Чарльз Маклин - Молчание
Потом он спустил ее вниз и положил поперек кровати. Развязал веревки, снял маску, натер мазью ноющие суставы и затекшие члены, чтобы восстановить кровообращение. Временами Карен казалось, что Тому необходимо ее наказывать, потому что так ему было удобнее выражать свою несомненную любовь к ней. Он чуть ли не ласково спросил ее, готова ли она сделать все, что он ей прикажет.
Не услышав ответа, он схватил ее одной рукой за запястья, а другой с размаху хлестнул по лицу. Она повалилась набок и скатилась с кровати на пол. Он встал над ней, занеся руку для очередного удара, и она испуганно съежилась, притянув колени к подбородку.
— Ты же знаешь, что да, — прорыдала она.
Он помог ей подняться на ноги, но только для того, чтобы снова ударить ее — еще больнее, на сей раз по затылку, где не остается синяков. Она покачнулась, но не упала.
Как-то это мало походило на игру.
Во рту появился сладковатый привкус. Карен подумала, не пора ли прибегнуть к спасительному слову, но побоялась потратить его впустую — хуже того, обнаружить, что в данных обстоятельствах оно утратило способность предотвращать жестокость.
Что ж, так ей и надо.
Он велел ей встать на колени. Почтительно поклонившись, жалкая в своем желании подвергаться унижениям с его стороны, она опустилась перед ним на колени и дрожащими, влажными пальцами развязала пояс на его халате.
Наконец он ее оттолкнул, и по его взгляду она поняла, что это была месть, что он все знает и теперь собирается ее убить.
Он вдруг наклонился — она почувствовала, как его руки сомкнулись на ее лодыжках, — и рывком поднял ее вверх ногами. Голова у нее запрокинулась, когда голое горло, перерезанное рубиновым колье, на мгновение уперлось в край матраса, и тут он швырнул ее на кровать. Продолжая держать ее за лодыжки, он перевернул ее на живот, медленно подтянул к себе и стал целовать ее ноги, постепенно подбираясь губами к горящим рубцам под ягодицами.
— Просто я хочу, чтобы ты была счастлива, вот и все, — сказал Том, переходя от дела к словам (Карен хотелось умолять его не останавливаться). — Я хочу, чтобы ты пообещала мне, что больше не будешь заниматься этими жуткими вещами.
— Прошу тебя, Том…
Не слушая ее, он отошел включить стерео.
Карен узнала мощное звучание хорала из «Навуходоносора» Верди — единственного музыкального произведения, как сказал однажды Том, которое неизменно поднимает ему настроение, когда он не в духе.
— О боже, не надо, прошу тебя, — проговорила она, увидев по тени на стене, что Том надевает наглазник, но даже не попыталась пошевелиться.
Она лежала, уткнувшись лицом в подушку, скрестив руки на затылке в неопровержимо покорном жесте защиты и в то же время напрашиваясь на неизбежный финальный удар. Пальцы нащупали твердую алмазную застежку рубинового колье. Она напряглась всем телом, когда Том перевернул ее и раздвинул бедра. Что-то щелкнуло, горло вдруг перестало сдавливать, и рубины разлились на простыне темной блестящей лужицей.
Карен охнула, и в следующий же момент Том вошел в нее. Она закрыла глаза — боль была такой сладкой мукой! — почувствовав, еще до того как он начал двигать, что она вот-вот кончит и что ничто на свете не сможет ее остановить.
К тому времени как она вернулась из ванной, небо на востоке стало бледнеть. Том уже спал. Он лежал на боку, подложив руку под голову. Карен с минуту постояла у постели, разглядывая его. В его пухлом порочном лице проступили мальчишеские черты. Он снова стал похож на ребенка, доверчивого, беззаботного.
Она отвернулась, удивляясь своей способности усмирять его беспокойных демонов… как и своих. Ей захотелось разбудить его и все ему рассказать, обнажить душу. Она даже тронула его за плечо, но он не пошевельнулся, и тогда она восприняла это как очередной знак.
Том уже все за нее решил. Он собрал с постели рубины и вместе со сломанной застежкой положил их в сейф. Сказал, что знает одну мастерскую на Семьдесят четвертой улице, где колье смогут починить к завтрашнему вечеру.
Карен забралась в постель, села, подперев спину подушками, и стала ждать, когда подействует секонал. От тела спящего рядом Тома повеяло виноватящим теплом, и она закрыла глаза. Навязчивым кошмаром замелькали старые кадры: как Нед упал с кроватки, а она тогда так надралась, что не могла и пальцем пошевелить. Потом — как головорезы Виктора Серафима выворачивают руки мистеру Неспасибо… вонь из багажника «линкольна».
