Уильям Лэндей - Душитель
— Спасибо.
— Надеюсь, твой новый шеф этим подавится, между нами говоря. — Фиш проследил, как деньги исчезли в кармане Джо, и слегка нахмурился. — И пожалуйста, пусть они отправятся по назначению.
— Не лезь не в свое дело.
— Я просто сказал… Не забывай, чьи это деньги.
— Но отчего-то они лежат в моем кармане. Странно, да?
— Видал я вещи и более странные.
— А мне все-таки чудно.
— Привыкнешь. Ты пока неиспорчен.
— Ты так и будешь надо мной издеваться?!
— Ты только что взял мои деньги, заработанные тяжелым трудом, и хочешь, чтоб я тебя поблагодарил?
— Да брось, Фиш, бизнес есть бизнес. Мне это не нравится не больше, чем тебе.
— Ты не возражаешь.
— Ах так…
— Я же не слепой. Я все понимаю.
— Ты ошибаешься.
— Я не первый год этим занимаюсь. — Фиш пожал плечами: «Как тебе угодно».
— Так или иначе, речь не обо мне. На моем месте мог оказаться кто угодно.
— Но на нем оказался ты, в том-то и дело.
— Да, на нем оказался я, поэтому обращайся со мной как подобает, и давай побыстрее с этим покончим. Невероятно. Как будто мне делать нечего помимо этого дерьма. Господи, как будто я за столько лет отдал тебе недостаточно денег. Что, забыл?
— Думаешь, они все у меня и остались? Нет. Вы держите пари друг против друга, проигравшие платят победителям. Вот как это работает. Я всего лишь посредник. Если хотите знать, где ваши деньги, так найдите того, кто выиграл. У меня их нет. Все, что мне остается, — это проценты. Сущая мелочь.
— Чарли Капобьянко вполне живет на эту мелочь.
— Зависит от объема.
— Так или иначе, с меня ты получил прорву этой самой мелочи.
— А теперь ты пришел забрать хотя бы часть. Смешно, детектив?
— Хватит, Фиш, я сказал. Я тебя не просил совать нос в мои дела.
— Я собирался сказать то же самое.
— У меня нет иного выбора.
— Как угодно, шеф.
— Даже тебе не все известно, Фиш.
— Просто удивительно. Вообще, живи как знаешь, мне-то что. Хотя твой отец наверняка в гробу переворачивается.
— Заткнись! — Джо потянулся через стол и ткнул пальцем в грудь Фиша, как будто нажал на кнопку. — И повторять я не собираюсь. Хватит. Я что, должен выслушивать это каждую неделю?
— Нет. Я свое сказал.
34
На крыше первого участка гнездились чайки. Они взлетали из-за кирпичного парапета, приземлялись, кричали, беспокоились и снова улетали. В сплетенном из веточек гнезде лежали три сероватых крапчатых яйца. Толстый пушистый птенец неуверенно прошелся вдоль края крыши. Он был такого же серовато-коричневого цвета, как и яичная скорлупа, то и дело останавливался, чтобы исследовать забившийся между камнями мусор — окурки, пивные банки, рождественские фонарики. Обнаружив огромную пару черных ботинок, птенец попытался на них вскарабкаться.
— Отвали, — сказал Джо.
Он подергал ногой, и птенец заковылял прочь. Джо снова принялся смотреть через парапет на ощетинившиеся антеннами крыши, Бикон-Хилл и обширный пустырь Уэст-Энда в сумерках. Внизу из туннеля возникали и исчезали в городских дебрях машины.
Позади раздался голос:
— Господи, Джо. Ты что, прячешься?
Брэндан Конрой осторожно перешагнул через высокий порог и железяку, которая подпирала дверь. Он двигался осторожно, как обычно ходят крупные старики. На взгляд Джо, он походил на лося, который по камушкам переходит реку.
— Я тебя обыскался. Три лестничных пролета, черт возьми. Какого хрена ты тут делаешь?
Джо продемонстрировал ему зажженную сигарету.
— Э… А почему не сказал лейтенанту? Вдруг ты срочно потребуешься?
— У меня закончилась смена.
— Ну так иди домой. У тебя семья, сынок.
— Что вам надо, Брэндан? Вы ведь не просто так преодолели эти три пролета.
Конрой подошел. Он был недостаточно высок, чтобы заглянуть через парапет, а потому просто окинул взглядом крышу. Три трубы, вентиляционная шахта, дурацкие чайки. Золотой купол с классическими окнами и декоративной вазой на шпиле. Конрой был в полной форме, с золотым шевроном на рукаве.
— Знаешь, я никогда сюда не поднимался.
— Это единственное место, где можно побыть одному.
— Иди домой, Джо. Пора.
— Вы за этим сюда пришли?
— Твоя мать о тебе беспокоится.
— И она послала вас?
— Если бы твой отец был жив… Джо, нельзя винить женщину за то, что она беспокоится о сыне. Что с тобой такое?
