Монс Каллентофт - Зимняя жертва
Малин оборачивается. Там, снаружи, как ни в чем не бывало работают токарные и шлифовальные станки, пилы. Кто-то лихорадочно вбивает гвоздь в нечто похожее на ящик. Она снова поворачивается к мальчикам.
— Вы когда-нибудь стреляли в окно квартиры Бенгта Андерссона?
— Мы? Стреляли? Откуда нам взять оружие?
Невинные ягнята.
— Вы интересуетесь Асатру? — спрашивает Зак.
У обоих недоумевающий вид — глупый или виноватый, понять невозможно.
— Интересуемся… чем?
— Асатру.
— Это что за черт? — спрашивает Йимми Кальмвик. — От английского asses?[41] Да, это интересно.
Не доросли до мужских штанов, а уже законченные свиньи, наглые, буйные. Насколько они опасны?
— Мучили кошек? Так это он проболтался, Уннинг, — догадывается Йимми Кальмвик. — Маленький поганец. Не может держать язык за зубами.
Зак приближается к нему, глядя в глаза пристально, как змея. Малин знает, как он делает это. Она слышит его голос, хриплый, холодный, как лед, как вечер, как ночь, что опускается сейчас за окнами мастерской.
— Если вы тронете Фредрика Уннинга, я лично заставлю вас съесть ваши собственные тушеные потроха. Вместе с испражнениями и всем прочим. Так и знайте.
33
«Да, она переночует здесь».
Сообщение от Янне пришло в двадцать пятнадцать. Усталая Малин едет домой после тренировки в спортзале полицейского участка. Нужно было слегка прочистить мозги, слишком много дерьма за один день она перевидала.
На обратном пути после разговора с «крутыми парнями» из Юнгсбру она еще раз коротко подводила для себя итоги.
Бенгт Андерссон подвергался издевательствам и преследованиям, вероятно, не только со стороны истекающих тестостероном озлобленных юнцов. Завтра мы допросим их родителей. Посмотрим, что нам это даст. Собственно говоря, сейчас нет никаких оснований для задержания подростков. Что касается оскорблений Бенгта Андерссона, в которых они сознались, это дело закрыто и прекращено с его смертью. Но что, если были и другие шалости?
Выстрел в окно гостиной.
Чокнутые язычники там, на равнине. Убийство слишком похоже на ритуал.
И семейство Мюрвалль — как огромная тень, накрывшая все расследование.
И оружие в сейфе.
Мария Мюрвалль, бессловесная, изнасилованная. Кем? Бенгтом?
В ответ на этот вопрос Малин хочется сказать «нет». Но она знает: ни одну из дверей не следует закрывать раньше времени. Вместо этого она пытается охватить взглядом необозримое. Прислушивается к разным голосам. Кто еще выйдет из мрака?
«Да…»
Она смотрит на первое слово в сообщении.
На несколько мгновений отрывает взгляд от дороги.
Да.
Однажды мы сказали это слово друг другу, Янне, но мы не видели того, что нам предстоит. Какими же самоуверенными мы тогда были!
Поставив машину на парковку, Малин спешит в квартиру. Поджаривает себе пару яиц, опускается на диван и включает телевизор. Она останавливается на программе, в которой какие-то психически неуравновешенные американцы соревнуются в конструировании самого красивого и удобного мопеда. Программа поднимает ей настроение, и через несколько рекламных пауз она понимает почему.
Янне мог бы находиться среди этих американцев! Как был бы он счастлив, оторвавшись от будней, от всех воспоминаний, предаться тому, что в действительности составляет его единственную страсть.
Малин смотрит на бутылку текилы на столе.
Как это сюда попало?
Это ты поставила, Малин, как только убрала со стола тарелку с остатками яичницы.
Жидкость янтарного цвета.
Не выпить ли немного?
Нет.
Программа о мотоциклах закончилась.
В дверь звонят. Первое, что приходит в голову Малин, — это Даниэль Хёгфельдт, перешедший все границы и явившийся к ней без предупреждения, как будто их отношения узаконены официально.
Вряд ли это Даниэль. Но возможно.
Малин идет в прихожую и открывает дверь, не взглянув в глазок.
— Даниэль, черт тебя…
Нет.
Это не Даниэль.
Это мужчина с темно-синими глазами, пропахший машинным маслом, жиром, потом и лосьоном для бритья. Его глаза горят. Они кричат, почти в ярости глядя на нее.
Он стоит напротив двери. Малин смотрит на него, и что она видит? Злобу, отчаяние, бешенство? Он невероятно велик, намного больше, чем казался тогда, на кухне. Какого дьявола он тут делает? Зак, ты должен быть сейчас здесь. Или он хочет войти?
