Джон Гришем - Камера
Однако с годами пришло понимание: другого дома у него уже не будет, придет день, и власти штата приведут в исполнение давно вынесенный приговор. Какая польза человеку от крепких мускулов, если двадцать три часа в сутки он проводит в тесной камере, размышляя о неотвратимом? Поддерживать себя в форме не имело ни малейшего смысла, количество выкуриваемых за день сигарет увеличилось вдвое. Соседи по коридору считали Сэма счастливчиком: у него водились деньги. Донни, его живший в Северной Каролине младший брат, ежемесячно присылал в Парчман картонную коробку с десятком блоков “Монклера”. В среднем за день становились пустыми три-четыре пачки. Кэйхолл торопился уйти из жизни сам, опередить палачей. Расчеты его строились на какой-нибудь затяжного характера болезни, которая требовала бы интенсивного и дорогостоящего лечения: согласно закону, штат обязан был предоставить страждущему квалифицированную помощь врачей.
Однако сейчас, судя по всему, гонку эту Сэм проигрывал.
Федеральный судья, в чьем ведении находился департамент исполнения наказаний штата Миссисипи, а значит, и Парчман, утвердил подробнейшую инструкцию, где перечислялись все права и обязанности заключенных. В ней были прописаны даже такие детали, как количество квадратных футов, положенных одному сидельцу, и максимальная сумма разрешавшихся ему денег. Сумма составляла двадцать долларов в месяц. На языке Парчмана деньги назывались “пылью”, и приносил в камеры эту “пыль” только дувший со свободы ветер. Работать, то есть зарабатывать деньги, смертникам было запрещено. Подобные Сэму счастливчики раз в четыре недели получали по нескольку долларов от друзей или родственников. Переводы до последнего цента оставались в столовой, что располагалась в центре Семнадцатого блока. Прохладительные напитки заключенные ласково именовали “бутыльками”, сладости и сандвичи – “хавчиком”, сигареты фабричного производства – не самокрутки, в настоящих пачках – “дамскими ножками”.
Подавляющее большинство сидельцев никаких даров или подношений со свободы не видели. Между камерами существовал натуральный обмен, своего рода бартер. Случайно попавшая в руки монета тут же спускалась на листовой табак. Его крошили, заворачивали в полоски туалетной бумаги и долго, с наслаждением курили. Нет, Сэм Кэйхолл по праву считался на Скамье состоятельным человеком.
Опустившись на стул, он отработанным движением достал из кармана пачку “Монклера”.
– Почему ты отказался давать показания в суде? – спросил Адам.
– В каком?
– Хороший вопрос. В первых двух.
– Не было нужды. Брэйзелтон подобрал отличных присяжных: все белые, все всё понимают. Я знал, что с обвинением ничего не выйдет. Зачем тогда показания?
– А последний процесс?
– Там дело обстояло иначе. Мы с Кейесом долго спорили. Он считал, что я должен объяснить жюри свои намерения. Никто, мол, не планировал гибели людей, взрыв ожидался в пять утра и прочее. Но ведь затем предстоял перекрестный Допрос, а этого допустить было нельзя. Судья постановил, что примет к рассмотрению и информацию о других взрывах. Мне пришлось бы признать: да, ваша честь, я действительно установил бомбу. А пятнадцати палочек динамита более чем достаточно для того, чтобы от человека остались куски горелого мяса.
– И все же?
– Доган. Этот мерзавец сообщил присяжным, что в наши планы входило убить чертова еврея. Свидетель из него получился эффектный. Представь себе: бывший великий маг штата Миссисипи дает показания против одного из своих людей. Впечатляет, а? Вот жюри и купилось на его слова.
– Почему Доган солгал?
– Он сошел с ума, Адам. Он рехнулся. Феды шли по его пятам целых пятнадцать лет: подслушивали телефоны, следили за его женой, запугивали родственников, детей, изводили ночными звонками в дверь. Ты бы такое выдержал? Доган потерял бдительность, и тут на него насела налоговая служба. Подключилось ФБР, Джереми заявили, что он уже тридцать лет находится в розыске. Естественно, Доган сломался. По окончании третьего процесса я узнал: его спрятали в какой-то лечебнице. Потом он вернулся домой, но протянул совсем недолго.
– Так Доган мертв?
Сэм раскрыл рот, в изумлении выдохнул. Табачный дым густым клубом поднялся к потолку.
– А ты не знал?
Перед глазами Адама промелькнули десятки, сотни газетных заметок. Он качнул головой:
– Нет. Что с ним произошло?
– Я-то думал, ты знаешь все. Ты же говорил, что выучил мое дело наизусть.
– О тебе я знаю достаточно, Сэм. Доган меня просто не интересовал.
