Сэм Хайес - Ябеда
— Интерес еще одной галереи — это наш шанс.
Нина повернулась и прижалась к губам мужа поцелуем, ладонями сжала виски, мечтая стать частью Мика, укрыться в нем от всех, навсегда.
— Мы с тобой завоюем целый мир, — сказала она глубоким голосом, который всегда заводил Мика, оторвавшись от мужа и глядя ему в глаза. — И галерею из Уэст-Энда.
— Вот именно, из Уэст-Энда!
Его губы коснулись ямочки на ее шее. Ему было мало одного поцелуя, он хотел еще, но время поджимало — надо готовиться к приему гостя.
Нине вспомнился единственный случай, когда она отклонила ласки мужа. Она снова очутилась в больнице, снова вглядывалась в отражение в крошечном зеркальце на стене туалета. «Умерла… — Она различала лицо, губы, слышала слова, но разве это ее голос? — Как моя малышка могла умереть?»
Это был плановый осмотр на двадцатой неделе беременности, Мик обещал приехать к ней в клинику, но по дороге проколол шину. Связаться с ним она никак не могла — мобильного телефона у него не было; по правде говоря, они едва наскребли на старенький «фиат» для Мика. Словом, в затемненную комнату Нина вошла одна, разделась за ширмой и легла на кушетку. С противоположной стороны урчащего аппарата УЗИ одиноко расположился стул. Для отца, догадалась Нина.
— Странное дело, — сказала докторша немного погодя и умолкла. Целая вечность прошла, прежде чем она показала: — Вот головка, но…
При виде крошечного курносого профиля Нина лишь ахнула, не в силах вымолвить ни слова.
— Но я не слышу его сердцебиения…
Произносила ли докторша еще какие-то слова, Нина не помнит. Все вокруг затянуло защитной пленкой, которая не давала правде пробиться в сознание.
Вызвали врача-консультанта, провели новое ультразвуковое исследование, с молниеносной скоростью сделали анализы, которые не оставили сомнений — ребенок умер. По мнению врачей, четыре недели назад. Нина пыталась вспомнить — что она делала, когда ее малышка решила сдаться?
Потом примчался Мик, красный как рак, виноватый, с ног до головы в машинном масле.
— Я все пропустил? — спросил он, улыбаясь.
Нина лежала на спине, белая, как ее рубашка.
— Она умерла, — проговорила бесцветным голосом.
Мик еще не знал, никто не удосужился ему сказать. Из приемной его сразу отправили в кабинет УЗИ — еще один папаша, которому сейчас за опоздание намылят шею.
Мик остолбенел. Спросил: ребенок еще внутри, еще не родился?
Нина не знала, что ответить. Она с мольбой уставилась на женщину-консультанта, что-то озабоченно строчившую в блокноте, но та не подняла глаз, не увидела выражения ужаса на Нинином лице, не заметила, как она сползла с кушетки и заковыляла в туалет. Мик бросился за женой, обхватил руками ее беременный, но уже безжизненный живот.
— Не прикасайся ко мне! — взвилась Нина.
Убитый горем Мик, не обращая внимания на ее крик, зарылся лицом в Нинины волосы.
— Умерла, — сказала она, глядя на себя в зеркало. — Как моя малышка могла умереть? — Ей казалось, она сама умирает, словно смерть ползла изнутри.
— Или давай поведем его в ресторан, — предложил Мик. Теплая рука сжала Нине плечо, возвращая в реальность. — Нина? Ты слышишь? Я говорю, можем поужинать в городе, тогда тебе не придется готовить.
Нина стряхнула воспоминания. Во рту пересохло. Не часто, но она думала о старшей сестричке Джози, никак, впрочем, не называя. Нина не дала ей имени — оно сделало бы девочку настоящей, живой, и потерять ее было бы еще тяжелее. Могилы не было, только горстка пепла, развеянного над рекой неподалеку от того самого места, где одной темной ночью она была зачата, где было вино и звезды и меж деревьев скользили летучие мыши. Вздох ветерка — и от нее не осталось и следа.
— У меня есть свежая рыба, — сказала Нина.
Слова невесомой нитью протянулись через годы, из прошлого в настоящее. Снова вернулся весь ужас ее сегодняшнего положения, застучал молоточками в висках. Живот свело. Некуда, некуда бежать! А если и убежать — что станется с ее семьей? Неужели им было дано прожить вместе лишь определенный срок, а теперь он на исходе? Неужели надо быть просто благодарной за двадцать лет, прожитых с Миком, за пятнадцать лет, отпущенных на заботы о Джози? А ведь в воображении рисовалось, как она состарится рядом с Миком, виделся домик в Корнуолле, собака, Джози приезжает в гости с их внуками…
— Я приготовлю ужин. — Нина встала, прошла в кухню и вытащила из холодильника рыбу. По крайней мере, будет чем занять мысли на несколько часов.
