобы вывалить песчанок в террариум. Мыши отчаянно царапали лапками по стеклу, пытаясь удержаться. Он поднял емкость повыше, и первая мышь, провалившись сквозь тропическую листву, шлепнулась на землю. Он тряс коробку до тех пор, пока та не опустела. Однако две песчанки упали на пол комнаты, и он, поспешно спустившись вниз, принялся искать их. Он ненавидел моменты, когда его питомцы вырывались на свободу. Терпеть не мог, чтобы эти мелкие твари бегали по полу. Это его нервировало.
Вон! Одна мышь шмыгнула под кресло. Бросившись за ней, он преградил ей путь. Песчанка развернулась, но ей некуда было укрыться от его ботинок. Он топтал хрупкое тельце до тех пор, пока от него не осталось лишь кровавое месиво. Размалывая мышь подошвой, он вопил от ярости.
— Оставьте меня в покое! Оставьте же меня наконец в покое! Вам нельзя на меня смотреть! Никому нельзя на меня смотреть! Оставьте меня все в покое!
Вторая! Где вторая песчанка?
Он поспешно оглянулся. В комнате царил полумрак, но мыши негде было спрятаться. Он уже чувствовал ее присутствие, чувствовал, как она, дрожа, забилась в угол и смотрит на него из темноты. Он явственно ощущал липкие прикосновения ее взгляда, оставлявшие мерзостный след на коже, этот след чесался и жег, сводя его с ума.
Нужно было найти ее!
Он отодвинул тяжелое кресло, но песчанка укрылась не там.
За столом, может быть?
Нет, там тоже нет.
Где же она, где, где, где?!
Крохотная тень промелькнула у двери. Его голова дернулась, в очках с толстыми линзами сверкнули блики. Вон оно, темное неподвижное пятно!
Да! Охотник узрел свою добычу. Теперь ей нет спасения. И она об этом знает.
Он медленно двинулся к двери, осторожно переставляя ноги, словно крадущийся тигр. Мышь застыла в углу комнаты. Она прижалась к стене так, что растоптать ее было сложно.
Он пнул ногой стену, и песчанка испуганно отшатнулась. Бедное животное бросилось бежать — прямо на него. И вновь последовала эта жутковатая пляска святого Вита[9]. Несчастная мышка погибла еще быстрее, чем предыдущая. Он прыгал, топча ее труп, до тех пор, пока не начал задыхаться. Сердце бешено билось в груди. Наклонившись вперед, он уперся ладонями в колени и глубоко вздохнул, пытаясь нормализовать дыхание. Пот градом катился по лбу и капал на пол. Но ярость утихла. Теперь он сможет все обмозговать, разложить пасьянс и придумать, как все вернуть под свой контроль.
И тут он что-то почувствовал. Он по-прежнему стоял, опершись на колени и глядя в пол, но сейчас к нему вновь прикасался чей-то взгляд. Холодный, расчетливый, смертоносный, бездушный, целеустремленный взгляд чьих-то черных пронзительных глаз.
Этот взгляд взрезал его спину раскаленным ножом.
Он вспомнил, что в спешке оставил открытой заслонку террариума. И теперь зеленая мамба, его dendroaspis viridis, выбралась наружу, собираясь поохотиться.
Змея выбрала своей жертвой его.
При мысли о ее извивающемся чешуйчатом теле, ползущем по полу вне террариума, его бросило в холодный пот. Яички болезненно поджались. Медленно выпрямившись, он повернулся к панорамному стеклу. Песчанки копошились на полу, заслонка была открыта. Миры поменялись местами. Мыши очутились в безопасном месте, а ему самому угрожал укус мамбы. На мгновение он даже подумал, что стоит выбежать из комнаты и забаррикадировать дверь. Но так он уступит свое любимое место отдыха змее, а этого он допустить не мог. Ему нужны были эти пространства бесконечного покоя, где можно укрыться от всех невзгод мира. Нет, он не позволит себе трусливо сбежать. Нужно поймать мамбу. Но где же она?
Он развернулся к террариуму, пошаркав по полу ногами, чтобы обратить на себя внимание змеи. Но мамба не показывалась.
Может быть, она вообще не выползла наружу? Перебраться по веткам к заслонке для нее было несложно, но оттуда нужно было спрыгнуть на пол, а ведь окошко находилось на высоте двух метров… Впрочем, он знал, что мамба способна на это и легко справится с падением с такой высоты. Устройство для ловли змей, полутораметровая алюминиевая палка с зажимом на конце, висела рядом с панорамным стеклом на стене. Это приспособление всегда оставалось там — он был очень щепетилен в подобных вопросах. От палки его отделяли три метра, но, пока он не видел змею, это расстояние казалось непреодолимым. Опустившись на колени, он заглянул под стол и под кресло, но мамбы там не было. Не может же он вечно стоять тут, посреди комнаты! Собравшись с духом, он направился к панорамному стеклу. Перебежка завершилась благополучно, и он смог без помех снять со стены палку. Теперь террариум оказался у него за спиной, и в его свете осматривать комнату было проще.
Прошло секунды две, прежде чем он осознал свою ошибку. И немедленно совершил еще одну. Вместо того чтобы шагнуть вперед, он повернулся назад.
Узкая голова с черными маслянистыми бусинками глаз висела в тридцати сантиметрах от его лба. Большая часть тела еще находилась в террариуме, но змея уже успела перевеситься через заслонку.
Мамба смотрела на него.
Господи, ну и взгляд! Словно острие скальпеля, этот взгляд вонзался в его сознание. Он чувствовал жестокий холод ее глаз, волю к жизни, выпестованную долгими веками эволюции истину: у охотника не должно возникать сочувствия к жертве, не должно возникать сочувствия ни к кому, даже к себе. Есть только бытие здесь и сейчас, и бытие это направлено на убийство, убийство ради еды, ради сохранения собственного вида.