Выхода нет.
III ГЛУХОЕ ОКНО
Суббота
Теплый порыв ветра с бухты взбудоражил тени акаций, задрал парусом угол газеты на коленях у Тома, который сидел в простеньком адирондакском[37] кресле, упершись ногой в каменный парапет, венчающий скалу, и оглядывая золотистые просторы пролива. Солнце на мгновение озарило его лицо, когда он наклонился выпить остатки кофе, бросив мимоходом взгляд в сторону дома. Шторы на окнах спальни были еще задернуты.
Том поднялся и подошел к тому углу террасы, откуда было достаточно хорошо видно пляж, чтобы убедиться, что рыбу снова выбросило на берег. Утром он уже обсудил со смотрителем территории проблему ограничения ущерба от «бурой волны». Все лето на всем протяжении нездоровой, раскисшей приливно-отливной полосы пролива, задыхающейся от недостатка кислорода, заваленной рыжими водорослями, не затихали разговоры о загрязненных устричных банках, о дельфинах, выброшенных на городские пляжи, о купальщиках, пострадавших от водяных вирусов. Внизу, под самым домом, Уэлфорд обнаружил затерянные армады мечехвостов, этих пугливых первобытных «ископаемых» с небесно-голубой кровью, лениво патрулирующих тепловатые отмели. По ночам иногда слышалось мягкое легкое шебуршение — это дышали и размножались цветущие водоросли.
Все это: что в проливе не хватает кислорода для поддержания жизни, что цветущие водоросли, которые, как и любое другое растение, выделяют кислород днем, но с лихвой поглощают его ночью, потому что им нужно плодиться, — Том пытался простым научным языком растолковать старому Доминику, потомственному жителю прибрежной полосы из рода Бейменов. И в результате вышел на свою излюбленную тему: что из-за нерадивого отношения населения к природным богатствам Лонг-Айленд вскоре утратит способность поддерживать всякую жизнь, кроме жизни пассажиров общественного транспорта, которым приходится ездить на работу в город, — а разве ж это жизнь?
Он посмотрел на часы. Если Карен не спустится до его отъезда в Нью-Йорк, придется позвонить ей из машины или с работы. Нехорошо, конечно, так завершать любовное свидание, но не будить же ее после вчерашнего перепоя. В последнее время он забыл об осторожности и перестал держать спиртное под замком.
Пусть даже отчасти он сам виноват в ее прегрешении, но ей все равно потом потребуется профессиональная помощь. Разумеется, она будет это отрицать, как отрицала все и всегда. Но на сей раз он покажет ей, что она с собой сделала, заставит потрогать порезы собственными руками, даже если она, стоя перед зеркалом, будет твердить: какие еще порезы? о чем это ты? ничего не вижу…
Абсолютная убежденность в своей правоте. Вот что позволяло ей так ловко все скрывать. Так она и хранила свою тайну… все то время, что наставляла ему рога. И трахалась со своим Мистером Мэном.
Волна от катера — Том даже не заметил, как он подлетел, — с глухим шумом разбилась о скалы внизу; гул моторов, удаляющиеся звуки смеха и музыки шлейфом разнеслись над водой. Не связаться ли ему сейчас с ее докторами в Силверлейке — так, на всякий случай, — вот о чем надо хорошенько подумать.
То, что произошло между ними ночью, ничего не изменило. Теперь он понимал, что потребность Карен подвергать себя наказанию — это нечто большее, чем расстроенная фантазия. Эта потребность была мотивирована. Но со временем, даст бог, раны — все раны — затянутся. Когда человека любишь, ты можешь простить ему все, что угодно.
Разве не так получилось?
Он смотрел, как длинная сеть из водорослей, нагруженная мусором, подкатывает к пляжу верхом на маслянистой волне. Одно хорошо в Карен — она прекрасно поддается лечению.
Доминик отклонил его сценарий катастрофы, объяснив, что воспринимает заботу своего хозяина о царстве природы как прихоть богатого человека, — сам он все валил на погоду. На той неделе ему трижды пришлось расчищать пляж, ворчал слуга, но какие бы залежи рыбы он ни выгребал, ее, казалось, приносило еще больше.
— Прямо как в вашей притче из Нагорной проповеди, — присовокупил он с хитрецой.
Том хотел было возразить Доминику, что если бы пляж принадлежал ему, то черта с два его бы порадовало, что берег постоянно украшает серебристая кайма из вонючей раздувшейся рыбы. Но слуга его опередил, сказав, что если чем и пахнет, то дождем, дождем перед выходными.
