Роберт Кормер - Исчезновение
Ее брат, известный по рукописи как Емерсон Винслоу, остался в нашем классе и на первом году обучения в средней школе «Монумент-Хай». Я его немного знал, достаточно, чтобы поздороваться с ним, когда мы случайно встречались в коридоре. Он всегда выглядел так, как сегодня говорят: «Он крутой». Он никогда не раздражался, не суетился по мелочам, и вообще он всегда вел себя очень достойно. Сцена, в которой Пол описывал любовь между братом и сестрой, показалась мне еще отвратительней из-за того, что случилось в будущем. Девушка, которую Пол назвал Пейдж Винслоу, умерла в возрасте шестнадцать лет. Лодка, на которой она плыла, перевернулась. Это было у берегов штата Мэн. Позже в том году Эмерсон оставил школу «Монумент-Хай». Ходили слухи, что он поступил в школу особой подготовки на севере штата Вермонт. Кто-то позже рассказывал, что во время войны он добровольно призвался в армию и стал членом младшего медицинского персонала в одном из английских госпиталей. Я знаю достаточно, чтобы быть уверенным, что парень, которого Пол назвал Эмерсоном Винслоу, постригся в монахи в одном Римско-Католическом монастыре в предгорьях Смоки-Монтейн в штате Теннесси.
На моих электронных часах два - сорок три. За окном темно. Боли вернулись. Глаза просто горят.
Моментом ранее я перечитывал только что мною написанное. Если быть честным, то мне не понравилось, как это написано. В полицейских отчетах, которые я регулярно должен писать, царит бездушие. Там нужен особый словарь со специальными словами, такими как: нарушитель, преступник, ордер на арест, правомочие, заключение в тюрьму, незаконное владение, и т.д. В написании этого письма, мне нужно бы было забыть привычный язык и перейти на полностью новый словарь, не содержащий безликих казенных слов. Я пытался быть объективным, будто предоставляя доказательства в суде, где единственное впечатление, которое мне нужно произвести - лишь честность и компетентность. Получилось ли это у меня в ущерб гуманности и сострадательности, и на самом ли деле я этим обладаю?
Таким образом, этот рапорт не позволяет найти ключ к высокому почтению, с которым я всегда относился к Полу, чем так гордился сам, как и вся наша семья, которая переживала за его удачу, всегда, казалось, избегавшую его. Он ни разу не был женат, никогда не знал счастья с женой и детьми. Он никогда не пользовался привилегиями своей известности, никогда и никуда не ездил, не посещал другие страны. Он отверг дюжину выгодных контрактов и приглашений, чтобы побывать в красивейших городах Европы. Он избегал интервью, не позволял себя фотографировать, он полностью посвятил себя письму и семье - родителям, братьям и сестрам, кузенам, племянникам и племянницам. Он сохранял верность старым друзьям. Я не упомянул Пита Лагниарда, его скромного партнера по печатному бизнесу. (Пит, возможно, был единственным персонажем в повествовании, который был изображен чрезвычайно правдиво и без каких-либо вымышленных деталей, он умер от сердечного приступа в 1973 году на бейсбольном матче «Ред-Сокс» на стадионе парка Фенвей.) Пол редко покидал Монумент или Френчтаун, всегда жил один и отдавал большую часть своих сбережений (он, как мог, поддерживал своих родителей). Его единственной радостью кроме письма (если для него, конечно, это была радость), как кажется, было общение со своими племянниками и племянницами, кого он, очевидно, обожал, и кто часто приходил к нему, создав у него дома свою штаб-квартиру во Френчтауне.
Мои пальцы спотыкаются, когда я заканчиваю этот свой отчет, и печаль берет меня за горло. Мне грустно, потому что, читая рукопись, возвращается память о тех давно прошедших днях, не было счастливей которых для нас обоих. Писать о Поле и о его рукописи, это как изучать собственное отражение в зеркале – в кривом зеркале, может быть, как на каком-нибудь карнавале и в парке развлечений. Хитрое зеркало памяти, создающее трудности в том, чтобы отделить реальное от нереального.
Я верю тому, что написал об этом правду, и убежден в том, что я отделил факты от фантазии, беллетристику от действительности. Таким образом, все, что Пол описал в рукописи – это беллетристика, вымысел. Без какого-либо сомнения или догадок. И, если поверить в написанное им, то придется поверить в невозможное.
