Дик Френсис - Дорога скорби
– Твой вопрос ошеломил Томаса, – сказал Чарльз. – Он сказал, что не хотел причинять тебе неприятностей.
– Вот как!
– Да. Он не отрицает, что рассказал кое-кому о том дне, но уверил меня, что сказал только одному человеку и что этот человек имеет прекрасную репутацию и безукоризненно честен. Я спросил, это не Арчибальд ли Кирк, и он открыл рот, Сид. Он сказал, что в начале лета Арчи Кирк обратился к нему с расспросами о тебе. Арчи Кирк сказал ему, что слышал, будто бы ты хороший сыщик, и он хочет узнать, насколько ты хорош. Кажется, отдел Арчи Кирка иногда нанимает втихую независимых следователей, но найти хорошего детектива, которому они могли бы доверять, тяжело. Томас Улластон сказал ему, чтобы он доверял тебе. Арчи Кирк стал расспрашивать дальше и дальше, пока Томас не обнаружил, что рассказывает о той цепи и оставленных ею следах...
Извини, Сид.
– Ладно, продолжайте.
– Томас сказал Арчи Кирку, что с твоим жокейским сложением и физической стойкостью – Томас так и сказал, так что вот откуда Кирк взял эти слова, – с твоей врожденной физической стойкостью ты стряхиваешь все разом, как будто бы ничего и не было.
– Да, – сказал я, хотя это было не совсем так. Забыть нельзя. Можно, однако, не вспоминать. Странно, подумал я, что мне не снятся кошмары об избиении цепью. Чарльз усмехнулся.
– Томас сказал, что, будь он нечист на руку, не хотел бы, чтобы молодой мастер Холли висел у него на хвосте.
Молодой мастер Холли почувствовал себя польщенным.
– Я могу еще что-нибудь для тебя сделать, Сид? – спросил Чарльз.
– Вы и так много сделали.
– Будь осторожен.
Я улыбнулся, уверяя его в этом. Бесполезно советовать жокею быть осторожным, и в душе я так же стремился к победе, как всегда.
По дороге к машине я купил бинт, туго перевязал правую руку, принял ибупрофен и так доехал до Чичестера в Западном Суссексе, что в семи милях от побережья.
Был прекрасный день. Мой "Мерседес" цвета кофе с молоком пролетел через южные холмы и вышел на последнюю милю по ровной дороге к городу Чичестеру. Он нес меня довольно быстро, но все же не так совершенно, как лошадь.
Я разыскал публичную библиотеку и попросил посмотреть избирательные списки. Их было множество: все имена и адреса зарегистрированных избирателей графства, разделенные по избирательным участкам. Где же этот чертов Чико?
Смирившись с поиском, который мог занять два-три часа, я нашел Патрицию Хаксфорд за пятнадцать минут. Рекорд. Ненавижу избирательные списки мелкий шрифт, приходится щуриться. "Хаксфорд, Патриция Хелен, Браво-хаус, Лоуэлл". Аллилуйя.
Я сверился со своей картой дорог, спросил в деревне Лоуэлл о направлении и отыскал Браво-хаус, небольшой дом, перестроенный из церкви, окруженный стадом машин и фургонов. Не похоже было на обиталище отшельника, убравшего свой номер телефона из справочника.
Поскольку люди свободно входили и выходили через открытую высокую и тяжелую западную дверь, я тоже вошел. Я прибыл, как выяснилось, к окончанию сеанса фотосъемок для глянцевого журнала. Я спросил у молодой дамы с визитной карточкой:
– Патриция Хаксфорд?
И получил в ответ сияющую улыбку.
– Разве, она не удивительна? – сказала дама. Я проследил за ее взглядом. Невысокая женщина в умопомрачительном платье спускалась с чего-то похожего на трон, который был устроен на возвышении там, где некогда трансепт пересекался с нефом. Яркие театральные софиты стали гаснуть, и фотографы принялись отсоединять и сматывать свои кабели. Царила атмосфера благодарности, удовлетворения и хорошо сделанной работы. Я ждал, оглядываясь по сторонам и отмечая переделки, которым подверглась перестроенная в жилой дом церковь. Стекла в высоких окнах были не цветными, а обычными. Каменный пол нефа был устлан ковром, отсутствовали скамьи, удобные современные диваны были сдвинуты к стенам, чтобы освободить место для толпы и телевизионного оборудования.
Выкрашенная белым часть за тронным возвышением не позволяла видеть то место, где некогда размещался алтарь, но ничто не портило сводчатый потолок, сложенный из летящих каменных арок во славу Господа.
Чтобы жить в таком месте, подумал я, приходится принимать меры безопасности.
Стая фотографов покинула неф и удалилась. Патриция Хаксфорд помахала им рукой, закрыла тяжелую дверь и, обернувшись, с удивлением увидела, что я остался внутри.