Мик топал следом, бормоча, как он признателен, и предлагая любую посильную помощь.
Нина коротко глянула на него, шлепнула рыбу на разделочную доску и еще не ведая, каким образом это поможет, набросилась на рыбью тушку с самым острым из имеющихся в хозяйстве ножей.
Глава 30
Десятки ворон срываются с деревьев, пока я обхожу Роклифф-Холл. Возмущенно каркая, птицы носятся в тонком утреннем тумане, который висит на ветвях, словно кто-то окутал школьный участок тюлем. Я иду вдоль каменного фундамента, выступающего у основания стен. Задрав голову, разглядываю пять этажей викторианского здания из красного кирпича, что поднимаются в дымку, затянувшую голубое небо. Утро сегодня замечательное, совсем не под стать моему настроению.
«Не это. И не это», — бормочу я, минуя одно окно за другим. Большинство комнат занимают шестиклассницы, но в этом же крыле живут и сотрудники. Такова политика школы — размещать комнаты женского персонала вперемешку со спальнями девочек. Ненавязчивый присмотр, как пояснила Сильвия. Мужской персонал обитает в том же крыле, где и Эдам, за исключением директора с женой. У них собственная квартира. На чердаке под крышей всего два помещения — моя каморка и еще одна комната. Я спрашивала Сильвию, нельзя ли в ней сложить спортивную форму, но та ответила, что комната заперта, а ключ у директора, и посетовала, что только даром место пропадает.
Наконец отыскиваю знакомые голубые занавески, все остальные — лиловые. Земля здесь идет под уклон, и подоконник оказывается у меня над головой. Но если чуть отступить, то заглянуть в окно проще простого. Споткнувшись обо что-то, смотрю себе под ноги и замечаю прямо под окном камень, очень большой, похоже, из декоративного садика. Серо-зеленый лишайник покрывает его со всех сторон, но… что это? Сердце екает: на плоской стороне камня глинистый отпечаток ноги, а недалеко на траве — рытвина, откуда камень подтащили к стене.
— Кто-то здесь в самом деле был, — бормочу я.
Сквозь пелену тумана пробивается солнце, лучи падают на стекло, и мне в глаза бросается сальное пятно в нижней части окна, как будто его терли. Вокруг пятна все стекло в грязных разводах.
Так, а здесь что? За растрескавшуюся деревянную раму зацепился лоскуток. Осторожно вытягиваю обрывок салфетки — другого доказательства, что кто-то стер отпечатки ладоней, и не нужно.
Боюсь только, в отрезвляющем свете дня Эдам уж точно не поверит, когда я расскажу ему, что видела. Мне и самой с трудом верится, что кому-то понадобилось выискивать что-то — кого-то — в пустой школе. Возвращаясь назад к главному входу, я кручу в пальцах клочок салфетки и размышляю: где может прятаться человек, которому абсолютно некуда податься?
Я едва успеваю зайти в холл и отряхнуть росу с башмаков, как на меня налетает Эдам, бодрый и веселый, и принимается о чем-то говорить, и сыплет вопросами, в смысл которых я не в состоянии вникнуть.
— Я тут подумал — не составишь мне компанию? Если, конечно, в силах. Такое чудесное утро!
На Эдаме ярко-синяя куртка — идеальная одежда, если собрался в горы — и удобные ботинки для прогулок. От него пахнет кофе, еще влажные после душа волосы обрамляют свежее лицо крутыми завитками. Я с трудом отвожу от них глаза.
— Что, прости?
Эдам терпеливо вздыхает.
— Я говорю, не хочешь ли сходить со мной в старую церковь? Я договорился, чтоб нас впустили, и это на школьной территории, так что идти не очень далеко.
Он топчется по старым плиткам пола с таким видом, будто не на шутку разобидится, если я откажусь. После инцидента с Кэти Фенуик его интерес ко мне сильно вырос. Я всего лишь поступила как должно, но тем самым, вольно или невольно, протянула между нами ниточку доверия.
— Ключи у одного мужика из деревни, — продолжает Эдам. — Я поднажал кое на кого и добился разрешения провести полчасика внутри. Мне это нужно для книги, и тебе, уверен, будет интересно. Церковь уже лет двадцать как заброшена. Мне не помешала бы хорошая компания.
Водонепроницаемая куртка обтягивает широкие плечи Эдама, одной рукой он опирается на стену, словно поддерживает все здание. Воодушевление на его лице уступает место надежде, а та в свою очередь сменяется нетерпением. Мне хочется прижаться лицом к этой куртке, укрыться от всех, выплакаться от души на груди у человека, ближе, сильнее, надежнее которого мне сейчас не найти.
