Хуан Марторель - Маска майя
Пока разбивали лагерь, четверо археологов и Жан подошли к ней поближе, чтобы рассмотреть. Ступени ее были широкими и вели к верхней платформе, которая наверняка была местом проведения важных церемоний.
Николь попыталась, как она обычно это делала, представить здесь людей, майя, умерших много столетий назад, и их исчезнувшую цивилизацию. Но не смогла. Это место и его окрестности оставались пустыми, и только тени владели им. Возможно, утром, при свете солнца город будет выглядеть по-другому.
Она стала внимательно рассматривать ступени, и ей показалось, что они вряд ли позволят почерпнуть полезную информацию. Они были истертыми, испорченными влагой, а в некоторых местах едва можно было различить надписи, высеченные человеком.
— Лучше дождаться утра, — прозвучал за ее плечами голос Фабрисио. — Скоро начнет смеркаться, и не стоит ходить с фонарями. Не беспокойся, дорогая моя, — казалось, гватемалец угадал сомнения Николь и нежно обнял ее, — иероглифы этой лестницы изучены достаточно хорошо. К сожалению, никто из нас не прихватил с собой документы, но я думаю, что память не подведет нас и мы сможем перевести их.
Хулио Ривера молча кивнул, но, казалось, его мысли были в этот момент далеко отсюда. Ги Лаланд стоял на коленях перед ступенями, но через несколько мгновений он выпрямился.
— Мы по-прежнему в твоей вотчине, Аугусто, — сказал он. — Ты знаешь об этих надписях больше, чем кто-либо из нас, и я согласен, что без хорошего освещения будет трудно найти то, что мы ищем. Мы можем прийти к неправильным выводам. Нам лучше отправиться спать.
Николь повернулась, готовая возвращаться, но что-то привлекло ее внимание. Ей показалось, что в зарослях сельвы, совсем рядом, некая тень изменила свое положение, хотя, возможно, это был визуальный эффект, вызванный наступлением сумерек. Это длилось всего лишь миг, но все же врезалось в память, и по ее телу пробежал холодок.
Снова Николь и Жану крышей служило ночное небо Юкатана. Они лежали в гамаках, держась за руки и глядя на далекие созвездия. Вопреки ожиданию ночь принесла девушке долгожданный покой. Она чувствовала, как пульсирует сердце сельвы, и что-то ей подсказывало, что это духи предков охраняют ее.
Она легко смогла вообразить человека, высекающего надписи на ступенях лестницы, чтобы оставить им послание богов; она могла представить даже самого бога Неба Чан К’у, направляющего руку мастера. Она представляла бога таким, каким видела его той ночью, когда он явился к ней во сне: огромным ягуаром, медленно шагающим по джунглям.
— Если мы дошли досюда, значит, боги нас не покинут, правда же не покинут, Жан?
Но ответом было только молчание. Держа ее ладонь в своих, молодой архитектор заснул.
21
Город майя Караколь, 628 год н. э.
До начала нового года оставалось три дня, и город Караколь был погружен в летаргию, предписанную обычаями майя для завершающего месяца вайеба, насчитывающего только пять дней. Приостанавливалась всякая деятельность, но эти даты не считались праздничными. Люди лишь ожидали, чтобы все шло, как и прежде, стараясь не привлекать к себе взглядов богов. Это были мертвые дни, довесок, добавленный много лет назад астрономами, чтобы завершить год, но он для майя имел прежде всего религиозное значение.
Возможно, зараженные этой летаргией, трое учеников шамана молчали, каждый был погружен в свои мысли.
Они собрались перед большой пирамидой, чтобы прогуляться, но все еще сидели на двух скамейках, установленных на большой площади.
Чальмек, племянник Белого Нетопыря, какое-то время пытался завести разговор, но, не встретив почти никакой поддержки у своих товарищей, развлекался тем, что бросал камешки в лист, находящийся в нескольких шагах от него.
Синяя Цапля, чьи чувства всегда отражались на лице, с серьезным видом обхватила руками колени. Маленькая наследница королевы Нефритовые Глаза казалась особенно хрупкой в своих белых одеждах. У нее не было особых причин для такой явной грусти, и даже те, кто ее хорошо знал, приписывали ее настроение общей меланхолии, сопутствующей пяти дням конца года. Но она знала, что ее озабоченность была вызвана состоянием души того, кто сидел в этот момент рядом с ней. Балам, ее обожаемый Балам считал, что она предвидит трудные времена.
