Иэн Бэнкс - Осиная фабрика
Собака лежала в ручье, вытекавшем из болотца. Она была еще жива, но черная шерсть выгорела почти полностью, оголенная кожа побагровела, сочилась кровью. Собаку била мелкая дрожь, и я, стоя над ней на берегу, тоже содрогнулся. Она подняла трясущуюся голову и взглянула на меня одним уцелевшим глазом. Вокруг нее плавали комковатые клочья обгорелой шерсти. Слабенько повеяло горелым мясом, и в горле у меня встал комок, чуть ниже адамова яблока.
Я достал мешочек железных шариков, извлек один, вложил в резинку заблаговременно снятой с пояса рогатки, оттянул до уха, касаясь скользкой от пота щеки, — и спустил резинку.
Собачья голова вскинулась из воды, упала с фонтаном брызг и снова вскинулась; обгорелое тельце отнесло от берега и подхватило течением, но через метр-другой снова прибило к берегу. Из дырки на месте того глаза стекал ручеек крови.
— Фрэнк этого так не оставит, — прошептал я.
Я вытащил собаку из воды, отволок чуть выше по течению и выкопал ножом яму в торфяной почве, с трудом удерживаясь от тошноты, так от трупа воняло. Похоронил животное, снова огляделся, прикинул направление посвежевшего бриза и, отойдя в сторонку, поджег траву. Небольшой, но жаркий вал пламени прокатился над остатками собачьего огненного пути и над ее могилой, остановившись у воды — как я и думал. Осталось лишь затоптать костерок-другой на том берегу, куда ветер занес несколько угольков.
Покончив с делом — следы уничтожены, земля выжжена, — я припустил к дому.
На обратном пути происшествий не было. Дома я выхлебал две пинты воды, потом набрал прохладную ванну и залез отмокать, поставив картонный пакет апельсинового сока на плоский эмалированный край. Меня все еще трясло, и я долго вымывал из волос запах гари. Снизу повеяло вегетарианской кухней — папа затеял готовить обед.
Я был уверен, что чуть не встретил брата. Вряд ли он там ночевал, решил я, но он там был, это точно; мы разминулись всего на чуть-чуть. Мысль эта, пожалуй, принесла мне облегчение, что было нелегко признать, но против правды не попрешь.
Я погрузился поглубже, ушел под воду с головой.
На кухню я спустился в халате. Отец сидел в жилете и шортах и, опершись локтями о стол, читал «Инвернесский курьер». Я поставил сок в холодильник и приподнял крышку кастрюли, в которой варилось карри. В качестве гарнира был предусмотрен салат. Отец, не обращая на меня внимания, листал газету.
— Жарко сегодня, — сказал я, потому что больше сказать было нечего.
— Угу.
Я уселся напротив. Отец, не поднимая головы, перелистнул следующую страницу. Я прокашлялся.
— Около нового дома сегодня пожар был. Я увидел и потушил, — сообщил я, чтобы обеспечить прикрытие.
— Ну так самая погода, — отозвался отец, по-прежнему не глядя на меня.
Я задумчиво кивнул и почесал в промежности через махровую ткань халата.
— В прогнозе передавали, что завтра к вечеру вроде должно ливануть. — И я пожал плечами. — Легко им говорить…
— Поживем — увидим, — сказал папа, сложил газету первой страницей кверху и встал глянуть на карри. Я снова кивнул и, поигрывая концом пояса от халата, украдкой покосился на газету. Отец склонился над кастрюлей, принюхиваясь к мешанине. Я не отрывал глаз от газетного листа.
Взглянув на отца, я поднялся, зашел за спинку стула, на котором он сидел, и встал у двери, задрав голову так, будто изучаю небо, а на самом деле косился на газету. «ТАИНСТВЕННЫЙ ПОЖАР В ДАЧНОМ ДОМИКЕ», — гласил заголовок статьи в нижнем левом углу первой полосы. Маленький коттеджик к югу от Инвернесса сгорел дотла незадолго до подписания номера в печать. Полиция ведет расследование.
Я вернулся на свое место и сел.
Наконец настал черед карри с салатом, и я снова начал потеть. Раньше я думал, со мной что-то не в порядке, так как стоит мне поесть с утра карри, и потом целый день подмышки благоухают им, но, когда выяснилось, что и у Джейми такое бывает, я успокоился. Я съел карри, потом банан с йогуртом, но мне все равно было жарко, а папа, который всегда отличался несколько мазохистским отношением к данному блюду, на сей раз оставил почти половину своей порции недоеденной.
Я все еще был в халате и смотрел телевизор в гостиной, как вдруг зазвонил телефон. Я метнулся к двери, но, услышав, что отец выходит из своего кабинета и идет к аппарату, замер в проеме. Слышно почти ничего не было, но потом на лестнице зазвучали шаги, и я по-быстрому плюхнулся в кресло, уронил голову на спинку, закрыл глаза и приоткрыл рот. Отец заглянул в дверь:
— Фрэнк! Это тебя.
