Питер Альбано - Поиск седьмого авианосца
Раненым, у которых замечалась сердечно-легочная недостаточность, ставили капельницы и катетеры для внутривенных вливаний. Чудовищное обезвоживание организма требовало огромных доз физиологического раствора. Раненые, сохранившие губы и слизистую рта, получали — иногда до тридцати раз в день — питательные смеси.
И тем не менее, несмотря на все старания Хорикоси и его помощников, многие умрут. А те, кто благодаря новейшим лекарствам выживет, вряд ли поблагодарит за это судьбу. Первыми сгорают эпидермис, мышечная масса, хрящи, потом — кости, и старый фельдшер проходил между рядами коек, на которых лежали люди без носов, без ушей, с лицами, сплошь покрытыми уродливыми струнами. Один матрос лишился половых органов, двоим ампутировали руки и ноги.
Хорикоси не любил злоупотреблять болеутоляющими, но тем, кому оставалось жить недолго, безотказно назначал большие дозы морфина, чтобы они, по крайней мере без мучений, вошли в храм Ясукуни, нечувствительно оказавшись в стране лотоса. Какая жестокая ирония: мало того что пламя пожрало их тела при жизни, и трупы их тоже будут преданы огню, мрачно размышлял он.
— Эй ты! Болит! — услышал он внезапно голос пленного американца.
— Ничего страшного, — ответил Хорикоси, — представь, что у тебя еще одна дырка в заднице.
Их голоса разбудили Таку Исикаву. Он повернул голову и встретил взгляд зеленых глаз Кеннета Розенкранца.
— Ты кто? — спросил лейтенант.
— Тебе, косоглазая макака, не все равно? — вызывающе ответил американец, которому терять было нечего.
Таку потряс головой и с усилием приподнялся на локте.
— Ты Рози, я видел, как тебя вели к адмиралу.
— Я тебе, Исикава, не «Рози»!
— Откуда ты знаешь мое имя?
— Вон, на табличке написано, — американец, перекатившись на бок, ткнул пальцем в изножье койки, где висела дощечка со списком назначений и температурной кривой. — Протри свои щелочки, косой!
— Не смей называть меня косым.
— Но ты же косой?!
— Прекратить! — лаконично приказал фельдшер. — Чтоб поубивать друг друга, силенок еще маловато. — Он очертил в воздухе дугу. — Вы и так меня работой завалили.
Лежащий на соседней койке юноша, забинтованный с ног до головы и весь утыканный резиновыми трубками, выходящими из всех отверстий его тела, внезапно дернулся и издал тонкий пронзительный вопль — так стонет под слишком высоким давлением предохранительный клапан парового котла.
— Да заткните ж вы глотку этой суке! — крикнул Розенкранц.
— Такеда, введи ему четверть грана морфина, — распорядился Хорикоси, и старый санитар, взяв гиподермический шприц, впрыснул его содержимое в одну из трубок. Запеленутый в бинты кокон почти мгновенно затих.
— Долго не протянет, — вполголоса сказал санитар.
— Вот и хорошо, — заржал Кеннет. — Одной макакой меньше.
Хорикоси выпрямился и взглянул на американца:
— Капитан, предупреждаю: не укоротите язык — я вам сделаю колостомию[17] и отправлю обратно на гауптвахту. — Он кивнул в сторону вооруженного матроса-часового, стоявшего у единственной двери в палату, и только собирался еще что-то добавить, как послышались крики:
— Доктор! Доктор! ЧП! Авария на полетной палубе! Вас срочно требуют к кормовому подъемнику!
Хорикоси двинулся по проходу между койками, потом на минуту остановился:
— Не забудьте о том, что я сказал. Колостомия, — с угрозой бросил он через плечо, взял маленький черный саквояж и мимо часового вышел из палаты.
— Что это еще за кол… кост… костоломия такая? Кости, что ли, мне ломать будет? — осведомился Кеннет.
— Нет. Тебе ушьют задний проход, а прямую кишку выведут наружу, и какать будешь в мешочек, — усмехнувшись, объяснил Исикава.
— И этот старый пердун решится на такое? — голос Кеннета дрогнул.
— Будь уверен.
Розенкранц некоторое время смотрел на него сквозь полуопущенные веки.
— Слушай, — сказал он. — А ведь это с тобой мы третьего дня схлестнулись над Токио?
— Как ты узнал?
— Разговоров было много. Ты молодец.
— Какой же молодец, когда валяюсь здесь?! Хотелось бы еще полетать.
— Мне бы тоже хотелось — и побольше, чем тебе. Ты оставил меня с носом, но без пятидесяти штук.
— Ты что, только ради денег воюешь?
— Да как тебе сказать… Я, конечно, не люблю жидов и кое-что насчет этого наболтал адмиралу. Но в конечном счете все решают деньги. — Он задумался на мгновение. — А для тебя? Неужели есть что-нибудь важнее?
