Измайлов Андрей - Белый ферзь
В общем, недолюбливал ЮК Иннину подругу детства. А вот ее благоприобретенную истину ценил по достоинству. С поправкой: не Инь, но Ян. То бишь: каждый мужчина по достижении зрелого возраста должен иметь: своего человека, и не единственного, в правоохранительных органах, своего человека (или посредника… Ильяс, Ильяс…) в противозаконных формированиях, своего человека в мире медицины (на чем конкретно зациклен сей медицинский человек – не особенно важно… а тут целый ни много ни мало Штейншрайбер!).
И все они – хорошо бы занимали не последнее место в своих структурах. Что есть, то есть…
Потому, обратившись к майору-полковнику Борисенко, обратившись к «авторитету» – Баймирзоеву, ЮК направлялся к Давиду Еноховичу. К ведущему патологоанатому столицы, как ни прискорбно. Ибо кто-кто, но дважды еврей ПО СВОИМ КАНАЛАМ оперативно и безошибочно определит: существует ли на специфических столах с деревянными поленьями вместо подушек, в холодильных камерах не для продуктов питания… тело – женское, сложения астеничного, стрижка- «мальчик», волосы черные, под левой лопаткой родинка с божью коровку. Наверное, патологоанатом в разговоре с коллегами станет употреблять иные, более профессиональные термины – Колчин не хотел бы стоять над душой Давида Еноховича, как и не стал сопровождать Борисенку по коридорам- кабинетам РУОПа. Одно доподлинно – информация, собранная Штейншрайбером по ВСЕМ специфическим точкам, будет исчерпывающая. Это вам не по моргам-больницам дозваниваться самостоятельно и косноязычно.
Памятуя о гипотетическом «маячке», Колчин не стал въезжать на территорию больницы – визит к Баймирзоеву предусмотрен (точнее: предуслышан) безымянными «парикмахерами», Колчин и подтвердил визит, дабы слухачи уверились: мы про него знаем, он про нас – нет; посещение же Давида Еноховича пусть останется для слухачей за кадром.
Колчин припарковался у стен Донского монастыря, поставил «мазду» на «Карман» и прошелся пешочком – на Ленинский. Гадайте, слухачи: неужто ЮК отринул от себя буддизм и проникся – в Донской монастырь его угораздило.
Его угораздило в больницу, где рукодействовал Штейншрайбер. Миновав долгую решетку, огораживающую здоровых от больных, обогнув главный корпус, чуть поплутав по извилистым аллеям, он пришел… Заведения, подобные штейншрайберовским, всегда на отшибе…
У входа был «форд».
Колчин поднялся на второй этаж, потом – коридором, крашенным тяжелой масляной зеленью. Двери без табличек – и потому вызывающие непроизвольный холодок в затылке: что там? с учетом «где я». Особенно попервости. Колчин – не попервости, он в курсе: все ужастики – этажом ниже и еще ниже, в подвальных просторах. Медсестер и медбратьев на пути не попадалось, пусто и тихо. Может, Давида Еноховича тоже нет? Может, у него эта… как ее… «пятиминутка»… всеобщая, в главном корпусе? Последняя дверь – она тоже без таблички, но Колчин хорошо помнил – последняя дверь.
Она не была заперта, она была прикрыта. Но плотно. Значит, Давид Енохович не на «пятиминутке». Колчин, блюдя приличия, стукнул костяшками пальцев и готов был войти, но:
– Занято! – сварливо и по-хозяйски.
Кто в доме хозяин? Сиплость Давида Еноховича стала притчей во языцех. Что-то неловкое у него случилось со связками от рождения. Враги заушничали о младенческом сифилисе, о зрелом алкоголизме. Друзья воспринимали как данность.
Это не голос дважды еврея. Это голос какого-нибудь опортупеенного патриота из сортира – наглого, бесцеремонного, с упреждением: попробуй, не поверь и проверь, занято ли!
Колчин попробовал.
Штейншрайбер сидел за начальничьим столом, спиной к окну, и потому выражения лица сразу было не разглядеть.
Зато выражения, с позволения сказать, лиц внезапной троицы в кабинете ведущего патологоанатома были красноречивы: слышь, ты не понял, занято!
Неужто, дождался своего часа Давид Енохович Штейншрайбер, явились по его душу, доигрался.
Троица не принадлежала к скопу проповедников идеи об уничтожении русского генофонда посредством евреев.
Троица не принадлежала к чернорубашечникам.
К небезызвестной, компетентной службе она тоже не принадлежала.
Всеми тремя перечисленными категориями борцов за идею как-никак двигала бы… идея: доколе позволено измываться над солью нации этому «основоположнику»?!
Троица, обступившая начальничий стол Давида Еноховича, пришла не за идею, а за деньги. То бишь за деньгами. И была она не из персонала больницы – мол, мы санитары, денно и нощно вкалывающие, требуем заплатить нам денег, которых не получаем уже четвертый месяц! Не санитары это. Шпана. И шпана толстокожая, нечуткая.