— Поверьте, Брен, вы не захотите этого знать.
— Перестань. Вряд ли все так плохо, парень.
— Да.
— Может быть, я сумею помочь. — Конрой помолчал, но не дождался ответа. — Помнишь, как тебя арестовали в Дерборн-сквере, где ты околачивался в поисках неприятностей? Помнишь? И кому ты позвонил, потому что боялся старика?
— Я был мальчишкой. На сей раз все сложнее.
— Может быть.
— Поверьте. Добрый дядюшка Брэндан ничего здесь не поделает.
— Как бы то ни было, сынок, мы тут вдвоем, не считая голубей.
— Это чайки.
— Ну, чайки, какая разница.
Джо ухмыльнулся. Несомненно, Конрой желал ему добра, но даже если бы Джо захотел открыться, то не смог бы дать определение своим чувствам. Это был не страх наоборот, он чувствовал себя спокойнее, чем когда-либо. Возможно, он даже окажется умнее: играя на два фронта, успокоит врага, ничего не платя и не обещая. Не то чтобы он действительно делал нечто постыдное — работа была пустяковая. Время от времени — просьба отнести чемодан в Норт-Энд, заглянуть в забегаловку, где промышляли букмекеры — в табачную лавчонку, бакалейную, мастерскую по починке обуви, — и забрать деньги. Джо не совершал преступлений и потому чувствовал себя винтиком в старинной, сложной машине. Он всего лишь был на посылках. Фиш — исключение. Обычно люди, которым Джо наносил визит, отнюдь не возражали против уплаты налога и не сопротивлялись. Деньги для Капобьянко — обычная статья расходов. Джо убедился, что катастрофа случилась без особого шума, так что, возможно, это никакая и не катастрофа. И все же, все же… Он не мог избавиться от этого ощущения. В присутствии других полицейских он смущался. У него была постыдная тайна, он стал шпионом. Он не чувствовал себя прежним Джо Дэйли. Возможно, и никогда больше не почувствует.
— Я кое в чем ошибся, Брен, только и всего.
— Что ты натворил?
Джо помедлил. А, какого черта. С тем же успехом можно рассказать кому угодно.
— Попал на крючок. Я играю.
— В смысле?
— Бега, собаки, лошади, так далее.
— И?
— Ну… приходится отрабатывать долг. Меня заставили бегать по поручениям. Пока что. Не сомневаюсь, будет и хуже.
— Кто заставил?
— Люди Капобьянко. Ко мне явился сам Винсент Гаргано.
— Ага. И насколько велик долг?
— Слишком большой, чтобы расплатиться.
— Я могу раздобыть денег.
— Сомневаюсь, что этого будет достаточно. Вряд ли я так просто от них отвяжусь.
Конрой кивнул.
— Кто об этом знает?
— Никто.
— Даже Кэт?
— Если узнает Кэт, узнает и мать. А если узнает мать… Короче, я бы предпочел справиться самостоятельно.
— Конечно, конечно. Надо подумать, что тут можно сделать… Авось как-нибудь вывернемся.
— Я буду очень признателен.
— Ты не одинок, парень. И не забывай об этом.
— Ладно.
— Похоже, у тебя действительно не было особого выбора. Или был?
— Ну да, пуля в голову.
— Тогда ладно. И не страдай. Ты делаешь то, что вынужден делать, Джо, понятно? Просто не заходи слишком далеко. Бегай себе по поручениям, но помни, что ты по-прежнему полицейский. Если зайдешь слишком далеко, никто тебе руки не подаст.
— Понятно.
— Мы обо всем позаботимся, а ты не теряй голову. У тебя семья, парень. У тебя сын, ты за него отвечаешь. Никто, представив себя на твоем месте, не посмеет сказать, что ты поступил неправильно.
— Спасибо, Брен. Хорошо, что отец этого не видит.
— Вот что я тебе скажу — твой отец не святой, земля ему пухом. Иногда он тоже делал то, что приходилось.
— Да? Что, например?
— Я не хочу об этом говорить. Он умер, он был моим другом и чертовски любил своих сыновей. И если о некоторых вещах он не желал вам рассказывать — значит, таково было его решение, и я не собираюсь лезть в чужие дела. Не всякий отец во всем откровенен с сыном, Джо. И это правильно. Сын никогда не знает отца на сто процентов, их разделяют много лет. Но я знал его. Знал как брат, черт возьми. Твой отец был отличным, честным полицейским. Он никогда, никогда не делал того, чего вы могли бы стыдиться. Пойми меня правильно. И в то же время он был человеком, живым человеком, жил среди людей, как и ты, вот и все. Я не хочу, чтобы ты сидел тут на крыше и размышлял о том, что сказал бы твой старик. Он бы все понял, поддержал тебя, точно так же, как я тебя поддерживаю. Так мы и живем. Мы делаем то, что делаем, и не просим за это прощения. Вот что такое семья.