------------------------------------------------
Мой дедушка, детектив Джуль Роджет, не похож на детектива, как и не похож на дедушку. Мне всегда казалось, что у детективов, столь резко что-нибудь произносящих с киноэкрана, беспристрастные холодные глаза, а под словом «дедушка» я всегда подразумевала любезного старика с «животиком», седыми волосами и очками, неуклюже сидящими на красном носу. Мой дедушка Джуль Роджет не похож ни на один из этих образов. У него мягкий голос, почти ропот, и лишь легкие отметины седины в его железно-черных волосах, он высокого роста и очень худого сложения, без намека на малейший выступ на животе.
Он также не напоминает человека, написавшего отчет об этой с рукописи, которого, очевидно, я никогда не видела и не знала, как полицейского детектива, допрашивающего подозреваемых. И мне надо бы быть благодарной ему за его неутомимую логику, которая безлична и беспристрастна к ряду показаний и свидетельств, с которой он прошел перед моими глазами в этом своем полицейском отчете.
Повествование Пола о жизни во Френчтауне пятьдесят лет тому назад очаровало меня. Я восхищена его автобиографическим подтекстом просто потому, что я пожирала каждую частичку всего, что коснулось его жизни и того нового, что возбудило меня. Люди в повествовании, будь то его родители или его дядя Виктор, его лучший друг Пит или даже кратковременное появление моего дедушки просто пленили меня. Я даже на мгновение не могу предположить, что это всего лишь фрагмент романа, беллетристика, вымысел. Читая эту рукопись, я поняла, что Пол попал на новую территорию, в царство фантастики. Я стала горевать обо всех потерянных возможностях, потому что это, скорее всего, было последним, что он написал.
Однако, беря в расчет реакцию Мередит на содержание рукописи, ее сомнения, ее скрытые намеки, ее горестное одобрение, позволяет мне расценить рукопись, возможно, (только возможно) как автобиографическую. «А что, если…» - вопрос, который все время задавал Пол Роджет, возвращается, чтобы без конца посещать уже меня.
Закончив с рапортом моего дедушки, я с облегчением плюхнулась на диван. Исчезновение, конечно же, должно быть вымыслом. Если подумать иначе, то должно быть какое-нибудь противопоставление невозможному, как мой дед, один из наиболее рациональных людей, указал. «Как лживо безумие…» - это Шекспир, на которого постоянно ссылается профессор Варонски.
- Закончила? – немного погодя спросила Мередит, выглядывая из-за угла двери в спальню. Она занялась «брумовской» рукописью, пока я читала этот полицейский отчет.
Прижав к груди письмо моего деда, я кивнула.
- Впечатляет? – спросила она, садясь рядом со мной на диван.
- Очень, - ответила я. – Напоминает ушат холодной воды, что мне и нужно.
- Я согласна, - поддержала Мередит. - Когда я в первый раз это прочла, я сжала это так же, как ты сейчас. Так прячутся за талисман.
«Когда я в первый раз это прочла…», - черт – снова будут сомнения?
Она, очевидно, видела, как изменилось мое лицо, как мои щеки поменяли окраску, или я лишь заметила собственное удивление?
Она сказала:
- Пожалуйста, Сьюзен, еще немного потерпи меня, ладно? Позволь мне поиграть в защитника дьявола, ненадолго…
Я снова кивнула, на сей раз не доверяя собственному голосу.
- Видишь, Сьюзен, то, что твой дедушка пишет в своем рапорте, не полностью противоречит моей интерпретации этой рукописи, если на мгновение мы сможем убрать исчезновение в сторону, - она в первый раз сказала: «Мы сможем…»
- Ладно, - сказала я, продолжая внутри себя ежиться от этих слов.
- Ладно, тогда, если невидимость уберем в сторону, то я уверена, что все, что написал Пол - правда. О своей семье, о тете Розане, о его друге Пите, который был не малой частью его жизни. Ты видишь, как твой дедушка непрерывно обнажал себя в собственном отчете. Например, он видел тетю Розану так, когда Пол видел ее совсем иначе. При этом он не отрицает ее существования. Фактически, он не отрицает существования остальных людей в этой рукописи. Он лишь отрицает то, как Пол их изобразил. Кому судить, кто прав – твой дедушка или Пол? Дело в том, что персонажи в рукописи были ясно им узнаны, что выглядит совсем иначе, если рассмотрим отца и сына в «Ушибах», когда подобие Пола и его отца там были поверхностны. В ни одном из других его романов или рассказов персонажи не были столь реальны и узнаваемы, как реальные люди. Но в этой рукописи - каждый. Все имена – реальны.