— Честь. Гордость. Император. Кодекс бусидо.
— Кодексом сыт не будешь. И пьян, кстати, тоже. И бабу не подцепишь.
— Ты, я вижу, альтруист и бессребреник, — с сарказмом сказал Таку. — Высота твоих устремлений просто ошеломляет.
Кеннет побарабанил пальцами по тюфяку.
— А этот пижон… ну, с красным колпаком и зеленым обтекателем на машине — как его?..
— Подполковник Мацухара.
— Тоже летун — будь здоров. Мы с ним сцепились. Он сжег моего ведомого: отличный был пилот, хоть и поляк. Но и Мацухаре твоему от меня досталось. Я как врезал серию — крыло всмятку!
Таку окинул взглядом четкие очертания его тяжелого лица и вспомнил, как на совещании накинулся на Йоси, обвиняя того в трусости. От этого воспоминания на лбу выступила испарина, в горле застрял комок.
— Ты подбил Мацухару?
— Ну, я же говорю: крыло чуть не напрочь оттяпал.
— И он не мог продолжать бой?
— Какой там еще, к черту, бой?! Он лететь не мог! Спрыгнул, наверно, с парашютом?
— Нет, дотянул и сел на палубу.
— Ну ничего, следующий раз я его сделаю.
— Ты думаешь, у тебя будет «следующий раз»?
— Конечно! Иначе меня прикончили бы вместе с Харимой и Салимом.
— Мысль адмирала Фудзиты ходит никому не ведомыми тропами. Думаю, он припас для тебе что-то поинтереснее, чем просто смертная казнь.
Американец в явном волнении заерзал по кровати, не спуская глаз с лица Таку. Тот же взглянул Кеннету в глаза: это были глаза тигра, попавшегося в ловушку, сбитого влет ястреба, изготовившейся к броску кобры. Но страха в них не было — были смерть и ад. И низкий голос вдруг стал царапать, как наждак:
— Ты женат?
Таку насторожился было, но вопрос показался ему вполне невинным.
— Был женат. Жена умерла.
— Несчастные вы, в сущности, люди — японцы. Жалко мне вас.
— Это еще почему?
— Да потому, — через все его жестокое лицо поползла глумливая усмешка. — Что у вас за бабы? Это ж вообще не бабы — японки ваши! Титек нет, подержаться не за что… И еще, говорят, в этом месте у них — не вдоль, как у нормальных, а поперек и сикось-накось. Как вы их пилите — не представляю… — Он захохотал.
Исикава почувствовал, как всю кожу на нем вдруг туго стянули покалывающие мурашки. Внутри стало горячо, кровь забурлила. Исковерканное бешенством лицо, на котором резче и глубже проступили все морщины и складки, сделалось похожим на уродливую маску гнева. Рана давала себе знать, тело плохо слушалось его, но он встал, выдернув иглу капельницы из левой руки. Боли он не ощутил — только что-то теплое полилось от предплечья к ладони. Розенкранц тоже уже был на ногах и, продолжая посмеиваться, принял стойку.
Войдя в лазарет, Брент Росс услышал доносящийся из дальнего угла рев и мимо часового с «Оцу» в кобуре устремился туда. Мертвенно-бледный Таку Исикава и ухмыляющийся Кеннет Розенкранц стояли лицом к лицу. На обоих были только короткие больничные рубахи. Левая нога Таку была забинтована от лодыжки до бедра, из левой руки текла кровь. Он явно оберегал обожженную ногу и к тому же был еще слаб. Рубашка Кеннета была выпачкана сзади кровью и лимонно-желтыми подтеками гноя.
Закачались капельницы, зазвенев о штативы, — раненые повернулись к противникам. Брент, торопливо направляясь к ним, услышал за спиной шаги и голос Такеды.
— Прекратить! Дурачье! Сейчас же по койкам! — кричал он. За ним бухал тяжелыми ботинками по блестящему линолеуму часовой.
Но Исикава и Розенкранц уже ничего не слышали и ни на что не обращали внимания, готовясь к схватке.
— Розенкранц, не трогай его! — крикнул, переходя на бег, Брент.
Таку ударил первым, целясь американцу в горло. Если бы он сохранил свою прежнюю силу, удар мог быть сокрушительным, а то и смертельным. Но Рози успел закрыться, и ладонь японского летчика вместо того, чтобы разрубить гортань, ткнулась в бугор могучего плеча и уже на излете задела левое ухо. Американец не замедлил с ответом. От удара его огромного кулака, попавшего в ухо и щеку, Таку подкинуло вверх и отбросило спиной на металлическую прикроватную тумбочку. На пол со звоном и грохотом полетели лампа, графин с водой, стаканы, пузырьки с лекарствами. Отлетев к стене, Таку сполз вниз и присел на корточки, остекленевшими глазами следя за противником. Потом, ухватясь за спинку кровати, он сделал попытку подняться.
