Бернар Миньер - Лед
— Надо хорошо усвоить, что насилие и опасность здесь всегда рядом, — продолжал Алекс с полуулыбкой, похожей на оскал.
Диане показалось, что она слышит голос Ксавье: «Разум развивается в условиях перемен и опасности».
— В то же время это место гораздо безопаснее, чем некоторые кварталы в каком-нибудь большом городе, — поправился Алекс со смешком, тряхнул головой и продолжил: — Между нами говоря, еще не так давно психиатрия находилась на пещерном уровне. На пациентах проводили редкие по варварству эксперименты, ни в чем не уступавшие инквизиции или нацистским застенкам. Теперь средства развились и поменялись, но дел непочатый край. Здесь никогда не говорят о выздоровлении. Только о стабилизации, положительной динамике…
— А еще какие-нибудь нагрузки у вас есть? — спросила Диана.
— Да. Много административной работы: возня с бумагами, всякие формальности. — Он бросил короткий взгляд в окно. — Есть еще собеседования с больными, которые медперсонал проводит по предписанию доктора Ксавье и старшей медсестры.
— Как их проводят?
— Очень просто. Существуют испытанные техники, стандартные вопросники, но бывают и импровизации… Надо соблюдать по возможности нейтральную позицию, не обнаруживать излишней настырности, стараясь снять напряжение и беспокойство, держать паузу. Иначе есть риск достаточно быстро столкнуться с серьезными проблемами.
— Ксавье и Ферней тоже проводят собеседования?
— Конечно.
— В чем отличие их бесед от ваших?
— Да ни в чем. Разве что некоторые больные рассказывают нам то, что не доверяют им. Ведь мы каждый день проводим с ними больше времени, стараемся установить доверительные отношения между пациентами и персоналом, разумеется не нарушая терапевтической дистанции. Если только Ксавье и Элизабет не назначат лекарства и схему лечения… — Последнюю фразу он произнес каким-то странным голосом.
— Похоже, вы не всегда одобряете их назначения, — едва заметно нахмурила брови Берг.
— Вы здесь новичок, Диана. Еще увидите…
— Увижу что?
Алекс быстро исподлобья взглянул на нее. Очевидно, ему не хотелось касаться этой темы. Но она ждала, и в ее глазах застыл вопрос.
— Как бы это сказать?.. Вы же понимаете, что находитесь в таком месте, которое не похоже ни на какое другое. Мы ведем пациентов, которых иные учреждения принять не могут. То, что делается здесь, не имеет ничего общего с тем, что происходит в других клиниках.
— К примеру, электрошок без анестезии у пациентов из сектора А?
Она тут же пожалела о том, что сказала. Теплый, дружеский взгляд Алекса сразу похолодел на много градусов.
— Кто вам это сказал?
— Ксавье.
— Да бросьте!
Он опустил глаза, уткнулся в чашку с кофе и нахмурился. Ему явно не понравилось, что его втянули в такой разговор.
— Я не уверена, что это законно, — настаивала Диана. — Разве французский закон позволяет такие вещи?
Алекс поднял голову и заявил:
— Французский закон? А вы знаете, сколько психиатрических больных принудительно госпитализируют в этой стране каждый год? Пятьдесят тысяч!.. Для современных демократий помещение больного в лечебное учреждение против его воли — исключительный случай. Но не для нас. Люди, по факту или предположительно страдающие умственными расстройствами, имеют гораздо меньше прав, чем здоровые. Хотите задержать преступника? Дождитесь шести часов утра. Зато если кого-то обвинят лишь на том основании, что сосед настрочил на него донос с просьбой о принудительной госпитализации, полиция примчится и днем и ночью. Правосудие вмешается только тогда, когда человека уже лишат свободы. Но только в том случае, если этот человек знает свои права и сумеет их защитить. Вот что такое психиатрия во Франции. Прибавьте еще отсутствие средств, злоупотребление нейролептиками, дурное обращение. Наши психиатрические клиники стали зонами бесправия, а эта — в гораздо большей степени, чем остальные. — Такую длинную тираду он выпалил с горечью, и улыбка сошла с его лица.
Алекс резко поднялся, оттолкнул стул и посоветовал Диане:
— Оглядитесь вокруг и составьте собственное мнение.
— Мнение о чем?
— О том, что здесь творится.
— А здесь что-нибудь творится?
— Какая разница? Ведь вам хочется узнать побольше, разве не так?
Она проследила глазами, как он отнес свой поднос и вышел из кафе.
