Дин Кунц - Славный парень
— Вам точно не нужно спрашивать моего разрешения. Копы... разве они не могут заходить, куда им хочется?
— В Конституции записано не совсем так, но близко к этому.
— Вы знаете, где стоят компьютеры?
— Да, я помню.
Дьявол неграмотности проник и в этот храм слова. Два стеллажа с книгами пришлось убрать, чтобы поставить шесть компьютеров.
Пит сел, включил компьютер, вошел в Интернет. И вскоре вновь разбирался с убийствами в «Сливках и сахаре».
Глава 36
До того как речь зашла о беге с быками, Синтия Норвуд была энергичной женщиной шестидесяти с небольшим лет. Но в какую-то минуту постарела лет на двадцать.
Ранее живые глаза потускнели. Обаяние ушло с лица, кожа обвисла.
Ноги не слушались. Она не могла их поднять. Даже при помощи Крайта едва переставляла, не отрывая от пола.
— Почему мы идем в туалет? — едва слышно выдохнула она.
— Потому что там нет окна.
— Нет?
— Нет, дорогая.
— Но почему?
— Я не знаю, дорогая. Если бы решение принимал я, там обязательно было бы окно.
— Я хочу сказать, почему мы туда идем? Почему не можем остаться здесь?
— Вам же больше не хочется есть, правда?
— Мне хочется пойти домой.
— Да, я знаю. Вы любите дом так же сильно, как я.
— Вам необязательно это делать.
— Кто-то должен это сделать, Синтия.
— Я никому ничего не сделала.
— Да, я знаю. Это неправильно. Действительно, неправильно.
Мягко вталкивая Синтию в туалет, он почувствовал, что ее всю трясет.
— Я собиралась за покупками.
— И куда вы обычно ездите?
— В разные места.
— Я — не любитель ходить по магазинам.
— Мне нужен летний костюм.
— У вас отменный вкус.
— Мне всегда нравилось красиво одеваться.
— Отойдите вон в тот угол, дорогая.
— Это так не похоже на вас, Ромми.
— На самом деле это очень на меня похоже.
— Я знаю, что вы — хороший человек.
— Что ж, я действительно хорош в том, что делаю.
— Я знаю, что у вас доброе сердце. Сердце, оно у всех доброе. — Она уже стояла в углу, спиной к нему. — Пожалуйста.
— Повернитесь и посмотрите на меня, дорогая. Она ответила не сразу: перехватило дыхание.
— Я боюсь.
— Повернитесь.
— Что вы собираетесь делать?
— Повернитесь.
Она повернулась. По щекам текли слезы.
— Я была против войны.
— Какой войны, дорогая?
— Малколм был за, а я — против, всегда.
— Послушайте, Синтия... вы так изменились.
— И я жертвовала деньги, знаете ли.
— Только что вы были такой старой, старой и печальной.
— На спасение орлов и китов, голодающим африканцам.
— А теперь вы совсем не старая. Клянусь, на вашем лице нет ни морщинки. Вы выглядите как ребенок.
— Господи.
— Я удивлен; что вы дошли до этого так поздно.
— Господи,господи.
— Слишком поздно.
Большим пальцем он переставил селекторный
переключатель на затворе в другой режим, полуавтоматический, потому что ему требовался только один патрон. Через крохотную комнатушку выстрелил ей в лоб.
И действительно, в самом конце лицо у нее стало будто у ребенка, но ненадолго.
Крайт отступил на шаг и закрыл дверь туалета.
Сварив еще горячего шоколада и поджарив два гренка из корично-изюмного хлеба, вновь сел за стол. Все было вкусно, но он не чувствовал того же уюта, что и раньше. Не мог вернуть прежнее настроение.
Согласно настенным часам, ждать курьера с одеждой ему осталось час и двадцать минут.
Он только бегло осмотрел дом. Так что теперь мог провести более тщательное обследование.
Невероятно, но из гостиной донесся мужской голос:
— Синтия. — И тут же снова: — Синтия? — Шаги приблизились.
Глава 37
Улетевшая в Нью-Йорк Тереза Мендес жила в одной половине двухквартирного дома. Запасной ключ она хранила в сейфе для ключа с наборным замком, который крепился под сиденьем стула из красного дерева, стоявшего во внутреннем дворике.
Линда первой вошла в дом через кухонную дверь. Достала пистолет из сумочки и положила на стол для завтрака. Дорожная сумка и сумочка отправились в раковину, обсыхать.
Тим с отвращением смотрел на лужу, которая собиралась у его ног.
— Ну вот, устроили потоп.