— Мм?.. — промычал я, потягиваясь, медленно поднял голову, разлепил веки, глянул на экран и нетвердо поднялся на ноги. Отец оставил дверь открытой и ретировался в кабинет. Я подошел к телефону:
— Мм… Алло?
— Аллоу? Это Френк? — поинтересовались в трубке с подчеркнуто английским выговором.
— Да, я. Слушаю! — озадаченно ответил я.
— Хе-хе, малыш Фрэнки! — воскликнул Эрик. — Вот я и здесь! В самом, можно сказать, предсердии ваших лесов, а то и в желудочке, и питаюсь, надо отметить, старыми добрыми «горячими собаками»! Хо-хо! Ну что, братишка, как жизнь молодая? Звезды благоприятствуют, а? Ты, кстати, кто по гороскопу? Что-то я запамятовал.
— Пес.
— Гав! Неужто?
— Честное слово. А ты? — спросил я, прилежно воспроизводя один из наших старых номеров.
— Рак! — взвизгнул он.
— Доброкачественный или злокачественный? — поинтересовался я устало.
— Злокачественный! — гаркнул он. — Я тут как раз вшей подхватил, рачков этих кусачих. Крабовидная туманность!
Я отдернул трубку от уха и все равно слышал его гогот.
— Эрик, послушай… — начал я.
— Как живете? Как животик? Как живо-тик-так? На здоровье не жалуетесь? И вообще? Как оно? С писком и с визгом? Типа, где твоя башка в данный момент времени, а? Ой, Фрэнк, а ты знаешь, почему «вольво» свистят? И я не знаю, но кому какое дело? Как там Троцкий говорил? «Сталин мне нужен, как дырка в башке». Ха-ха-ха-ха-ха! На самом деле не люблю я эти немецкие машины; слишком у них фары близко посажены. Фрэнки, ты там как?
— Эрик…
— В кровать, уснуть; и подрочить, быть может. Вот в чем трудность![7] Хо-хо-хо!
— Слушай, Эрик, — вклинился я и, удостоверившись, что отца поблизости нет, выдал: — Заткнулся бы ты, а?
— Чего-чего? — тихо проговорил Эрик с обидой в голосе.
— Собака, — прошипел я. — Я видел сегодня эту собаку. Возле нового дома. Я там был. И все видел.
— Какая еще собака? — с недоумением переспросил Эрик. Я услышал его тяжелый вздох, и в трубке что-то звякнуло.
— Эрик, хватит со мной в прятки играть! Я все видел. Я хочу, чтобы ты прекратил, ясно? Хватит собак! Слышишь? Ты меня понял? Ну?!
— Что «ну»? Каких таких собак?
— Ты меня слышал. Ты уже слишком близко. Хватит собак. Оставь их в покое. И детей тоже. Чтобы больше никаких червяков. Забудь ты о них. А если хочешь нас повидать — заходи, мы будем рады. Но никаких червей, никаких горящих собак. Учти, Эрик, я серьезно. Можешь поверить.
— Чему поверить? Ты это вообще о чем? — заголосил он жалобно.
— Ты все слышал, — ответил я и повесил трубку.
Но остался стоять у телефона, поглядывая на верхнюю площадку. Через несколько секунд снова раздался звонок. Я поднял трубку, услышал пиканье и бросил ее на рычаг. Постоял еще несколько минут, но все было тихо.
Я стал спускаться в гостиную, и тут из кабинета вышел отец, протирая руки тряпкой и глядя на меня широко раскрытыми глазами. В коридоре повеяло странным запахом.
— Кто это был?
— Да просто Джейми, — ответил я. — Покривляться, видите ли, решил.
— Ну-ну, — с явным облегчением произнес отец и снова исчез в кабинете.
В дальнейшем из кабинета не доносилось ни звука — кроме отрыжки от карри. Вечером, когда жара спала, я обошел остров по периметру, всего один раз. С моря наползали облака, словно затягивая небо шторами и силком сгоняя все дневное тепло на остров. Где-то за холмами пророкотал гром, но молний не было. Спал я тревожно, всю ночь крутился в кровати, обливаясь потом, пока над песками не вспыхнули багровые прожилки рассвета, как налитый кровью глаз.
11
Блудный сын
Очнувшись после очередного раунда беспокойного сна, я обнаружил, что ватное одеяло свалилось на пол. И все равно я был весь в поту. Я встал, принял душ, тщательно побрился и поднялся на чердак, пока крыша не слишком раскалилась от солнца.
На чердаке было очень душно. Я распахнул слуховые окна, высунул голову и тщательно осмотрел в бинокль сушу и море. Небо по-прежнему было затянуто; свет казался усталым, а с моря веяло какой-то тухлятиной. Я немного повозился с Фабрикой, задал корма пауку, муравьям и венериной мухоловке, протер стекло над циферблатом, проверил аккумуляторы и провода, смазал петли на дверцах и прочие механизмы — просто чтобы как-то развеяться. Вытер пыль с алтаря, аккуратно все на нем расставил, выверил по линейке расстояние между банками-склянками — чтобы все было симметрично.
