Р Скотт Бэккер - Зовите меня Апостол
Мистер Мальчик-с-пальчик явно имел тюрьму за плечами и был способен, стиснув зубы, добиваться поставленной цели во что бы то ни стало. Но, по правде говоря, шансов против меня у него не было. Ни малейших.
Если вы долго занимаетесь спортом, вы поймете, о чем я. Даже если тешите себя иллюзиями. При мне три тысячи шестьсот восемьдесят семь недоносков объявляли себя «крутыми». По-настоящему крутых мордобойцев, насколько мне теперь видно, среди них насчитывалось штук шестнадцать. Лучшие из лучших обычно не треплются про свою крутизну (хотя при нынешней шумихе вокруг и около «боев без правил» хвастливую трепотню слышишь все чаще и от настоящих бойцов).
Если вы занимаетесь спортом, то знаете, насколько велики различия в силе и мастерстве между спортсменами. Точно так же и с любым мордобоем. Подумайте и поймете, насколько взаправдашние драки не похожи на киношные. Уж поверьте: вам точно не стоит попадать на ринг с типами вроде меня.
Мне ни в жизнь не завоевать доверия этих гадов, хоть бы я пять лет кряду лил слезы при одном упоминании имени герра Гитлера. Я для них повсеместно слишком: слишком умный, слишком подтянутый, слишком высокомерный. Своим я для них не стану. А значит, дело за вторым по силе средством в арсенале — страхом. Само собой, при встрече со мной на улице коленки у них трястись не начнут. Совсем нет. Дело в другом: на физиономиях этих парней прямо-таки написано их уголовное прошлое. Тюрьма у них в костях, а заодно и страх перед теми, кто туда сажает. Копы обременены множеством правил и процедур, и они выглядят для среднего американца белыми и пушистыми, пока этот средний не споткнется о закон и не попадет на мушку. А вот тогда они уже бьют с полного маха.
До сих пор я был незнакомцем. А через пару мгновений стану кем-то вроде копа — незнакомцем, на чьем лбу написано: лучше не задирайся. Который может здорово надрать задницу. С полного маха.
Умеющим драться чужаком, большим восклицательным знаком в их тесном, убогом мирке. Невеликим таким громом небесным, способным вбить в их головы смутное ощущение бед, неправильности того, во что они залезли по уши.
Когда у вас на глазах вашего гуру макают в грязь, это заставляет размышлять. Так что, может быть, они и задумались.
Я очень надеюсь.
Молли не успела получить оплеуху. Я перехватил руку Джонни, ступил под удар, крутанул, потянул — и громила, описав дугу, шлепнулся оземь. Он и пикнуть не смог — полетел за своей же ладонью по слегка подправленному мною пути.
А я стоял, свеженький, улыбающийся и расслабленный, будто вовсе не двинулся с места. Небольшое представление в духе Джета Ли[44] не повредит, если бьешь ближнего вразумления ради.
— Там, откуда я родом, — сообщил я доверительно, — никто, понимаете, никто и никогда не поднимет руку на белую женщину.
Тим охнул от ужаса. Прочее стадо моргало растерянно: система зависла — критическая нагрузка на процессор. Гребаные тупоумные наци. А Мальчик-с-пальчик, хоть и оглушенный, наклонился, потянулся к ботинку — явно за ножом. Тюрьма никогда не отпускает. Для бывшего зэка весь мир — тюремный двор. А там безоружными не ходят.
Завизжала женщина, наверное опоздавшая к началу спектакля.
Лишь преподобный Нилл сохранил выдержку. Простер руку к Джонни — успокойся, Мальчик-с-пальчик, — и тот замер. Тогда Нилл повернулся ко мне — благодушный, чуть разочарованный. Его Злобная Сука зашлась пьяным хохотом. Если подумать: да, в самом деле вышло весело.
— Спасибо, что пришли, — молвил добрый пастырь Нилл.
— Пожалуйста, — ответил я, утаскивая онемевшую Молли с поля битвы. — Во сколько воскресная служба?
Тот моргнул, прикрыв на мгновение свои дыры в безумие. Затем выдал: «В десять утра».
Плакать Молли начала по дороге в мотель. Я извинился — без издевок, по-настоящему. Преподнес ей утешительную чепуху о провокациях, об уравновешенности и разумной агрессии.
Временами я забываю, каково оно — быть нормальным.
По идее, ей следовало бы разозлиться на меня — ведь я ее впутал. Но Молли была лишь сконфужена и раздосадована. Молодость, энергия, энтузиазм. Готовность вколачивать крючья и карабкаться наверх по отвесной стене к журналистской славе и тиражам. Голова набита под завязку идеалами и романтической чепухой. Все знают: журналисты — бесстрашные, прожженные профессионалы, способные писать с фронта гражданской войны в какой-нибудь поголовно неграмотной стране. И тут наша железная журналистка хнычет от джиу-джитсу на церковном пикнике.
