Дин Кунц - Ледяная тюрьма
Харри нетерпеливо стал подавать ему знаки.
Опуская снегозащитную маску, Брескин поспешил подойти поближе.
— Он живой?
— Не очень.
— Так что все-таки произошло?
— Не знаю. Давай-ка доволочем его до снегоходов и сунем в теплую кабину, может, отогреется. Берись за ноги, а я...
— Да я один дотащу.
— Но...
— Так ведь будет и легче, и проще.
Харри взял из руки Роджера протянутый ему фонарик.
Здоровенный мужик нагнулся и поднял Брайана, как будто в этом парне было не больше пяти кило весу.
Харри же пошел впереди, прокладывая путь среди сугробов, торосов и кочек, держа курс на снегоходы.
* * *В 16 ч. 50 мин. американцы из Туле вышли на связь с Гунвальдом Ларссоном, чтобы сообщить ему еще несколько безрадостных вестей. Траулер «Либерти» последовал примеру «Мелвилла», сочтя шторм неодолимой силой, дерзнуть противостоять коей могут разве что самые могучие военные корабли и Круглые идиоты. Тральщику просто не хватало мочи двигаться вперед — не пускали тяжелые, плотные, мощные волны, захлестнувшие, кажется, весь север Атлантики и все не покрытые льдом, незамерзшие участки акватории Гренландского моря. «Либерти» решил пойти на попятный всего пять минут назад, когда впередсмотрящий доложил, что по штирборту у носа замечается какое-то бучение обшивки. Американский радист еще раз заверил Гунвальда, что в Туле все молятся о несчастных на льдине. Да и по всему миру — тут сомневаться не приходилось — повсеместно возносились молитвы о терпящих бедствие на айсберге.
Сколько бы людей ни молилось теперь и сколь бы ни были истовыми их прошения, Гунвальду от этого легче не стало. Холодная, равнодушная, неопровержимая правда состояла в том, что капитан «Либерти», пусть несомненно по необходимости и с большой неохотой, пошел на решение, означавшее, в сущности, вынесение смертного приговора восьмерым.
Гунвальд никак не мог сейчас выйти на связь с Ритой. Нет, не теперь, не сию минуту. Может, через час — или еще на четверть часа позже. Нужно время, чтобы взять себя в руки. То были его друзья, и они ему не были безразличны. О, как ему это было не все равно! Ну не мог он взять на себя роль вестника смерти. И не хотел. Его била дрожь. Надо было подумать, — а для этого нужно время, — о чем и как говорить.
Ему необходимо выпить. Хотя Гунвальд был не из тех, кто привык устранять внутренние напряжения, прибегая к употреблению горячительных напитков, и вообще слыл человеком со стальными нервами, он влил в себя приличную дозу водки. В шкафчике, что стоял в рубке связи, вместе с хозяйственной утварью хранилось три бутылки. Покончив с первой дозой, он понял, что у него не хватит духу вызвать Риту на связь. Он налил себе еще, поколебался, потом добавил столько же и еще чуть-чуть и лишь потом упрятал бутылку в шкафчик кладовки.
* * *Хотя снегоходы стояли на приколе, пять небольших моторов непрерывно урчали. На полярной шапке, да еще когда вокруг свирепствует шторм, нельзя ни на секунду заглушать двигатель, потому что замерзшие аккумуляторы могут выйти из строя, а смазка в двигателе вообще может превратиться в лед за две-три минуты. Да и неугомонный ветер тоже крепчал по мере шедшего к закату дня; и ему тоже было вполне под силу уничтожить и людей, и их машины.
Выйдя из ледяной пещеры, Харри поспешил к ближайшему снегоходу. Устроившись в теплой кабине, он свернул крышку термоса, который захватил с собой. Потом несколько раз глотнул густого, свежего овощного супа. Это блюдо было мгновенно приготовлено из овощной смеси, что была заморожена и обезвожена. Полярники только залили концентрат водой и поставили его на ту самую плиту, на которой кипятили воду, чтобы запечатывать скважины со взрывчаткой. В первый раз за целый день Харри мог расслабиться, хотя и понимал, что умиротворенность эта — скоропреходяща.
В трех снегоходах левее того, в котором сидел Харри, по одному в машине сидели Джордж Лин, Клод и Роджер и в одиночестве поглощали сытный обед. Они едва-едва были видны ему: он различал лишь смутные контуры за обледенелыми стеклами неосвещенных кабин.
Каждый получил по три чашки супа. В таком раскладе имеющихся пищевых запасов должно хватить не меньше, чем еще на пару обедов и ужинов. Харри решил, что рационировать еду, которая у них еще есть, нельзя, потому что холод голодному человеку опаснее, и если растягивать пищу, то они умрут ничуть не позже, но не с голоду, а от холода.
