Джозеф Кэнон - Хороший немец
— А тебя я сдам за якшание с нацисткой. И оскорбление офицера. Я сделаю это, поверь.
Стив пристально посмотрел на него.
— Ну ты и крутой, — наконец сказал он.
— Пожалуйста, — сказал Джейк. — Она же больна, ради бога, ты же видишь.
Стив посмотрел на кровать, потом кивнул и стал надевать брюки.
— Я не нацистка, — сказала Ханнелора. — Никогда не была. Никогда.
— Заткнись и одевайся, — сказал Стив, бросив ей платье.
— Вы всегда приносили мне одни неприятности, — раздраженно сказала она Джейку, натягивая платье через голову. — Всегда. И с чего вы были такой правильный? С того, что тайно встречались с ней. Я знала об этом с самого начала. Все знали.
— Вот, — сказал Джейк, вручая Стиву деньги, — держи. Это молодой парень. С зализанными волосами. — Он вынул из кармана ключи. — Там мой джип, если понадобится, обратно приезжайте на нем.
Стив покачал головой.
— Она и пешком пройдется.
— Что ты хочешь сказать, пешком пройдется? Ты куда собрался? — говорила Ханнелора, продолжая спорить с ним уже на выходе.
— Не сердись на нее, — сказала Лина во внезапно наступившей тишине. — У нее были тяжелые времена.
Джейк сел на кровать и стал внимательно ее рассматривать, стараясь вобрать каждую ее черточку.
— Ты была здесь. Все это время, — сказал он, как бы удивляясь. — Я на днях проходил мимо…
— Я знала, что она заняла квартиру. Больше негде было. Бомбы…
Он кивнул:
— Знаю, Паризерштрассе. Я искал тебя везде. Я разговаривал с фрау Дзурис. Помнишь?
Она улыбнулась:
— Маковые пирожки.
— Она больше не толстая. — Он вытер ей лоб и задержал руку на ее щеке. — Ты ела?
— Да. Она хорошо ко мне относится. Делится пайком. И, конечно, достает кое-что еще у солдат.
— И сколько ты так живешь?
Она пожала плечами:
— Еда есть.
— Когда ты заболела?
— Недавно. Не знаю. Лихорадить начало на этой неделе.
— Может, поспишь?
— Я не засну. Не сейчас. Я хочу послушать… — Но глаза у нее практически закрывались. — Как ты нашел меня?
— Узнал платье.
Она улыбнулась, глаза все еще закрыты.
— Мое хорошее синее.
— Лина, — сказал он, гладя ее по волосам. — Боже мой.
— Ой, я, наверно, такая страшная. Ты хоть узнаешь меня?
Он поцеловал ее в лоб.
— А как ты думаешь?
— Прекрасная ложь.
— Ты еще больше похорошеешь, когда тебя подлечит доктор. Вот увидишь. Завтра я принесу еды.
Глядя на него, она положила руку ему на лоб:
— Я думала, что больше не увижу тебя. Никогда. — Она обратила внимание на его форму. — Ты военный? Был на войне?
Он слегка повернулся и показал на нашивку на плече.
— Корреспондент.
— Расскажи мне… — Заморгав, она замолчала, как будто ее внезапно пронзила боль. — С чего начать? Расскажи мне все, что случилось с тобой. Ты вернулся в Америку?
— Нет. Ездил один раз. Затем Лондон, далее везде.
— И теперь здесь.
— Я сказал тебе, что вернусь. Ты мне не поверила? — Он взял ее за плечи. — Все будет по-прежнему.
Она повернула голову.
— Быть прежней не так легко.
— Да, верно. Но увидишь. Мы не изменились.
Ее глаза, лихорадочно блестя, повлажнели. Но она улыбалась.
— Да, ты не изменился.
Он коснулся залысины над виском.
— Почти, по крайней мере. — Он посмотрел на нее. — Увидишь. Как и прежде.
Она закрыла глаза, и он, расстроенный собственными словами, стал замачивать носовой платок. Не так, как прежде.
— Итак, Ханнелору ты нашла, — сказал он, пытаясь продолжить разговор. — А где Эмиль?
— Не знаю, — ответила она — на удивление отрешенно. — Может, убит. Здесь в конце творился сплошной ужас.
— Он был в Берлине?
— Нет, на севере. В армии.
— О, — сказал он и, не доверяя себе, не стал расспрашивать дальше. Затем встал. — Я принесу еще воды. Постарайся поспать до приезда врача.
— Как нянька, — сказал она, закрывая глаза.
— Представь себе. Я буду заботиться о тебе. Спи. Не беспокойся, я здесь.
— Все это просто невероятно. Я лишь открыла дверь. — Ее голос затих.
Он обернулся к двери, но остановился.
— Лина? Почему ты считаешь, что он убит?
— Он бы дал о себе знать. — Она подняла руку и прикрыла глаза. — Все мертвы. Почему не он?