Внутри все сжимается от ужаса, а через доли секунды начинает незаметно трястись. Его глаза. Дверь надо закрыть, он настроен решительно.
Она пытается захлопнуть дверь — но нет. Огромный черный сапог мешает. Проклятый сапог! Она бьет его, пинает, топчется на нем, но это причиняет боль только ей самой. Потому что он словно стальной, а ее ноги в одних чулках такие слабые, беззащитные…
Мужчина силен — он кладет руки на дверь и снова распахивает ее.
Противостоять ему бессмысленно.
Мария Мюрвалль. Или будет то, что было с тобой?
Страх.
Сейчас он скорее мысль, чем чувство.
Адам Мюрвалль.
Это ты причинил боль своей сестре? Оттуда этот взгляд? Не потому ли ты так рассердился сегодня?
Только страх. Перебори его.
И где куртка с моим пистолетом? Но он только смотрит на меня, улыбается, ухмыляется, а потом глядит растерянно и отодвигает ногу. Он не рвется внутрь. Он убирает руки, поворачивается и уходит так же быстро, как, должно быть, пришел.
Черт.
Руки дрожат, в теле мощный выброс адреналина, сердце стучит как сумасшедшее.
Малин озирает лестничную площадку. На каменном полу бумажка. Неровный, прыгающий почерк.
Оставь семью Мюрвалль в покое.
Это не твое дело.
Вот так, просто. Даже с угрозой. Не твое дело…
И тут Малин начинает чувствовать его снова, этот страх. Он закипает, разгоняя по телу адреналин, а потом переходит в ужас, и она захлебывается собственным дыханием. А если бы Туве была дома?
Потом ужас сменяется гневом.
Как, черт возьми, можно быть таким глупцом!
Мужчина за дверью.
Он мог бы взять меня, разорвать на части.
Я ведь совсем одна.
Она возвращается на диван. Садится, одолевая искушение выпить текилы. Проходит пять минут, десять, может, полчаса, прежде чем она собирается с духом, чтобы позвонить Заку.
— Он только что был здесь.
— Кто?
Внезапно его имя вылетает у Малин из головы.
— Тот, с темно-синими глазами.
— Адам Мюрвалль? Прислать к тебе кого-нибудь?
— Нет, к черту. Он уже ушел.
— Проклятье, Малин, проклятье… Что он сделал?
— Думаю, можно сказать, что он угрожал мне.
— Мы заберем его немедленно. Приезжай, как только будешь готова. Или мне заехать за тобой?
— Спасибо, я справлюсь сама.
Три машины с голубыми мигалками — на две больше, чем приезжало несколько часов назад. Адам Мюрвалль видит их в окно: они остановились перед его домом. Он готов, он знает, зачем они здесь и зачем он сделал то, что сделал.
— Нужно высказаться.
Тысяча разных вещей: и младшая сестра, и старший брат, и то, что произошло в лесу. Но ведь если человек вбил себе что-то в голову, ничего другого для него не существует.
— Поезжай к этой полицейской девке, Адам. Отдай ей записку и уходи.
— Мама, я…
— Поезжай.
В дверь звонят. Наверху спят Анна и дети, братья спят в своих домах. На пороге четверо полицейских в форме.
— Можно, я надену куртку?
— Будешь препираться с нами, дьявол?
И вот полицейские сидят на нем, а он, лежа на полу, с трудом глотает воздух. Они прижимают его к полу, а Анна с детьми стоит на лестнице, и дети кричат: «Папа, папа, папа…»
Во дворе полицейские удерживают братьев на расстоянии, а его ведут, словно пойманную бродячую собаку, к машинам.
А где-то там, в освещенном окне, стоит мать и смотрит на него, пытаясь выпрямить свою скрюченную спину.
34
На морозе тревога развеивается и страх исчезает, сходит на нет эффект адреналина. По мере приближения к зданию полицейского участка Малин все больше настраивается на сегодняшнюю встречу с Адамом Мюрваллем и завтрашнюю с остальными братьями. Ведь как бы ни желали они оставаться вне общества, сейчас они вмешались в его дела, и обратного пути нет, даже если такая жизнь и была возможна раньше.
Проходя мимо старой пожарной станции, Малин, сама не зная почему, вдруг вспоминает о родителях. О кирпичном доме в Стюрефорсе, где выросла. Лишь потом она поняла: мама всегда хотела, чтобы их дом казался шикарнее, чем был на самом деле. Но немногие понимающие люди, переступавшие его порог, конечно, видели, что «роскошные» ковры на полу довольно среднего качества, литографии на стенах из тех, что штампуются большими тиражами, а в целом все это жилище — не более чем попытка пустить пыль в глаза. Или все было совсем не так?
