Альфредо Конде - Тайна апостола Иакова
Зрелище смерти неизбывно привлекает самых разных людей во всех концах света. Может быть, потому, что смерть — это прекрасная статная дама, у которой нет сердца. По крайней мере, это так для дикарей, если верить тому, что писал Шатобриан. Но не для нас. Для нас она не статная и не прекрасная. Для нас смерть — это скелет, вооруженный косой и завернутый в саван, из-под которого выглядывает лишь горькая беззубая улыбка. Иногда ее величают Белая Дама, но это выглядит слегка претенциозно.
По разным причинам многие из присутствовавших на траурной церемонии вспоминали образ Софии Эстейро, представляя себе ее шикарную телесную оболочку, во всей красе которой она предстала в злополучной ванне. Надо сказать, пресса изрядно потрудилась над тем, чтобы соответствующим образом растиражировать сей образ, и теперь даже не наделенные достаточным воображением люди могли вспомнить ее свежей и цветущей, с неподражаемой льдинкой во взгляде. Той самой льдинкой, что делала ее столь неотразимой для любого мужчины, с которым ей доводилось сталкиваться на улицах древней Компостелы.
Перестав на время проклинать своих подчиненных за их нерасторопность, Салорио, стоя у входа в храм, занимался тем, что разглядывал лица людей, входящих в церковь Святого Франциска, согласно преданию основанную самим этим святым. Церковь была достаточно просторной и удобной для того, чтобы служить местом проведения самых крупных траурных церемоний, которые когда-либо проводились в галисийской столице.
Господин главный комиссар полиции по-прежнему пребывал в дурном расположении духа, хотя внешне и выглядел вполне спокойным. Недавнее бегство Эулохии, присовокупленное к шумихе, поднятой в прессе по поводу дела, которое он вел менее двух суток, держали его в состоянии напряженного беспокойства, к которому он не слишком был привычен. Густой супчик и хорошее жаркое — вот это было его. Миноги сегодня и куропатка назавтра являли собой предел его желаний; правда, было одно исключение: Эулохия.
Укрывшись за спинами прибывших на церемонию представителей власти, Андрес Салорио наблюдал за лицами спускавшихся по лестнице, ведущей от основания памятника, созданного Асореем в честь Франциска Ассизского, к входу в храм. Лица были самые разные, причем некоторые из них, насколько он смог разглядеть, источали явное удовлетворение.
Его внимание привлекли каноники из компостельского собора. Все они были в сутанах, и у каждого на груди красовался крест Сантьяго, красный на черном; однако обычно венчающие одеяние шапочки на головах отсутствовали. Мантий тоже, к сожалению, не было. Салорио многое бы отдал, чтобы вновь увидеть священника в мантии. Укутанным в мантию и укрывшимся от дождя под огромным черным зонтом. Раньше в сувенирных лавках Компостелы можно было увидеть множество одинаковых деревянных фигурок: священник под зонтом, склонившийся под напором дождя и ветра, а внизу — вырезанная корявыми буквами надпись: «Дождь идет в Сантьяго».[30] Все-таки в глубине души Андрес Салорио был очень сентиментальным человеком.
Господину комиссару показалось, что на многих из священников сутаны из шелка. Наверняка так оно и было. Эти колышущиеся складками длиннополые одежды, которые священнослужители бережно проносили на себе по церковному пространству, словно были извлечены из далеких уголков его памяти.
Андресу даже показалось, что он отчетливо слышит шелест шелка, и он подумал, что подобное восприятие, скорее всего, обусловлено тем, что уже много лет он не наблюдал такого количества сутан, собранных в едином пространстве. Сей факт показался ему достойным внимания, и он постарался зафиксировать его в памяти. Восемь титулованных каноников и декан соборного капитула, то есть всего девять, и все в сутанах. Это все-таки что-то значит. Зрелище было поистине впечатляющим.
И еще его удивило подобострастие, проявляемое некоторыми именитыми горожанами по отношению к представителю Трибунала Римской роты в компостельской архиепархии; они так явно заискивали перед ним, что комиссар не смог сдержать улыбки, догадываясь о том, какие страхи терзают их.
Однако вскоре Андреса заставило забыть обо всем появление члена капитула, чье возведение в чин (каприз предыдущего иерарха) в свое время наделало много шума. Его сопровождала директор университетской библиотеки Аида Пена, а рядом вышагивал Сальвадор, сын Эулохии. Комиссар был настолько ошарашен появлением последнего, что предпочел бы раствориться в воздухе.