С малых лет Синяя Цапля умела приспосабливаться к тому, что жизнь ей уготавливала, возможно, потому что во многих случаях она предчувствовала будущее, которое впоследствии становилось реальностью. Из-за этого ей казалось вполне естественным, что боги дергают за ниточки, управляя жизнями людей. И таким же образом она принимала тот дар, которым ее наделили, не считая его ни счастьем, ни бедой, просто даром, — умение видеть будущее в тех случаях, когда это было угодно богам.
Ее стойкость лишь тогда давала трещину, когда дело касалось Балама. Они познакомились, будучи еще детьми, когда ее дядя-король отправил ее брать уроки у Белого Нетопыря, и с тех пор она чувствовала себя плененной этим молодым майя неизвестного происхождения. Она была очарована не только его внешней привлекательностью, но также и его огромной душевной силой, делавшей его непохожим на всех остальных. Она твердо знала, что Балам, как и она, а ранее и королева Нефритовые Глаза, был избранником богов.
Дружба между ними возникла легко, но в детском сердце Синей Цапли она превратилась в любовь. Она пыталась подавить свои чувства, поскольку предвидела, что рано или поздно их судьбы разойдутся, но у нее это не получалось. Ее любовь к Баламу росла с каждым днем, хотя она и пыталась скрывать ее от всех, а особенно от самого юноши.
Она чувствовала, что Белый Нетопырь разгадал ее секрет, потому что от шамана ничего нельзя было утаить, и она боялась, что Чальмек тоже все понял. Да, она боялась этого, ибо не сомневалась в том, что племянник учителя был влюблен в нее.
Она с нежностью посмотрела на него, склонившегося к земле в поисках маленьких камешков.
Его внешность нельзя было назвать привлекательной: ни красавец, ни урод, с прямыми волосами и желтоватой кожей. Он редко старался утвердить свое мнение и предпочитал оставаться на втором плане, не привлекая внимания окружающих.
Но Синяя Цапля знала, что за невыразительными чертами таится блестящий ум и, главное, редкая доброта. Внучка королевы Нефритовые Глаза также предчувствовала, что, возможно, ее жизнь все-таки соединится с жизнью Чальмека. Когда она об этом думала, ничто внутри нее не восставало против этого. Однако она понимала, что, думая о будущем, он вряд ли включает ее в свои планы.
Однако такое развитие событий еще должно было дождаться своего часа; пока же Балам слишком много значил для нее.
Убежденная, что их пути скоро разойдутся, Синяя Цапля сделала бы все возможное, чтобы помочь любимому, если бы это не приближало разлуку с ним.
С тех пор как Никте появилась в Караколе, Синяя Цапля знала, что Балам влюблен в эту девушку. Она испытывала ревность и зависть, но скрывала их, заставив себя сойтись с принцессой из Тикаля, чтобы помогать ей войти в новую жизнь, которую ей навязывали непредвиденные повороты политики. Они стали близкими подругами, а вскоре у Синей Цапли появилась уверенность, что судьбам Балама и Никте суждено переплестись. Снова будущее предстало перед ней во всей своей жестокости, и у девушки не возникло ни малейшего сомнения, что так и должно быть.
День, когда она помогла Баламу и Никте остаться наедине у Белой лагуны, стал для нее горьким испытанием, но она считала, что была щедро вознаграждена радостью Чальмека, который был вне себя от счастья, гуляя с ней по сельве. Тогда племянник Белого Нетопыря впервые дал понять, что любит ее. Его слова были неуклюжими и робкими, но пробудили в ней нежность.
Она не стала его ни поощрять, ни давать отпор его стремлениям; еще не наступил момент для того, чтобы молодой майя занял место в ее жизни.
Но Балам!.. Синяя Цапля знала, что его отношения с Никте были такими, о которых она когда-то мечтала: юноша и девушка признались друг другу в любви и переживали эти моменты со всей полнотой чувств, которой она не знала, но вполне могла представить.
Однако что-то происходило с ее обожаемым другом. Несколько дней он словно отсутствовал, ему было чуждо все, что происходило вокруг, и только близость Никте возвращала его к жизни. В тот вечер принцесса не смогла пойти с ними, а потому Балам хмурил брови и сидел с отсутствующим взглядом, что явно указывало на его крайнюю озабоченность.
Синей Цапле все никак не представлялся случай спросить, что с ним происходит, и она даже не знала, следовало ли ей делать это, но страдала, видя его в таком состоянии.
Во дворце тоже было неспокойно. Синяя Цапля ощущала, что эта напряженная атмосфера напоминает ту, что предшествует буре, и даже ее дядя-король, который был к ней сильно привязан, за последние несколько дней лишь однажды рассеянно улыбнулся ей. Девушка понимала, что ее недавние предчувствия, предвещающие перемены, должны вскоре сбыться.