– Он сгорел в собственном доме вместе с женой. Оба спали, а где-то из трубы шел газ. По словам соседей, взрыв получился изрядный.
– Когда это случилось?
– Ровно через год после того, как он дал показания. Адам хотел записать услышанное, но пальцы не повиновались. Подняв голову, он пристально посмотрел на Сэма.
– Ровно через год?
– Так точно.
– Удивительное совпадение.
– Я, само собой, находился уже здесь, но слухи доходят и к нам. Суд счел все несчастным случаем. По-моему, газовой компании предъявили какой-то иск.
– Выходит, ты не считаешь, что его убили?
– Конечно же, его убили.
– О'кей. Кто?
– Феды приходили сюда и задавали мне всякие каверзные вопросы. Правда, правда. Сунули свои сопливые носы в Парчман! Двое северян. Явились, блестя значками, чтобы допросить живого террориста. Они были так напуганы, что шарахались от собственной тени. Целый час осыпали меня глупейшими вопросами, а потом свалили. Скоро все заглохло.
– Но кто мог быть заинтересован в смерти Догана?
Сделав последнюю затяжку, Сэм затушил окурок в жестяной пепельнице. Адам отмахнулся от облака дыма, но на его раздраженный жест Кэйхолл не обратил никакого внимания.
– Очень многие, – пробормотал он.
На полях страницы Адам пометил: “Обязательно поговорить о Догане позже”. Сначала нужно собрать материал.
– По мне ситуация выглядит так, – сказал он, заканчивая писать, – что тебе все-таки следовало опровергнуть слова Догана.
– Собственно говоря, я был готов. – В голосе Сэма прозвучала нотка сожаления. – За день до окончания процесса мы вместе с Кейесом и его помощником, не помню имени, до полуночи обсуждали, стоит ли мне обращаться к присяжным. Но подумай, Адам, тогда я должен был бы признать, что своими руками установил бомбу, привел в действие часовой механизм и находился в момент взрыва на противоположной стороне улицы. Обвинение ясно доказало, что Марвин Крамер являлся сознательно выбранной жертвой. Черт возьми, они же Дали жюри прослушать записанные федами на пленку телефонные разговоры Догана. Ты сам-то их слышал? Повесили в зале динамики, водрузили на стол магнитофон, и голос Догана, хриплый, но узнаваемый, начал разглагольствовать о подготовке взрыва. Прозвучало мое имя, название города, фамилия Крамера. Присяжные ловили каждое слово. Все выходило дьявольски убедительно, Адам. И это не считая показаний, данных Доганом лично. Что я мог ответить? Попытаться разжалобить присяжных какой-нибудь наивной чушью? Макаллистер сожрал бы меня живьем. В общем, я промолчал. Оглядываясь назад, готов с тобой согласиться: это было ошибкой.
– Но совершил ты ее по совету своего адвоката, разве нет?
– Слушай, Адам, если ты намерен добиваться пересмотра по причине непрофессиональных действий Кейеса, то не стоит и пробовать. Я заплатил Кейесу хорошие деньги, заложил все, что имел, и он мастерски справился со своей работой. Несколько лет назад Гудмэн и Тайнер тоже решили опротестовать поведение защиты, но не нашли для этого ни единой зацепки. Выбрось из головы.
Папки дела Кэйхолла, хранившиеся в “Крейвиц энд Бэйн”, содержали кипу бумаги толщиной сантиметров в пять с материалами по действиям Кейеса. Недостаточная профессиональность адвоката являлась обычным аргументом при рассмотрении апелляций на смертную казнь, однако с Сэмом данный вариант не проходил. Гудмэн и Тайнер долгими часами взвешивали малейшую возможность отыскать в защите хотя бы одно уязвимое место, однако в конечном итоге пришли к выводу: на протяжении процесса Кейес выдерживал такую линию, что упрекнуть его в чем-либо просто не представлялось шанса.
Имелось в папках и пространное письмо Сэма, где автор, не утруждая себя выбором изысканных формулировок, категорически запрещал обоим адвокатам выступать с какими-либо заявлениями, бросавшими хотя бы тень на безупречную репутацию Кейеса. “Ни одну из подобных петиций я не подпишу”, – подчеркивал он.
Письмо было датировано семью годами ранее, когда смертная казнь представлялась едва ли не всем участникам процесса перспективой почти нереальной. С той поры мир значительно переменился. Теперь Адаму и его подзащитному предстояло хвататься за соломинку.
– Где сейчас Кейес? – спросил Адам.
– Насколько мне известно, он подыскал себе работу в Вашингтоне. Сообщил об этом в письме лет пять назад, написал, что адвокатской практикой больше не занимается. Он здорово переживал, когда мы проиграли. Мы оба не ожидали такого конца.