Сервас прежде всего опустил жалюзи и зажег свет. Ему не хотелось встретиться с журналистами и попасть в объективы фотокамер. Молодой автор комиксов отправился домой. В конференц-зале Эсперандье и Циглер что-то строчили на клавиатуре ноутбуков. В углу стояла Кати д’Юмьер и разговаривала по мобильнику. Выключив телефон, она уселась к столу. Сервас окинул их взглядом и вернулся к своим выкладкам.
В углу у окна стояла белая доска для объявлений, наподобие школьной.
Он пододвинул ее поближе к свету, достал маркер и написал в две колонки:
— Как вы думаете, этого достаточно, чтобы считать, что оба преступления совершили одни и те же лица? — спросил Сервас.
— Есть сходства, но видны и различия, — отозвалась Циглер.
— В любом случае оба преступления совершены в одном городе с интервалом в четыре дня, — заметил Эсперандье.
— Согласна. Вероятность того, что их совершили разные люди, очень мала. Несомненно, здесь поработал один и тот же преступник.
— Или преступники, — уточнил Сервас. — Вспомните, о чем мы говорили в вертолете.
— Я не забыла. Мы сможем окончательно связать эти два преступления, если у нас будет одна вещь…
— ДНК Гиртмана.
— ДНК Гиртмана, — подтвердила она.
Сервас приподнял жалюзи, посмотрел в окно и снова опустил их с сухим треском.
— Вы действительно полагаете, что ему удалось выйти из института и пройти мимо ваших постов?
— Нет, это невозможно. Я сама проверяла посты. Через такую плотную сеть он пройти не мог.
— В таком случае это не Гиртман.
— На этот раз не он.
— Если так, то можно предположить, что тогда тоже был не он, — подал голос Эсперандье, и все головы повернулись к нему. — Гиртман не поднимался на фуникулере, там был кто-то другой. Этот тип, вольно или невольно, имел с ним какие-то контакты в институте и занес в кабину его волос.
Циглер повернулась к Сервасу и вопросительно на него взглянула. Она догадалась, что он не все рассказал своему заместителю.
— Да, только в кабине нашли не волос, а следы слюны, — уточнила Ирен.
Эсперандье покосился на нее, потом на Серваса, тот с виноватым видом опустил голову и произнес:
— Не вижу во всем этом логики. Зачем убивать сначала лошадь, потом человека? Чего ради прибивать коня к верхней площадке фуникулера? А человека под мостом? В чем сходство?
— В определенном смысле обоих повесили, — сказала Циглер.
Сервас внимательно на нее посмотрел.
— Справедливо.
Он подошел к доске, стер некоторые строчки и написал:
— Допустим. Но зачем было вешать коня?
— Чтобы напугать Ломбара, — еще раз повторила Циглер. — И конь, и электростанция принадлежат ему. Метили явно в него.
— Ладно. Предположим, целью был Ломбар. А кому насолил аптекарь? Коню отрубили голову и наполовину освежевали, а аптекаря раздели и закрыли голову капюшоном. Какая здесь связь?
— Освежевать животное — все равно что раздеть, — отозвался Эсперандье.
— У коня лоскуты шкуры были обернуты вокруг тела. Рабочие поначалу решили, что это крылья. Может быть, хотели изобразить не их, а плащ с капюшоном?
— Возможно, — без особого убеждения пробормотал Сервас. — Но тогда зачем отрубать голову коню? А капюшон, сапоги — они-то тут при чем?
Никто не ответил.
— Все упирается в один и тот же вопрос: какова роль Гиртмана в сложившейся картине?
— Он бросает вам вызов! — крикнул от двери чей-то голос.
Все обернулись. В зал шагнул незнакомый человек лет сорока, с длинными светло-каштановыми волосами и кудрявой бородкой. С мороза он быстро вошел в теплое помещение, и его маленькие круглые очки запотели. Он снял их, чтобы протереть, и теперь разглядывал светлыми глазами, проверяя, не осталось ли на них влаги. На незнакомце был толстый свитер и плотные велюровые брюки. Он походил то ли на учителя-гуманитария, то ли на профсоюзного деятеля, то ли на ностальгирующего шестидесятника.
Сервас решил, что это кто-то из журналистов, уже собрался вытолкать его прочь, но спросил:
— Кто вы такой?
— Это вы руководите следствием? — Гость, протянув руку, двинулся вперед. — Симон Пропп, психокриминолог. Я должен был приехать завтра, но мне позвонили из жандармерии и сообщили о случившемся. И вот я здесь.