– Слышь, ты не понял? Занято!
Почутче надо быть, пареньки, кожей надо ощущать, кто пришел. Занято? Вот и освободите помещение, взрослый дядя пришел к взрослому дяде. Колчин почуял нечто – не боевую ситуацию, нет. Но легкое раздражение. Скажи ему сейчас хозяин кабинета хоть слово, и ЮК с тем же легким раздражением пинками вытолкал бы большегрузных сопляков. Да и сам Штейншрайбер, думается, справился бы с этой задачей. Что же Штейншрайбер? Стушевался? Или дважды еврею «стволом» пригрозили? Единственный серьезный аргумент, против которого трудно возразить, даже будучи большим (во всех смыслах) начальником. Скажи, Давид Енохович…
– Вы уже взяли себя в руки? – сказал Давид Енохович Колчину, будто тот не столь давно нервно общался с патологоанатомом и выскочил на свежий воздух поуспокоиться, а теперь вот вернулся. – Тогда садитесь и слушайте внимательно. Перед вами две проблемы, и разрешите подчеркнуть, что это ваши проблемы. Это у вас хранится труп вашей невесты и это ваша карьера сейчас под угрозой. Итак, у вас две проблемы – как избавиться от трупа невесты и как объяснить ее исчезновение. Вы пришли ко мне за помощью, и так уж случилось, что я, и только я, могу помочь вам разрешить обе эти проблемы. В моем распоряжении прекрасный крематорий. У нас тут легкая жизнь. Все у нас делается просто, без лишних формальностей. Единственное, что нужно, – это забрать нашу незабвенную, если вы простите мне этот термин, и привезти ее сюда. Сегодня вечером после работы – самое подходящее время.
«Тогда садитесь и слушайте внимательно»! Ничего себе! Колчин не сел, но слушал внимательно. Дикость какая-то! Книгочей Штейншрайбер, прах его побери! То Колчин вынужден объясняться с Брадастым экивоками: последний срок! То теперь Давид Енохович сигнализирует Колчину цитатой. Ни за что не сообразил бы, что – цитата, учитывая проблему, с которой он действительно пришел к ведущему патологоанатому: дикость, дикость, вот уж попадание так попадание! То есть… пока рано говорить о ПОПАДАНИИ, пока неясно, пока нет достоверной информации, никакой информации нет!
Лишь при упоминании «наша незабвенная», Колчин выдохнул… Книгочей Штейншрайбер, прах его побери, вкусно цитировал «Незабвенную» Ивлина Во, которую, поддерживая имидж, громогласно объявлял своей настольной книгой. И цитировал, надо сказать, именно вкусно, иронично, будто не сигнализировал Колчину, а забавлялся ошалевшей от подобного текста троицей непрошенных гостей, – раньше некому было процитировать, чтоб понял, а теперь вот Колчин…
– Слышь, ты не понял? – повторил предводитель троицы, стряхнув оцепенение, шагнул от стола к нежданному посетителю и – раз уж вы тут настолько крутые-деловые, что невест тайком жжете, то одних только слов недостаточно! – вынул «ствол»…
Надо же! Действительно, «ствол». Большой любовью у шпаны пользуется якобы газовый револьвер «RG-89», прекрасно стреляющий дробовыми зарядами, смертельно опасными на небольшом расстоянии – до метра.
Между «предводителем» и Колчиным расстояние сократилось как раз до метра. Вообще-то «ствол» и в самом деле весомый аргумент в разговоре даже с ЮК, сэнсеем, вице-призидентом Всемирной федерации Косики каратэ и прочая и прочая: «Здрасьте, я Колчин! – Очень приятно, а я «Макаров». Другое дело, что «RG-89» все же не «Макаров», дальнобойность не та, не та дальнобойность. Дистанция же в метр позволяет включиться в диалог. Короткий диалог.
Косики возникло из стиля шоринджирю, древнейшего стиля, которому, по достоверным источникам, полтыщи лет. Базируется на окинавском каратэ, на айкидо, на дзюдо.
Если тесновато и нет достаточного пространства для шага в сторону с захватом кисти противника, с последующим разворотом за спину дурака с пукалкой и фиксацией «на излом» (хоть локтевого, хоть плечевого сустава), если тесновато…
(А было тесновато. О габаритах Штейншрайбера сказано. ЮК выступал в тяжелом весе. Троица была из породы «быков», пугающих массой, – типа баймирзоевских «привратников». Да и поколотить можно ненароком пробирки, стекляшки, кюветки…).
Тогда «заворачиваешься» в противника, подхватывая его правую руку с пукалкой своей правой, а левой цепляешь дурака за рукав и рвешь на себя. «Ствол» уже твой. Для острастки можно добавить коленом – как выражаются деликатные и велеречивые древнекитайцы, «нарушить соотношение Инь и Ян в организме», а проще: дать по яйцам. И все это на пятачке, где, казалось бы, не разминуться. Вот и не разминулись. Но размялись.