— Я принесу полотенца. — Она сняла куртку, кроссовки, ушла из кухни.
Тим чувствовал себя крайне неловко, казался себе большой губкой, которая впитала в себя дождь, а теперь вот выдавливала его из себя.
Вернулась Линда, босиком, в халате, с одеялом и стопкой полотенец, положила все на столик рядом с ним.
Раздвинула пару складных дверей, за которыми оказалась ниша со стиральной машиной и сушилкой.
— Раздевайся, одежду брось в сушилку. Одеяло используй вместо халата.
Она взяла одно из полотенец, подошла к раковине, начала вытирать дорожную сумку.
— У меня будет право на уединение?
— Думаешь, мне не терпится взглянуть на твой голый зад?
— Возможно. Что я вообще о тебе знаю?
— Я поднимусь наверх, быстро приму душ.
—У меня есть чувство собственного достоинства.
— Это я заметила первым делом, сразу после твоей огромной головы. Сколько времени мы будем здесь в безопасности?
— Я бы не задерживался дольше двух часов. Лучше девяносто минут.
— Здесь тоже есть ванная, если ты хочешь принять душ. Рубашку и джинсы, когда они высохнут, мы сможем погладить.
— Мне как-то не по себе.
— Обещаю, что подглядывать не буду.
— Я про другое. Использовать вот так дом незнакомого человека.
— Она не незнакомка, а моя подруга.
—Для меня незнакомка. Когда все закончится, мне бы хотелось сделать для нее что-нибудь приятное.
—Ты не сможешь оплатить ее закладную.
—Душ — это хорошо.
— Я надеюсь, и ты тоже хороший. Я не смогу жить с плохим человеком. — И она вышла из кухни, унося с собой дорожную сумку и сумочку.
Какие-то мгновения он постоял, думая над двумя небрежно произнесенными ею словами: жить с... Если б думал и дальше, то одежда могла бы высохнуть на нем, сушилка бы и не потребовалась.
Он разделся, загрузил сушилку, вытер пол полотенцем, понес другие полотенца в ванную.
Горячая вода так приятно расслабляла. Он бы мог простоять под струей целую вечность, да только сливное отверстие в полу напомнило ему глаза Кра- вета, с расширенными зрачками, жадными до света, а эти глаза заставили подумать о «Психозе».
Намывшийся, вытершись насухо, завернутый в одеяло, он вернулся на кухню. Хотелось поесть, но он не считал себя в праве шарить по буфетным полкам или заглядывать в холодильник.
Сел на стул, дожидаясь Линды, одеяло напоминало монашескую рясу.
Прошлым вечером в доме Линды до того, как пришлось пуститься в бега, в какой-то момент она вызвала в нем бурю эмоций. Его охватил ужас и восторг, которые одновременно и связывали, и освобождали его.
Тогда он не смог назвать это чувство. Но теперь вдруг осознал, что знает, что это за чувство, понимает, почему он так резко повернулся спиной к спокойной жизни, которую создал для себя, и ступил в новую, где поручни безопасности отсутствовали напрочь.
Теперь он знал это слово. Цель.
Когда-то у его жизни была цель. И он делал все для ее достижения.
И по очень веским причинам выбрал себе другую жизнь: с монотонной работой, невинными радостями, минимумом размышлений.
Ощущал усталость в сердце и разочарование, убедился в бесплодности своих усилий. Истинные то были чувства или мнимые, разбираться не стал.
Когда он нашел себе новую работу и простые удовольствия, когда приложить кирпич к кирпичу или камень к камню стало его главной целью, когда наибольшую удовлетворенность он получал, заполнив сборник кроссвордов или пообедав с друзьями, усталость покинула его сердце. В этой маленькой жизни, где он не служил ничему великому, не было места для разочарования, не возникало сомнений и ощущения бесплодности усилий.
В прошлый вечер, в таверне, его годы отшельничества подошли к концу. Он еще полностью не осознавал, почему обрушил стены, внутри которых чувствовал себя так комфортно, но фотография Линды имела к этому самое непосредственное отношение.
Он не влюбился в нее с первого взгляда. Он не тратил свою жизнь на поиски такой, как Линда. Ее лицо поначалу показалось ему одним из многих, симпатичным, но не завораживающим. И нынешние его чувства к ней тогда он просто не .мог себе представить.
Возможно, он знал причину: имя человека, приговоренного к смерти, всего лишь имя, но лицо, если мы решаемся взглянуть на него, показывает нашу собственную уязвимость.
Правда, когда Линда вернулась, в синих джинсах и черной футболке, которые достала из дорожной сумки, ничего уязвимого он в ней не увидел.
