Пьер Леметр - Жертвоприношения
Камиль отпивает глоток кофе.
— Сию же минуту отправь кого-нибудь к ней на квартиру.
— Я уже сделал это, прежде чем позвонить вам, — отвечает Луи. — Ее никто не видел…
Камиль впивается взглядом в опушку леса, как будто оттуда может прийти помощь.
— Не знаете, есть ли у нее родственники? — спрашивает Луи.
— Нет, — отвечает Камиль, — не знаю.
На самом деле — знаю: у нее дочь в Штатах. Он вспоминает, как ее зовут. Ах да — Агата. Но он об этом молчит.
— Если она отправилась в гостиницу, найти ее будет труднее, но она ведь могла обратиться за помощью к знакомым. Попробую начать с ее работы.
Камиль вздыхает.
— Оставь, — говорит он, — я сам этим займусь. А на тебе Афнер. Есть что-нибудь?
— В настоящий момент ничего. Он, похоже, действительно исчез. По последнему его известному адресу никого. Те, кто его знал, утверждают, что не видели его с начала прошлого года…
— То есть с январского налета?
— Что-то в этом роде.
— Наверное, смотал куда-нибудь подальше…
— Так все и думают. Есть даже те, кто думает, что он умер, но никаких доказательств. Еще говорят, что он болен, такая информация появлялась уже неоднократно, но, учитывая его выступление в пассаже Монье, думаю, что говорить об этом не приходится. Мы продолжаем поиски, но, боюсь, впустую…
— А когда будут результаты экспертизы по смерти Равика?
— В лучшем случае завтра.
Луи выдерживает деликатную паузу — это особое качество его воспитания: молчать, прежде чем задать трудный вопрос. Наконец он прерывает молчание:
— Кто из нас сообщит дивизионному комиссару о мадам Форестье?
— Я.
Ответ сорвался с его губ. Слишком быстро. Камиль ставит кружку в раковину. Луи, которому никогда не изменяет интуиция, ждет. И продолжение следует:
— Послушай, Луи, я бы предпочел поискать ее сам. — Камиль просто видит, как Луи осторожно покачивает головой. — Думаю, что смогу ее найти… достаточно быстро.
— Как хотите, — соглашается Луи.
Оба понимают, что комиссару Мишар никто ничего сообщать не будет.
— Я скоро буду, Луи, — произносит Камиль. — Сначала у меня встреча, но сразу же после я приеду.
По его позвоночнику сбегает капля холодного пота, но совсем не оттого, что в комнате холодно.
7 часов 20 минутОн быстро заканчивает одеваться, но уйти просто так не может, это сильнее его, он должен убедиться, что безопасность обеспечена, — набившее оскомину чувство, что все всегда зависит от него.
Камиль на цыпочках поднимается в мезонин.
— Я не сплю…
Он перестает осторожничать, подходит к кровати и садится.
— Я храпела? — спрашивает Анна, не оборачиваясь.
— Когда сломан нос, храпят всегда.
То, что Анна не поворачивается к нему, удивляет Камиля. Еще в больнице она постоянно отворачивалась, смотрела в окно. Считает, что я не могу ее защитить.
— Ты здесь в безопасности, здесь с тобой ничего не может случиться.
Анна качает головой — поди знай, согласна она с этим или нет.
Нет.
— Он найдет меня. И придет.
Анна переворачивается на спину и смотрит на него. Она ведет себя так, что Камиль уже начинает сомневаться.
— Это невозможно, Анна. Никому не известно, что ты здесь.
Анна только качает головой. Никаких сомнений в том, что она хочет сказать: можешь говорить что угодно, но он найдет меня и убьет.
Все происходящее начинает казаться наваждением, ситуация выходит из-под контроля. Камиль берет Анну за руку:
— После того, что с тобой случилось, нет ничего странного, что ты боишься. Но уверяю тебя….
Она снова качает головой, что на сей раз, вероятно, означает: «Как тебе объяснить? Ты все равно не поймешь…» Или: «Оставь, прекрати…»
— Я должен идти, — произносит Камиль, взглянув на часы. — Внизу есть все, что тебе может понадобиться, я тебе показывал…
Кивок. Поняла. Она все еще чувствует себя очень усталой. Даже в полутьме комнаты невозможно не заметить гематом и кровоподтеков у нее на лице.
Он ей все показал — кофе, ванную, аптечку. Он не хотел, чтобы она уходила из больницы. Кто будет следить за ее состоянием, кто снимет швы? Но он ничего не мог поделать: она нервничала, настаивала, истерично угрожала, что вернется в свою квартиру. Он не мог сказать, что ее там ждут, что это — ловушка… Что делать? Как? Куда ее везти? Разве что сюда, в глухомань…
Ну вот они и приехали, и Анна здесь.
