Джеймс Сигел - Сошедший с рельсов
Я заметил ее не сразу.
Рылся там и сям, рассматривал керамику и дешевую пластмассу, трогал мяч для гольфа, звонил в колокольчик. И уже повернулся к стенду с поздравительными открытками, намереваясь принять окончательное решение, как вдруг произошло то, что я назвал бы эффектом бокового зрения. Хотя это не совсем точно. Я разглядел ее не уголком глаза. А просто увидел и вспомнил.
Колокольчик. Идиотский мяч для гольфа. Керамические сердца. Где же она мелькнула? Вон там.
Во второй рамке.
И в третьей.
– Могу я вам чем-нибудь помочь? – Голос донесся, словно издалека.
Фотографии в рамках.
Чтобы покупатели поняли, как красиво будут смотреться снимки их близких в предлагаемом обрамлении. Ты с женой во время свадьбы на Нантакете[43]. Двойняшки Гензель и Гретель[44] в тот давнишний Хэллоуин. Милая мордочка Керри-щенка. Люди, как правило, лишены воображения. Им нужны образцы для подражания: «Представьте, как чудненько будут выглядеть эти рамочки на вашей каминной полке».
– Сэр, могу я вам чем-нибудь помочь? – Голос звучал настойчивее, но словно через стену.
В рамках за стеклом находился один и тот же снимок. Маленькая девочка сидела на качелях где-то за городом. Белокурые волосы разлетелись в стороны. Веснушчатое лицо, круглые коленки, очаровательная улыбка. Образ беззаботного детства. Визажисты, парикмахеры, костюмеры, которые его создавали, остались за кадром.
– Сэр, вам плохо?
Я уже видел эту фотографию.
«Я показал вам свою. Теперь ваша очередь».
Очаровательная Лусинда рассмеялась и достала из кожаной сумки снимок.
Маленькая девочка на качелях где-то за городом.
Только это была не ее дочь. Чужая.
– Сэр, что-нибудь случилось? – поинтересовался продавец.
Надо ответить. «На меня снизошла великая благодать» – вот что я ему скажу.
Я был слеп, а теперь прозрел.
Сошедший с рельсов. 33
Анна пригласила на день рождения всего одну подругу, видимо, единственную. И я не мог отделаться от ощущения, что мы не на празднике, а на поминках.
И я вспоминал. Интерн в приемном покое больницы спросил меня о зрении Анны. Ему бы спросить о моем: «Как у вас с глазами, мистер?» И я бы ему ответил: «Плохо, доктор, я слеп».
Я попал в крушение. Слышал вопли раздавленных и умирающих. И все это время поездом управляли Лусинда и он. Теперь я отлично все понял.
Как они это устроили?
Ложь. Фарс. Подстава. Я пытался определить то, что мой житейский опыт явно не включал. А Анна в это время терпеливо ждала, когда мы кончим петь: «С днем рождения!»
Обман. Надувательство. Дочь распечатывала подарки и читала поздравительные открытки. Я ей написал: «Хорошо бы тебе всегда было тринадцать».
Откровенный грабеж. Она поблагодарила всех за подарки, а меня даже обняла.
Я вспомнил человека, которого видел с Лусиндой.
Он ей не брат, не сосед и не любимый дядюшка.
Он – следующий.
Мы с Дианой умудрились соблюсти приличие: улыбались и хлопали в ладоши, когда Анна задувала свечи.
Потом дочь с подругой отправились в кино. И воцарилась полная тишина, нарушаемая лишь мерным плеском из водопроводного крана и неприятным звоном стаканов и тарелок, устанавливаемых в посудомоечную машину. И еще – ужасными криками в моих ушах.
– Ну вот, – начал я в отчаянной надежде направить мысли в другую – любую – сторону и одновременно нарушить молчание, – она стала на год старше.
– Да, – без всякого энтузиазма отозвалась Диана. Поставила последнюю тарелку в посудомоечную машину и села к столу. И впервые за бог знает сколько времени обратилась ко мне по-человечески: – Как ты живешь, Чарлз?
– Хорошо… отлично…
«Ложь», – подумал я.
– Правда?
– Конечно. Со мной все в порядке, Диана. А ты?
– Я вспоминаю.
– О чем?
– Как ты однажды о нас сказал. О том, что значит быть родителями. Помнишь?
– Что я сказал?
– Ты сказал, – она закрыла глаза и словно прочитала в памяти, – «Это все равно, что положить деньги в банк».
– В банк?..
– Анне было три или четыре годика, около этого, и ты куда-то ее повел, вроде бы в зоопарк. Вы ушли вдвоем, потому что я тогда болела. Да и ты чувствовал себя неважно – мне кажется, от тебя-то я и подхватила заразу. Тебе хотелось остаться дома, полежать на диване, посмотреть футбол. Но Анна на тебя насела, и ты сдался.
Я начал смутно припоминать. Давнишнее воскресенье в зоопарке Бронкса. Мы с Анной кормим слонов.
– Да, было такое.
