Джордан Белфорт - Волк с Уолл-стрит 2. Охота на Волка
Итак, завтра наступит день, когда начнет осуществляться простой и в то же время дьявольский план ФБР: Шеф приедет ко мне домой, а на мне будет закреплен микрофон для записи всех наших разговоров. После обмена обычными фразами о том о сем, я, как бы невзначай, заведу разговор о прошлом и спровоцирую его на саморазоблачение. Как ни печально и постыдно, у меня не оставалось иного выбора. Если я не стану сотрудничать со следствием, они предъявят обвинение Герцогине, мои дети вырастут без отца, а сам я рискую стать несчастными мистером Говером! Все, на что я мог надеяться, так это на то, что Шеф окажется достаточно сообразительным, чтобы не сказать ничего компрометирующего, аккуратно пройдет по краю пропасти, но так и не свалится в нее.
Это была моя единственная надежда.
Глава 9
С «жучком» в штанах
Боже всемогущий – они оскверняют спальню моей дочери!
После полудня я сидел в своем внутреннем дворике в кресле из тикового дерева от «Смит и Хокен» за 1200 долларов, когда эта ужасная мысль обожгла мне мозг. Я не видел их, но знал, что они там – сладкая парочка, Труляля и Траляля! Одержимый и Мормон окопались в чудесной розовой спальне моей дочери, подглядывая за мной через крошечные просветы розовых оконных жалюзи.
Какой отец позволил бы такому случиться? Мне полагалось быть защитником Чэндлер! Ее покровителем! Спасителем! Мой отцовский долг – не допустить вторжения чужаков в ее жизнь! И вот теперь двое вооруженных мужиков сидели в ее спальне, и сто пятьдесят безупречно одетых кукол Барби и такое же количество дорогущих мягких игрушек – молчаливых свидетелей отцовской неспособности защитить собственную дочь – смотрели на них в полной беспомощности.
Между тем Шеф должен был приехать с минуты на минуту, поэтому мне следовало взять себя в руки, обуздать все смятенные мысли и чувства, бушевавшие в моем мозгу и сердце, – чувство вины, угрызения совести, панику, смертельный ужас! Откровенно говоря, моей вины не было в том, что агенты ФБР выбрали для устройства засады именно эту комнату, чудесную розовую спальню моей дочери. Все дело было в геометрии дома, поскольку оказалось, что окна спальни Чэндлер самые удобные для того, чтобы Одержимый и Мормон смогли сделать четкие фотографии Шефа в то время, как мы с ним будем сидеть во внутреннем дворике и я буду губить его жизнь.
Меня охватил такой стыд! Какое бесчестье! Я – подлая крыса!
Между тем погода стояла – лучше не бывает. День выдался славный, радостный. В такие дни молодой человек с умом и деньгами должен наслаждаться матерью природой и всеми ее дарами. И не было для этого лучшего места, чем внутренний дворик моего сказочного дома-зáмка. Пейзаж был великолепен – позади меня возвышался мой серый каменный особняк площадью в десять тысяч квадратных футов, величественный и роскошный, как Версальский дворец. Передо мной, подобно бриллиантам, сверкала кристально-голубая вода моего плавательного бассейна олимпийских размеров. Неподалеку на высоту двадцать футов толстыми струями бил чудесный фонтан – ослепительное зрелище благополучия и изобилия, от которого захватывало дух. Я окружил себя невероятной красотой и богатством!
Но мое настроение почти сразу испортилось. Этот паршивый пруд с фонтаном обошелся мне в миллион долбаных долларов, которые сейчас мне бы очень пригодились. Сегодня утром у меня был изнурительный приступ страха нищеты. Я лежал в постели один, когда по мозгам, словно чугунная чушка, ударила жестокая реальность: я должен буду отдать бóльшую часть имущества федеральному правительству. И тут же мое сердце так сильно забилось, что, казалось, было готово выпрыгнуть из груди. Меня прошиб холодный пот, я запаниковал.
Кстати, а почему я был один в постели? Потому что эта сука Герцогиня не пришла домой ночевать! Судя по всему, она уже нацелилась на новую золотую жилу и пыталась застолбить свои права. Это был лишь вопрос времени, когда именно она станет сладкой конфеткой еще одного богатенького дурака. А что будет со мной? Какая женщина захочет быть рядом с разорившимся Волком без гроша в кармане, который к тому же подло предал своих друзей?
Сделав глубокий вздох, я с трудом удержался, чтобы не взглянуть украдкой на окна спальни моей дочери. Пять минут назад я сам был там и видел весь бедлам. Мормон расхаживал взад-вперед с фотоаппаратом «Минолта» на шее, широко и добродушно улыбаясь при этом, что делало его похожим на японского туриста. Тем временем Одержимый стоял на коленях и пытался с помощью купленного в магазине канцелярских товаров мотка клейкой ленты прикрепить сверхчувствительное записывающее устройство в самом низу моего живота.
