Жильбер Галлерн - Цена тревоги
Квартал выглядел не очень весело. Три старых четырехэтажных здания окружали обшарпанный двор. В доме не было лифта, на лестничной клетке пахло дезинфицирующим раствором и еще чем-то отвратительным.
На серых стенах проступали пятна, словно лестница служила мусоропроводом. Стараясь ни до чего не дотрагиваться, детектив поднялся на второй этаж и остановился перед дверью, на которой была приколота пожелтевшая картонка с надписью «Мадам Флёр Лансуа с дочерью».
Из-за двери было слышно, как по радио расхваливают стиральный порошок. Он сунул руку в карман и включил лежавший там маленький магнитофон, потом нажал на звонок.
Он различил глухой звук шагов, и тут дверь открылась. На пороге стояла мышь.
Сравнение само приходило на ум при виде этой женщины, одетой в серое, с заостренным лицом и грустным испуганным взглядом. Накануне Деллюк видел Мартина, когда тот забирал детей из школы, и сейчас не находил никакого сходства с этой женщиной неопределенного возраста. Она была не старой, не больше тридцати, но казалось, что никогда и не была молодой.
Если бы не картонка на двери, Норбер Деллюк подумал бы, что ошибся этажом.
— Женевьева Лансуа?
Женщина молча кивнула, словно ответ означал для нее какую-то позицию, а она не могла на это решиться. Она посторонилась, чтобы дать ему пройти, и провела его на тесную кухню с пожелтевшими стенами.
— Извините, что принимаю вас на кухне, но мама спит, не хотелось бы ее будить.
Он улыбнулся ей в ответ, чтобы показать, что его это не смущает, и она еще больше съежилась.
Они присели за маленький столик, покрытый клеенкой в красную и белую клетку, в тон занавесок. Норбер готов был поклясться, что в ящике стола лежат такие же салфетки.
Женевьева Лансуа поставила на стол чашку.
— Я приготовила вам кофе, — сказала она.
— Спасибо.
Норбер улыбнулся ей самой теплой своей улыбкой. У него все больше складывалось впечатление, что перед ним испуганная мышь, которая может убежать при любом резком движении.
— Вы легко нас нашли? Улицы плохо обозначены…
Он заверил, что легко, хотя и покружил по кварталу минут десять, отыскивая дом. Бессознательно детектив говорил так же тихо, как она, почти шепотом. Интересно, правда ли мать спит или ее разбудил звонок в дверь? Он вообразил, как та стоит за стеной и подслушивает.
Женевьева налила кофе только Норберу, сама села напротив. Тут же встала, извинилась, достала сахар из шкафчика над мойкой и дала ему маленькую ложку. Норбер, который обычно пил кофе без сахара, положил себе кусочек. Женщина была напряжена, как тетива лука, и он догадывался, что она может сорваться, если он не будет осторожен.
В гостиной, которую он видел лишь краем глаза, входя в квартиру, прозвонили часы. Он на секунду прислушался и улыбнулся Женевьеве, которая испуганно смотрела на него.
— Обожаю звон часов, — сказал он. — У моей бабушки были такие, и когда слышу этот звон, вспоминаю каникулы, которые проводил у нее ребенком…
Лицо Женевьевы оживилось, она пошевелилась на стуле, словно он сделал ей комплимент по поводу ее внешности.
— Часы достались мне от бабушки, — уточнила она. — Они все еще хорошо ходят, я их никогда не чинила!
— Тогда умели работать. Вы выросли здесь?
— Недалеко отсюда. Мама часто переезжала, но когда вышла замуж за отца, они переехали сюда, так как он работал в автосервисе у Мишо. Вы, может, о нем слышали?
Норбер неопределенно махнул рукой, что можно было принять за утвердительный ответ.
— В то время мы снимали маленький домик.
В ее взгляде читались сожаление о прошлом и грусть. Казалось, она размышляет о том, почему ее жизнь не удалась, где она совершила ошибку, из-за чего не осуществились детские мечты?
— Мартин старше вас?
При упоминании имени брата она вздрогнула, как будто ее укололи, и вновь сжалась на стуле.
— Да, на пять лет. Вы хотите принять его на работу?
— Не я, фирма, на которую я работаю. И это еще не точно. Он сам не в курсе, вот почему я просил вас ничего ему не говорить, незачем зря его обнадеживать.
— Я понимаю…
— Речь идет об одной серьезной организации, и мы просто обязаны провести небольшое расследование о человеке, которого собираемся нанять. Ничего личного, я вам уже это сказал. Обычное дело, мы так поступаем всегда.
— Конечно. Я понимаю.