Ему совсем не хотелось встречаться с набожной прихожанкой, так пострадавшей от недавнего воздушного подвига его — как же его назвать? — пасынка, что ли. Он задал себе вопрос, как ему следует поступить в ситуации, когда с одной стороны от сей занудной дамы шествует слуга церкви, а с другой — вышагивает сын Эулохии. Может быть, все-таки поприветствовать ее? — вновь спросил он себя, заранее зная ответ: лучше постараться избежать встречи с ними обоими. Так он и сделал. Проигнорировал их.
Происшествие, или хулиганский поступок, как предпочитал называть его комиссар, получил заметный отклик в прессе и стал предметом обсуждения в ряде газет, а также основной темой появившихся там карикатур.
И в том и в другом случае под прицелом авторов находился не столько виновник драматического события, сколько Аида Пена.
На самых безобидных рисунках библиотекарша была изображена задницей кверху, а выражаясь точнее, трусами кверху. Это она-то, с ее манерой одеваться и привычками, если понимать под первой почти монашеское одеяние, поощряемое в Обществе святой Терезы, принадлежностью к которому она так гордилась, а под последними — в высшей степени благочестивое поведение, коего она требовала и от всего персонала библиотеки.
Однако самые безжалостные карикатуры изображали рядом с ней еще и досточтимого каноника. На одной из них он представал облаченным в сутану и берет легионера, грудь его пересекал патронташ, лицо обрамляли длинные бакенбарды; всем своим видом он демонстрировал готовность защищать попранную честь библиотекарши. Пышущий праведным гневом священник, бывший полковник войск Легиона, стоял в вызывающей, даже воинственной позе, подбоченясь и так гордо выпятив грудь, что отлетели даже верхние пуговицы его длиннополого одеяния; а сверху на него устремлялась несчастная дама верхом на метле с пропеллером, по виду напоминающей вертолет, которую с помощью пульта дистанционного управления направлял на священника некий молодчик с лицом отъявленного хулигана и туловищем цирковой обезьяны; голову сего монстра венчала легионерская феска. Такой вот рисунок.
На другом каноник и библиотекарша были изображены в виде влюбленной парочки; он по-прежнему демонстрировал грудь колесом, а она — трусики, при этом край ее юбки зацепился за один из рогов знаменитой козы испанского Легиона, на этот раз охраняющей вход в сахарскую альхайму,[31] куда парочка, судя по всему, намеревалась зайти. Нет нужды говорить, что у козы было лицо Сальвадора, и она курила папироску с гашишем.
Были, разумеется, и другие карикатуры. Так, еще на одной преподобный отец строчил из пулемета по летящему вертолету, а библиотекарша, переодетая гурией, танцевала танец семи вуалей. И вот теперь они появились втроем уже в действительности, и к ним не замедлили устремиться многочисленные фотографы.
Андрес Салорио, как уже было сказано, посчитал, что не стоит попадаться им на глаза, и незаметно перевел взгляд в другую сторону. Заметив стоящего поблизости депутата, он решил поприветствовать его, и сделал это с таким энтузиазмом и радушием, что привел слугу народа в совершеннейшее недоумение.
Оставив в полном замешательстве депутата, не перестающего задавать себе вопрос, чем же вызвано столь радушное, хотя и весьма краткое, приветствие со стороны шефа полиции (вопрос, на который он так и не смог найти сколь-либо вразумительного ответа), Андрес Салорио припомнил, что каноник, входивший в храм в сопровождении Сальвадора и Аиды Пены, Ален Андраде, ни у кого не вызывал особой симпатии. Бывший полковник регулярных войск Испанского легиона, он приобщился к служению религии в весьма зрелом возрасте, когда уже овдовел. Его посвящение в священнический чин было с радостью воспринято его детьми, которые всячески вдохновляли его на сей серьезный шаг, исходя из его же мудрой идейной установки, согласно которой истинным проявлением мужественности является состояние «полумонаха-полусолдата».
Когда опасность встретиться взглядом со странной троицей миновала, Андрес Салорио вновь обратил свой взор на публику, спускавшуюся по лестнице к входу в храм, и увидел безутешного жениха покойной в обществе ее столь же неутешной подруги и соседки по квартире. Прямо вслед за ними вышагивал дядя скорбящего жениха, декан священного собора.