Я стоял и ворчал:
– О господи! Будет же чертовски больно, когда все это нужно будет снимать!
Я имел в виду, что большая часть лобковых волос будет вырвана с корнем, когда Одержимый станет снимать с меня этот магнитофон.
– Знаю-знаю, – сочувственно кивал Одержимый, осторожно отодвигая в сторону лобковые волосы тыльной стороной ладони. – Но, поверьте, нет на человеческом теле места лучше, чтобы спрятать записывающее устройство. – Пожав плечами, он закрепил последний кусок клейкой ленты в четырех дюймах над мошонкой. – Даже такой подозрительный человек, как Шеф, дважды подумает, прежде чем ощупывать ваши яйца.
«И то верно, – подумал я, – но как быть с проводом от магнитофона?» Он высовывался из-за пояса моих джинсов и шел вверх вдоль средней линии живота. На конце провода был крошечный микрофон величиной с горошину, который был закреплен между большими грудными мышцами. По словам Одержимого, это записывающее устройство марки «Награ» было настолько чувствительным, что способно было записывать даже шепот. Именно это он сказал мне напоследок, когда я вышел из спальни дочери и направился вниз, во внутренний дворик.
И вот я сидел во дворике, облепленный шпионской аппаратурой, и молился, чтобы Шеф оказался достаточно сообразительным, чтобы не выдать себя.
И тут из боковой двери кухни появилась моя давнишняя служанка Гвинни Лэтэм. На ней были белые хлопковые слаксы, белая футболка свободного покроя и белые теннисные туфли. В этой одежде ее можно было спутать с продавщицей мороженого, если бы не серебряный поднос с кувшином ледяного чая и двумя высокими бокалами в ее руках. Гвинни было за пятьдесят, но выглядела она лет на десять моложе. Это была курносая мулатка без возраста с почти европейскими чертами лица и золотым сердцем. Южанка, она всегда заботилась обо мне так, словно я был ее ребенком (своих у нее никогда не было). Когда я только начинал употреблять наркотики, она приносила мне ледяной кофе и кваалюд в постель. Позднее, когда я накачивался наркотой так, что почти не мог двигаться, она заботливо переодевала меня и обтирала слюну с подбородка.
Теперь, когда я стал благоразумным, она перенаправила свою безусловную любовь на Чэндлер и Картера, проводя бóльшую часть времени в заботах о них (храни их Господь!). Гвинни была все равно что член семьи, и от одной только мысли, что когда-нибудь ее придется уволить, мне становилось очень грустно. Глядя на нее, я не мог понять, много ли она знает о том, что сейчас происходит в моем доме. И вдруг в мозгу вспыхнула ужасная мысль!
Гвинни южанка, а значит, генетически предрасположена к пустой болтовне. Как и все, она любит Шефа, а значит, непременно затеет с ним светскую болтовню типа: «О, здравствуйте, Шеф! Могу я принести вам что-нибудь перекусить? Может, сэндвич с индейкой или свежих фруктов?» – «Конечно, Гвинни, есть у тебя клубника?» – «Прошу прощения, нет, Шеф. Ее съели те двое мужчин в спальне Чэндлер». – «В спальне Чэндлер двое мужчин? Что еще за мужчины, Гвинни?» – «Ну, один из них все время улыбается. На голове у него наушники, а на шее висит фотоаппарат с телеобъективом. А другой совсем не улыбается, но зато у него на бедре огромный револьвер, а на поясе висит пара наручников…»
О боже! Надо было что-то сказать Гвинни. Я представил ей двух оккупантов детской как своих старых друзей, и Гвинни, никогда не любившая задавать вопросы, приняла это за чистую монету, приветливо улыбнулась им и спросила, не хотят ли они чего-нибудь перекусить, – точно так же, как она это делала, когда приходил Шеф. Для детей я организовал развлекательную поездку, чтобы их не было дома весь день, и вполне мог бы сам обойтись без Гвинни в течение нескольких часов. Впрочем, она могла обидеться, если бы я вдруг попросил ее убраться прочь из дома до вечера без всяких объяснений.
– Я принесла вам ледяного чаю для вашей деловой встречи, – ласково сказала Гвинни, хотя из-за ее сильного южного акцента не сразу можно было понять, что она имеет в виду. Она осторожно поставила серебряный поднос на неприлично дорогой круглый стол из тикового дерева и спросила:
– Вы уверены, что тем двоим наверху ничего не надо принести?