— Итак, ваш брат вырос здесь.
— На самом деле он мне сводный брат.
Норбер удивленно поднял брови. Маленький магнитофончик, который он включил, когда позвонил в дверь, записывал весь разговор, и не было необходимости делать пометки. В основном он всегда полагался на свою память, но иногда, прослушивая беседу заново, отмечал детали, на которые раньше просто не обратил внимания. В данном случае он жалел, что у него не было с собой видеокамеры: поведение Женевьевы Лансуа было гораздо выразительнее ее слов. Каждый раз, говоря о брате, она сжималась, хрустела пальцами, бросала вокруг тревожные взгляды. Самое меньшее, что можно было сказать, так это то, что она, по-видимому, не испытывала огромной любви к нему.
— Ваш сводный брат?
— Да… Его отец ушел из семьи еще до рождения сына, и мать воспитывала Мартина одна. Потом она встретила моего отца, они поженились, и родилась я.
— Лансуа — это фамилия вашей матери или отца?
— Моего отца. Он усыновил Мартина, когда женился на маме.
— И отец Мартина не был против?
— Мы даже не знаем, что с ним. Он никогда не объявлялся. Они с мамой даже и не жили толком вместе…
— Мартину повезло, что ваш отец женился на вашей маме…
— Он так не считает…
Тут она прикусила губу, словно спохватившись.
— Но я не должна так говорить, это ведь не имеет отношения к работе, которую вы собираетесь ему предложить.
— Мне это помогает составить представление о Мартине. Не беспокойтесь, все останется между нами. Он ничего не узнает.
— Вы уверены?
Норбер посмотрел ей в глаза. Он ненавидел обман, но в его профессии не обойдешься иногда без того, чтобы не запачкать руки. Но этой женщине он не причиняет никакого вреда.
— Уверен. Он даже не узнает о моем визите к вам.
Она немного приободрилась, прислушалась к каким-то звукам, доносившимся из спальни в конце коридора. Он подумал, спит ли Женевьева в одной комнате с матерью, или у нее есть отдельный уголок в этой квартире?
— Вы говорили, что Мартин не очень хорошо ладил со своим приемным отцом?
— Я так не сказала. Просто ему не нравилась жизнь, которую мы вели. Мой отец был всего лишь кузовным мастером. Это был добрый и справедливый человек, но он был простой рабочий. Мартин считал, что заслуживает большего. Он часто говорил, что однажды за ним приедет его отец на красивой машине и они вдвоем уедут жить в большой дом.
Норбер понял, как эти слова ранили девочку, которой была Женевьева двадцать лет назад.
— Он мечтал о чем-то великом?
— Он думал, что весь мир ему что-то должен. Обижался на мать за то, что не смогла удержать его отца, обижался на моего отца за то, что тот был всего лишь рабочим… Когда он умер, Мартин даже не пришел на похороны! К человеку, который дал ему свое имя!
— Вы общаетесь с ним?
— Иногда мы созваниваемся, предполагается, что он должен посылать деньги для мамы… Работа, которую вы ему предлагаете, хорошо оплачивается?
— Довольно хорошо. Он должен вам деньги?
Она выпрямилась, словно упоминание об этом ранило ее, словно она стеснялась своей бедности, стеснялась того, что брат не выплачивает ей, что должен… Но тут же ее плечи бессильно опали, и она сказала едва слышно:
— Мама инвалид, лекарства стоят дорого, а я практически не работаю. Он должен мне помогать…
— Но он этого не делает?
Воцарилось выразительное молчание.
— А что произошло с вашей мамой? Это был несчастный случай?
— Односторонний паралич, в результате ссоры…
— С Мартином?
Женевьева ничего не ответила, и Норбер не понял почему — то ли ей не хотелось обвинять брата, то ли она боялась, что Мартина не возьмут на работу и он так и не сможет посылать ей деньги. Норбер решил сменить тактику.
— А каковы отношения Мартина с матерью?
Женевьева пожала плечами, горькая складка появилась около ее губ.
— Она только о нем и думает! Меня будто не существует! В детстве его баловали, как принца. У него не было отца, и ему позволялось все. Мой отец воспитывал его, как своего собственного ребенка! Клянусь вам!
Норбер ободряюще улыбнулся. Он протянул было к ней руку, но передумал. Если он дотронется до ее руки, она, чего доброго, совсем уйдет в себя. Он взял чашку с кофе и отпил глоток. Кофе был чуть теплый, слишком сладкий, это даже и кофе-то нельзя было назвать. Он поставил чашку на блюдце, одобрительно кивнув, словно напиток очень ему понравился.