— Ты же нет.
— Пока нет, — сказала она устало.
Он взглянул на нее.
— Это в тебе болезнь говорит. Я сейчас вернусь.
Он прошел через столовую на кухню. Здесь ничего не изменилось. В спальне, заваленной одеждой Ханнелоры и бутылочками из-под лосьона, могло показаться, что он где-то в другом месте. Но здесь он был у себя дома. Кушетка у стены, небольшой столик у окна — их даже не переставили, как будто он просто уехал на выходные. Кухонные полки пусты — три картофелины и несколько банок из сухого армейского пайка, банка эрзац-кофе. Хлеба нет. Как они жили? Ханнелора, по крайней мере, обедала в «Ронни». Газовая горелка, к удивлению, работала. Джейк поставил чайник, чтобы сварить кофе. Чая нет. Сама кухня была голодной.
— Холодно, — сказала она, когда он положил новую мокрую тряпицу ей на лоб.
— Помогает от лихорадки. Подержи ее там.
Он посидел минуту, глядя на нее. Старый хлопчатобумажный халат с пятнами от пота, кисти такие тонкие, что возьмись за них — и сломаешь. Похожа на угрюмых ПЛ, бредущих через Тиргартен. Где же Эмиль?
— Я ездил в больницу Элизабет, — заговорил он. — Фрау Дзурис сказала, ты там работала.
— С детьми. Им некому было помочь, поэтому… — Она сморгнула. — Поэтому я туда и поехала.
— Они оттуда выбрались? До налета?
— То были не бомбы. Снаряды. Русские. Затем пожар. — Она повернула голову, глаза полные слез. — Никто не уцелел.
Он перевернул тряпочку — беспомощно.
— Не думай об этом.
— Никто не выбрался.
Но она как-то сумела. Еще одна берлинская история.
— Потом расскажешь, — сказал он тихо. — Поспи немного.
Он снова погладил ее по волосам, как бы опустошая ее голову, и через несколько минут, кажется, подействовало. Мелкие всхлипы ослабли и почти затихли, только грудь слабо вздымалась — значит, Лина еще жива. Где же Ханнелора?
Он понаблюдал некоторое время, как она спала, затем встал и оглядел беспорядок в комнате. На стуле валялась одежда, сверху пара туфель. Чтобы убить время, он принялся машинально убирать вещи. Беспорядок в комнате — признак беспорядка в уме, так говаривала матушка, привычка в ней укоренилась. Смешно, однако он понял, что прибирается для доктора. Как будто это имело значение.
Джейк открыл дверцу шкафа. Он оставил у Хэла какие-то вещи, но они исчезли — возможно, их продали с помощью доски объявлений. Вместо них рядом с платьями висела шуба. Немного потрепанная, но все же шуба, одна их тех вещей, которые, как он слышал, собирали у населения и отсылали войскам на восточный фронт. Но свою шубу Ханнелора сохранила. Без сомнения, подарок друга из министерства. А может, нашла после бомбежки под обломками, из-под которых сама владелица не успела выбраться.
Он прошел в гостиную. Здесь все вроде было в порядке — продавленная кушетка, под ней аккуратно уложенный чемодан, несколько пустых грязных чашек. Рядом со столом у окна нечто новое — пустая птичья клетка. Это Ханнелора принесла. Остальное по-прежнему. Он сполоснул чашки холодной водой, затем, осваиваясь, вытер стол вокруг раковины. Когда все было сделано, встал у окна и закурил, думая о больнице. Что она еще повидала? Все это время он представлял ее в старой квартире — одевается на выход, хмурится отражению в зеркале — защищенная стеклянным колпаком воспоминаний. Словно события последних четырех лет касались только его.
Несколько сигарет спустя он наконец услышал, как по лестнице поднимается Ханнелора.
— Не закрывайте дверь, — сказала она, выключив фонарик. — Иначе он не найдет дорогу.
— Где доктор?
— Придет. Они поехали за ним. Как она?
— Спит.
Ханнелора, ворча, пошла на кухню и достала бутылку, спрятанную на верхней полке.
— Где Стив? — спросил Джейк.
— Вашими заботами с ним все кончено, — ответила она, наливая себе в стакан. — Он теперь никогда не вернется.
— Не беспокойся, таких, как он, полно.
— Думаете, это так легко. И что мне теперь делать?
— Я тебе все компенсирую. И за комнату заплачу. Ей нужно спать только там.
— А мне не нужно, да? Куда мне приводить человека, на кушетку?
— Я же сказал, заплачу. Можешь взять отпуск, отдохни немного. Заслужила.
— Идите вы к черту, — сказала она, а потом заметила вымытые чашки на столе. — Ха, услуги домработницы в придачу. Приплыли. — Но теперь она смягчилась — уже считала в уме деньги. — Сигарета есть?