– Извините, – сказала она и стала открывать дверь.
– Я не с фотографами, – сказал я. – Я приехал, чтобы спросить вас кое о чем.
– Я устала, – сказала она. – И должна просить вас удалиться.
– Вы прекрасно выглядите, – сказал я ей. – И займет это всего минуту.
Я достал свою тряпку и показал ей.
– Если вы Патриция Хаксфорд, то не вы ли это сделали?
– Триш, – с отсутствующим видом сказала она. – Меня зовут Триш.
Она посмотрела на полосу шелка, потом на меня.
– Как вас зовут? – спросила она.
– Джон.
– Джон – а дальше?
– Джон Сидней.
Джон Сидней – два моих первых имени, и мать обычно так меня и называла. "Джон Сидней, поцелуй нас. Джон Сидней, умой лицо. Джон Сидней, ты опять дрался?"
В своей работе я часто назывался именем Джон Сидней – там, где я не хотел быть известен как Сид Холли. После нескольких месяцев публичного избиения я не был уверен, что Сид Холли встретит где-нибудь хороший прием.
Триш Хаксфорд, как я предположил, было сильно за сорок, она была симпатичная, блондинка (похоже, что натуральная), невысокая и веселая. Яркие внимательные глаза оглядели мой серый деловой костюм, белую рубашку, неброский галстук, коричневые туфли, темные волосы, темные глаза, безобидные манеры – мой обычный рабочий вид.
Она все еще была на взводе после фотографирования. Ей нужен был кто-то, кто помог бы ей отвлечься, а я выглядел – и был – безопасным. С благодарностью я увидел, что она расслабилась.
Поразительное платье, которое она надела для фотографов, было очень просто скроено: оно спадало с ее плеч до самого пола. Платье было без рукавов, с мягкими гофрированными складками вокруг шеи. Потрясающей была ткань, из которой платье было сшито, – она была голубой, красной, серебряной и золотой и вся сверкала.
– Вы сами соткали материал для этого платья? – спросил я.
– Конечно.
– Я никогда не видел ничего подобного.
– В наши дни и не могли увидеть. Откуда вы?
– Из Лондона. Саул Маркус предположил, что этот лоскут шелка мог быть соткан вами.
– Саул! И как он?
– У него белая борода, – сказал я. – Выглядит он прекрасно.
– Я не видела его много лет. Не сделаете ли мне чаю? Я не хочу посадить пятно на это платье.
Я улыбнулся.
– Чай у меня получается хорошо.
Она провела меня за тронное возвышение, вокруг белого экрана. За ними оказались хоры, совершенно не переделанные, и алтарный стол, покрытый скатертью, которая заставила меня остановиться. Она была царственного лазурного цвета, со сверкающим золотом узором в греческом стиле, который был выткан по кромке. На столе, вместо алтарных принадлежностей, стояла старинная прялка, достойная Спящей Красавицы.
– Сюда, – велела Патриция Хаксфорд и, проведя меня за хоры, резко свернула в узкую дверь, которая отделяла то, что когда-то было ризницей, а теперь стало небольшой современной кухней с пристроенной сбоку ванной комнатой.
– Моя кровать стоит в южном трансепте, – сказала мне Патриция, – а ткацкий станок в северном. Вы можете подумать, что мы будем пить китайский чай с лимоном из серебряных чашек, но на самом деле у меня на такое нет времени, так что чай в пакетиках и кружки – на той полке.
Я налил воды в электрический чайник и включил его, а она тем временем прохаживалась вокруг, разглядывая чудесные переливы цвета на своем платье.
– Из чего оно сделано? – спросил я, крайне заинтригованный.
– А вы как думаете?
– Ну... оно выглядит... как золотое.
Она рассмеялась.
– Правильно. Золотая и серебряная нить и шелк.
Я неловко наполнил кружки.
– Молоко? – предложила она.
– Нет, спасибо.
– Ну и хорошо. Эта толпа почти все выпила. – Она одарила меня сияющей улыбкой, взяла свою кружку, вернулась на трон и аккуратно опустилась в огромное красное бархатное кресло. Платье скульптурными складками окутало ее стройные бедра.
– Это фотографы из журнала, который будет посвящен фестивалю искусств, его организуют в Чичестере на следующее лето.
Я стоял перед ней как средневековый паж – причем стоял главным образом потому, что поблизости не оказалось другого кресла.
– Я полагаю, – сказала она, – вы считаете меня безумно эксцентричной?
– Не безумно.
Она счастливо улыбнулась.
– Обычно я ношу джинсы и старый халат. – Она отпила чай из кружки.
– Обычно я работаю. Сегодня было представление.
– И великолепное.
Она кивнула.
– Сейчас никто не делает одежду из золота.
– Поле Золотых Одежд! – воскликнул я.