Сюда никогда не приезжала ни одна женщина. Камиль даже мысли такой не допускал: Ирен была убита внизу, около входной двери. За четыре года все изменилось, он все переделал, но вместе с тем все осталось по-прежнему. «Отремонтировал» он и себя. Как сумел, потому что на самом деле отремонтировать себя невозможно: есть куски жизни, которые никак от себя не отлепить, оглядись только — они повсюду.
— Я сказал тебе, как себя вести, — снова звучит его голос. — Ты закры…
Анна накрывает его ладонь своей. Когда на руке шина, в подобном жесте нет ничего романтического. Он означает: «Ты мне все уже сказал, я поняла, иди».
Камиль уходит. Спускается по лестнице, выходит, закрывает дверь на ключ и садится в машину.
Для себя он все усложнил, но не для Анны. Брать на себя, держать мир на своих плечах. Интересно, будь он обычного роста, столь же остро переживал бы чувство долга?
8 часовЛес всегда наводит на меня тоску, я его никогда не любил. А хуже этого Кламара и придумать невозможно. Кламар… Мёдон… То есть нигде. Тоскливо, как воскресенье в раю. На указателе — название места. Поди пойми, что за место… Домики, якобы шикарные владения… Ни город, ни деревня, ни пригород… Периферия. Только вот чего? А если учесть ту заботу, с которой владельцы обрабатывают свои сады, террасы, то становится совершенно непонятно, что именно приводит в такое отчаяние — само место или то удовлетворение, которое получают люди от жизни в этих краях.
Линия домов упирается в лес, который темнеет до горизонта, улица Паве-де-Мёдон, на определение местоположения которой у навигатора ушло два часа, а направо улица Морт-Бутей — кто же напридумывал такие названия? Не говоря уже о том, что в этом богом забытом месте совершенно невозможно незаметно припарковаться, нужно проехать до конца и потом идти пешком.
Меня просто разрывает от злости: я устал, плохо поел, хочется успеть сделать все одновременно. Кроме того, терпеть не могу ходить пешком. По лесу тем более…
Этой подруге нужно просто продержаться, я ей устрою нагоняй, за мной не заржавеет. Тем более что у меня все есть, чтобы объяснение было доходчивым. А когда я со всем этим покончу, отправлюсь в места, где о лесах слыхом не слыхивали. И чтобы ни одного дерева на расстоянии ста километров в округе: пляж, зубодробительные коктейли, покер — и я приведу себя в порядок. Я уже не мальчик. Когда все закончится, нужно ловить момент, пока поезд не ушел. А для этого необходимо все мое хладнокровие. Когда идешь по этому гребаному лесу, ничего нельзя упускать из виду. Конечно, трудно себе представить, кто может забраться в такую глушь — какой-нибудь молодняк, старичье, парочки, — есть любители перенесения тяжестей на расстояние в такой ранний час, болтаются где хотят… Полезно, понимаешь, для здоровья. Я встретил даже одного верхом.
Но чем дольше я продвигаюсь, тем меньше народу мне встречается. Дом стоит на отшибе, метрах в трехстах от поселка, дорога прямо в него упирается. Дальше — опять лес.
В этих местах не очень принято перемещаться с винтовкой с оптическим прицелом, пусть даже в чехле, так что пришлось запихать ее в спортивную сумку. Тем более что под парня, отправившегося по грибы, я не очень канаю.
Вот уже минут десять, как иду один, навигатор заблудился, но других дорог здесь нет.
Спокойствие. Впереди хорошая работа.
8 часов 30 минутКаждая клацающая дверь, каждый метр коридора, каждый взгляд на решетки — все мучит его, дается с трудом. Потому что в глубине души Камиль боится. Уже давно он почувствовал уверенность, что рано или поздно ему придется сюда войти. Тогда он отбросил эту мысль. Но уверенность снова вернулась, она зрела в нем, набирала вес, как сом под корягой, что-то нашептывало Камилю, что рано или поздно это важнейшее свидание состоится. И случай представился. Теперь, чтобы не краснеть за самого себя, нужно идти навстречу этой необходимости.
Двери центральной тюрьмы распахнули перед ним свои створки и тут же захлопнулись. Позади него, впереди, справа от него и слева.
Камиль двигается по коридору своим легким, воробьиным шагом и сдерживает подступающую дурноту, голова кружится.
Сопровождающий его охранник — само воплощение почтительности, разве что не осмотрительности, как будто он в курсе происходящего и знает, что в столь исключительной ситуации Камиль имеет право на особое отношение. Камилю повсюду чудятся какие-то знаки.