В пещере остались Франц Фишер и Пит Джонсон. Харри хорошо видел этих двоих, потому что как раз фары его снегохода светили в пролом в ледяной стене и были, следовательно, единственным источником света для их убежища. Франц с Питом расхаживали туда-сюда, дожидаясь своей очереди погреться в теплой кабине какого-нибудь из снегоходов, да еще в компании с термосом, наполненным горячим супом. Франц шагал стремительно, резко, даром, что некуда было спешить — ходи себе от стены к стене, и все. Пит мерил шагами пространство под ледовым сводом легко, не напрягаясь, как бы перетекая от одной точки к другой.
В кабину постучали, потом показалась голова Риты, отворившей дверцу, чтобы заглянуть к Харри.
С супом во рту, торопливо его проглатывая, Харри обеспокоенно спросил:
— Что-то опять не так?
Она просунулась в кабину поглубже, так что ее тело задерживало ветер и не выпускало из кабины ее не очень внятную, речь.
— Он хочет поговорить с тобой.
— Брайан?
— Ага.
— Он все еще идет на поправку?
— Ага. И резвенько так здоровеет.
— А что с ним стряслось, не рассказывал? Помнит что-то?
— Пусть сам тебе все расскажет, — сказала она.
В пятом снегоходе, от которого до пещеры было дальше всего, поместили Брайана, и он там понемногу оправлялся. Последние двадцать минут Рита провела в этой кабине, рядом с Брайаном, растирая его окоченевшие пальцы, вливая в него горячий суп и не позволяя ему провалиться в небезопасное сонное забытье. В сознание он успел прийти еще на пути от третьей взрывной скважины к пещере, но ему все еще трудно было разговаривать. Когда он только-только очнулся, было совсем скверно: терзала жуткая боль — это его оцепеневшие и отключившиеся было нервные окончания запоздало отзывались на свирепый мороз, едва не прикончивший его. Малый, по крайней мере, еще час не сумеет себя почувствовать хотя бы сносно.
Харри накрыл термос колпаком и, прежде чем надвинуть очки на глаза, поцеловал Риту.
— Ммммм, — произнесла она. — Еще.
На этот раз ее язык оказался между его губ. И не оставался там недвижимым. Снежинки падали на его голову и кружились у ее лица, но дыхание Риты на его намазанной жиром коже оставалось жарким. В нем поднялось чувство огромной ответственности за Риту. Как бы хотел он уберечь ее от всякого зла.
Когда они наконец оторвались друг от друга, она сказала:
— Люблю тебя.
— Мы опять будем в Париже. Вот только выберемся отсюда.
— Ну а если и не выберемся, — сказала она, — нам незачем обманывать себя. Чего уж там, восемь таких лет вместе. Очень хорошие годы. Столько радости и любви — у других такого за всю жизнь не наберется.
Бессилие — вот чем он мучался. Нечего было противопоставить чудовищной невезухе. Шанса не видно. А всю свою жизнь он всегда умел доказать, что он — мужчина, стало быть, выпутается из любой передряги. Кризисы преодолевались. Всегда находилось решение, как бы ни трудна была задача. А вот это ощущение собственной немощи было внове и бесило.
Она легонько поцеловала Харри, коснувшись губами уголка его рта.
— Надо спешить. Брайан ждет тебя.
* * *В кабине снегохода было неудобно — потому что тесно. Харри уселся сзади, на узкой скамейке для пассажира, лицом к тыльному стеклу, а Брайан Дохерти был обращен к ветровому и сидел впереди. Руль и рукоятки управления вдавливались в его спину. Коленки Брайана упирались в колени Харри. Светло не было — в кабину проникали лишь отсветы от фар, просачивающиеся через плексиглас, полнейший мрак начинался совсем рядом, и потому и без того крошечное пространство казалось еще теснее, чем было на самом деле.
Харри спросил:
— Как ты?
— Как в пекле.
— Да ты там и побывал. Совсем недавно. Правда, недолго.
— Руки и ноги — как деревянные. Не то чтобы они ничего не чувствуют. Нет, наоборот, как будто понавтыкали невесть сколько длиннющих иголок. — В голосе Брайана слышалось страдание.
— Обморозился?
— Мы еще не глядели на ноги. Но я их чувствую почти так же, как руки. А руки вроде бы целы. И вообще, кажется мне, цел я. Только вот... — Он задохнулся болью, лицо перекосилось. — Ох, Иисусе, до чего же паскудно.
Открыв свой термос, Харри спросил:
— Может, супа?
— Нет, спасибо. Рита закачала в меня больше литра. Еще капля, и я лопну. — Он потер ладони друг о друга, явно пытаясь облегчить особенно острый приступ боли. — Кстати, я по уши втрескался в твою жену.