Молли на меня не смотрела. Сидела, уставившись в окно на заходящее солнце. Вытирала слезы дрожащими пальцами.
И обругала себя шепотом, когда зашла в комнату.
— Они же наци! — крикнул я вслед.
Здорово подбодрил, правда?
Зайдя к себе, я позвонил Альберту, оставил сообщение на автоответчике или уж не знаю на каком современном виртуальном монстре. Наверное, сейчас они идут прямиком в Интернет. Кстати, в Сети про Церковь Третьего Воскресения писали такое, что волосы дыбом. Вот я и попросил Альберта разузнать побольше.
Представьте: попали вы в настоящий переплет, как если бы мафия хотела вас пришить и киллер уже догоняет. Большинству кажется: сделают по-киношному, управятся, спасутся, ать-два через левое плечо и хоть трава не расти. Многим кажется, что они способны на хладнокровное убийство. Но засунь их в настоящий переплет, и бьюсь об заклад: застынут, как мертвые, предпочтут всячески извиваться и уклоняться — лишь бы не отбирать чужую жизнь. Воображаемых злодеев легко убивать, но только в своих фантазиях. Реальность же быстро отделяет овец от козлищ.
Зовите это трусостью, если хотите. Но если взглянуть правде в глаза, убийство — дело глупое, в особенности если вы как-то связаны с предполагаемой жертвой. Так что извивы и уклонения лично я нахожу скорее разумными, а не трусливыми. Непреклонные храбрецы идут в тюрьму и губят свою жизнь.
Преподобный Нилл это хорошо понимал. Он знал, чего стоит заставить людей убивать.
Главное — зацепить молодых, смотрящих в рот тем, кого считают авторитетами. Начинать с малого: граффити, прочий мелкий вандализм. Потом сделать что-нибудь не слишком для них рискованное, но нелегальное. Чтобы устроить банду, нужно доверие, как и в любом другом совместном человечьем деле. А люди склонны доверять тому, кто нарушает ради них закон, рискуя головой и карьерой. Затем нужно попросить их учинить что-нибудь незаконное в ответ — баш на баш. Как только удалось выбраться чистенькими из откровенного дерьма — все, готово. Безнаказанность развращает. Улизнули раз — поверят, что сумеют сделать это снова. Некоторых опасность и безнаказанность пьянят, как наркотик.
Чтобы делать людям больно, необязательно быть монстром или выродком. Нужно лишь верить: жертвы заслужили свою участь. Мы любим считать себя правыми. Вопрос лишь в установленных нами границах дозволенного.
Нет, преподобный Нилл вовсе не дурак. Я валялся на кровати, не сняв ботинок, и размышлял: вот он, социопат в расцвете сил, мастер оболванивать и дергать за ниточки. Если он стоит за исчезновением Дженнифер, то прячется очень далеко за сценой, имея помимо толпы свидетелей с прекрасно согласующимися показаниями еще и неприступное алиби.
Поэтому начинать следует с его орудий.
Как обычно, в памяти всплыло важнейшее: разговоры Мальчика-с-пальчика и двух наркотов, его приспешников. Они сидели за обшарпанным столом для пикников, громада Джонни и пара наркоманов, тощих, как марафонцы. Постарше — седоватый, волосы до плеч, помоложе — подстрижен коротко, волосы крашеные, черные. Долго говорили, серьезно. С ленцой. То глянут друг другу в глаза, то на толпу таращатся или в стол уставятся.
Джонни кивнул.
— Ну да, — выговорил, сощурившись.
Старший наркот причмокнул.
— A-а, это слишком было.
Потряс сжатыми кулаками, изображая драку. Вот и свидетельство недавнего мордобоя: у молодого синяк под глазом.
Сдержанный, негромкий смешок — будто стоят, разговаривая, на оживленном перекрестке и не хотят привлекать внимание.
Молодой смотрит равнодушно.
— И что?
Джонни растянул губы в ухмылке. И выговорил — я не слышал, но видел, как двигались его губы, я прочитал слова по ним, клянусь:
— Она мертва.
Джонни сплюнул, пожал плечами. Старый наркот посмотрел на меня и ухмыльнулся.
Стряхнул мою созерцательную дремоту настойчивый стук. За дверью оказалась мокроволосая Молли с выскобленным, отчищенным от макияжа веснушчатым лицом, глядящая на меня голодно и жадно. Внезапно я понял, чего именно ей хочется от меня: моего цинизма, проворства, уверенности. И моей ненормальности.
Думает, от того станет сильней. Глупый цыпленок.
Опустила глаза смущенно.
— Я знаю… ты работать хотел… заниматься, чем тебе надо.