– Когда вы вернулись, я тебя поблагодарила. Понимала, что тебе совсем не до прогулок, но ты пошел. Ради Анны. Не бог весть какой подвиг, и все-таки. Мне было очень приятно, что ты его совершил.
Диана смотрела прямо на меня – в лицо, – словно искала что-то потерянное. И мне захотелось ей сказать: «Я здесь. Я никуда не делся».
– А ты мне ответил: «Каждый день с Анной, каждый миг – это своеобразный вклад. Если достаточно вложить и не растратить, то, повзрослев, она станет богатой. Воспоминаниями». Тогда я решила, что это глупо. И очень здорово. Ей скоро потребуется диализ.
– Не может быть! – У меня моментально испарились мысли о зоопарках, слонах, Лусинде и Васкесе.
– Доктор Барон провел анализы. Почки сдают. Одна уже почти отказала. В скором времени нашу дочь придется трижды в неделю подсоединять к аппарату.
– Когда?
– Какая разница? Это будет, и все.
Диана заплакала.
– Я думаю, ты прав, Чарлз.
– Что?.. В каком смысле?
– Думаю, мы вели себя с ней правильно. Создали ей хороший банковский счет. И никогда не забывали класть туда деньги. Ни разу.
Я почувствовал жжение у век и что-то горячее, мокрое на щеках.
– Извини, Чарлз. Я никогда не закрывала глаза на то, что должно случиться. Но сейчас забылась. Я не должна была об этом говорить. Не хотела, чтобы это прозвучало. Прости.
– Диана… Я…
– Но мы должны повторять, какая у нас замечательная дочь. Все время, пока она с нами. Это очень важно.
И каким-то волшебным, необъяснимым образом мы оказались в объятиях друг друга.
* * *Когда мы наплакались и, держась за руки, сели рядом и стали смотреть в чернильно-темную ночь за окном, мне показалось, Диана вот-вот попросит меня не уходить. Я даже увидел, как формируются в ее голове слова.
И сознательно нарушил очарование этого мига. Встал и сказал, что мне пора.
Я не мог остаться дома. Пока не мог.
Кое-что стало мне ясно. Кристально ясно.
Мне следовало завершить неоконченные дела.
Меня выгнали с работы. Отлично. Надо было найти другую. Лучше прежней.
Надо было восстановить фонд Анны.
А для этого где-то достать средства.
Каким-то образом вернуть свои деньги.
Сошедший с рельсов. 34
Ноги Лусинды невозможно было не увидеть.
Я заметил их и в первый раз – в поезде, и сейчас – в толпе на Пен-стейшн. Они выделялись среди множества других ног, ухоженные и сексуальные.
Лусинда была с мужчиной.
Я выслеживал их много дней. Каждое утро садился на поезд 5.30. Прятался в том месте, где встретил их в прошлый раз, и терпеливо ждал.
Я говорил себе: «Это мой единственный шанс». Скрещивал пальцы и читал молитвы.
Наконец я их засек, и оказалось, мне трудно на них смотреть.
Я чувствовал себя обнаженным, уязвимым и напуганным.
А в незнакомом мужчине невольно узнавал самого себя. Как-то на дружеском мальчишнике я отвернулся от юной стриптизерши в золотистом парчовом ремешке на бедрах, окинул взглядом товарищей и с отвращением подумал: «Я такой же, как они».
Этот мужчина был явно очарован Лусиндой. Держал за руку, любовно заглядывал в глаза.
Теперь я нисколько не сомневался. Она его охмурила, как некогда меня. Он оказался следующим.
«Какой трогательный, – подумал я. – Какой жалкий».
Как я в недалеком прошлом.
Взглянув на фотографию в магазине, я задался вопросом: «Почему именно меня выбрали объектом атаки?» И не задумываясь ответил: «Потому что я ее жаждал. Какой угодно. Лишь бы выбила из привычной колеи».
Я то и дело мысленно возвращался к нашим встречам с Лусиндой. Прокручивал их в сознании, как рабочий материал на редакционном компьютере и «Мовиоле»[45]. Как мило она сказала: «Я за вас заплачу».
В тот день она меня подцепила.
Лусинда и мужчина завернули в открытое кафе и взяли обезжиренные персиковые оладьи и бублички; мужчина заказал кофе.
Они сидели за маленьким столиком. Плечи их соприкасались, лица иногда застилал пар.
Сначала я держался к ним спиной, потом нырнул за газетный стенд. Я опасался, как бы она меня не заметила, хотя вообще-то зря: узнать меня было трудно.
Во-первых, я похудел. После того, как моя жизнь пошла под откос, у меня испортился аппетит, а затем и вовсе исчез. Одежда висела на мне, как на плечиках. Во-вторых, пополнив благодаря coup de grace[46] Барри Ленге ряды безработных, я бросил бриться. Моя эспаньолка превратилась в настоящую бороду. Несколько дней назад в ванной комнате я посмотрел в зеркало и увидел лице вроде тех, что показывают в кинофильмах о заложниках. Иностранный дипломат, пробывший несколько месяцев в заточении, – вот как я теперь выглядел.
