Иван Родионов - ДЕТИ ДЬЯВОЛА
Все это Липман сразу окинул беглым взглядом.
Его особенное внимание привлекли тогда стены и куполообразный потолок, сверху до низу расписанные картинами и прекрасно освещенные множеством матовых лампочек, расположенных в симметричном порядке. И хотя Липман был близорук, но при мягком, ровном свете, напоминающем дневной, успел рассмотреть на них сплошь кощунственные изображения из истории земной жизни Спасителя, Божией Матери, ветхо и новозаветных святых.
Липман понял, что попал в одно из мест, в которых собираются сатанисты. Любопытство его было возбуждено. Он даже с некоторым облегчением подумал, что, может быть, сегодня совершится здесь черная месса. И если он угадал, то лучше пусть совершится она, чем заговорщицкое заседание. Дикис, встретивший его, как равного, отменно любезно и приветливо, тотчас же представил его всем, находившимся в комнате. Их было вместе с Дикисом одиннадцать, Липман двенадцатый.
Все были сплошь евреи, все во фраках и цилиндрах и все люди, перевалившие за средний возраст, а иные совсем старики. Как впоследствии узнал Липман, все это были "тузы" из той денежной международной плутократии, которая распоряжается судьбами человечества. И тем более удивило его присутствие среди этого привилегированного сборища человека, совершенно не похожего на всех остальных, и, несомненно, к их обществу не принадлежащего.
На вид ему не было и 40 лет. Поношенный фрак на его большой, брусообразной и мясистой фигуре сидел мешковато и, видимо, обладателю его было тесно и неудобно в нем. Отменно белое, без кровинки, но здоровое, широкое и плоское лицо его с крупным носом, от самых висков и губ обрамлялось чрезвычайно густой, светло-рыжей, доходившей до половины груди, кольцами крученой бородой. Густые завитки этой удивительной бороды от щек, подбородка и губ висели прямо вниз наподобие немецких сосисок, тесно одна к другой нанизанных на шнурке. Из-под цилиндра, который был мал для его большой головы, с висков низко на щеки кольцеобразными букольками спускались рыжие пейсы. Это был тип, по капризу судьбы или по недоразумению, как будто только что выпрыгнувший из библейской эпохи и ничего общего не имеющий с современностью.
"Зачем этот затесался сюда, в нашу среду бритых, надушенных, расфранченных? – подумал Липман. – Ему бы древнюю, широкую фарисейскую одежду с длинными воскрилиями, [7] а на лоб и руки тфилины". [8]
На эстраду поднялся председатель – маленький, тщедушный, с искривленными спиной и плечами, на вид совершенно ничтожный старикашка, с лысой головой, в очках, болезненно бледный, с большими, как у нетопыря, прозрачными ушами.
Все сели на поставленные перед эстрадой в один ряд стулья.
Председатель, старческими руками роясь в бумагах и растягивая слова, на французском языке, в котором Липман был недостаточно силен, сказал краткую речь о политических достижениях Израиля за последние месяцы и прочел программу предположенных действий в ближайшее будущее.
Видимо, присутствующие были заранее осведомлены обо всем том, о чем говорил им старичок и на лицах всех выражалось нетерпеливое ожидание конца.
Липман подметил это настроение и не ошибся.
Не успел под вялые рукоплескания сойти со своего места председатель, как Липман, сидевший на самом крайнем стуле справа, подняв голову, увидел женщину или девушку, сбросившую с себя дорогое манто и уже совершенно голою, видимо, привычной поступью поднимавшуюся по ступенькам эстрады… Она была очень молода, очень хороша, высокого роста и великолепно сложенная. На столе она легла на спину, головой к подножию статуи сатаны. Поза ее была до крайности цинично-бесстыдная… Тотчас же звезда, многосвечники и статуя сатаны осветились множеством кроваво-красных лампионов. Дьяволица тоже была точно только что искупавшейся в ванне из свежей крови. Козлиная голова статуи со слегка разинутой пастью и прикушенным языком, с глазами из крупных аквамаринов, казалось, похотливо взирала на распростертую красавицу. Старички столпились около женщины и со страстью целовали ее ступни, голени и колени.
Только тут Липман догадался, для чего и зачем очутился в этом собрании стариков сравнительно молодой еврей с длинной, крученой бородой и пейсами.
Он уже стоял перед эстрадой и при помощи двух из присутствовавших облачался в священнические христианские одежды.
На нем было полусвященническое, полуепископское облачение: стихарь, епитрахиль, набедренники, поручи и риза с вышитой на спине золотом рогатой козлиной головой – все черное, на груди перевернутое золотое Распятие, на голове митра, усеянная драгоценными камнями и увенчанная пятиконечной звездой, а в руках трикирий и дикирий.
Откуда-то появившаяся золоченая чаша, судя по форме, несомненно, одна из тех, которые употребляются христианами при совершении св. Евхаристии, оказалась в руках голой женщины. Она приставляла ее сперва к соскам, потом между грудей, к животу и, наконец, поставила промеж раздвинутых ног…
Двое из тех, которые помогали бородатому еврею одеться в священнические одежды, нарядились дьяконами. В руках у них были кадильницы.
Началась черная месса.
Она сплошь состояла из возгласов и песнопений, в которых в самых грубых и кощунственных выражениях поносились имена Иеговы-Адонаи, Его Сына – Христа, Божией Матери, святых. Все присутствовавшие хором присоединялись в этим страстным проклятиям, славословили и призывали сатану, называя его своим отцом и богом. Проклятия Бога и призывы сатаны произносились с такой серьезностью, убежденностью и искренностью, что Липману иногда становилось жутко.
Раньше он много слышал о люциферианах, сатанистах, о черной мессе, кое-что об этом читал и сейчас от такой мессы ожидал чего-то большего, чем увидел на самом деле. Впрочем, она длилась недолго. После ее окончания, голая женщина, к ногам которой с возбужденными лицами снова толпой потянулись присутствовавшие, быстро исчезла; лампионы на статуе сатаны и многосвечниках погасли.
Липман вздохнул свободнее в надежде, что этим все и кончится и его отвезут домой, но на этот раз он ошибся.
Настроение сборища, значительно повысившееся при виде голой женщины, теперь перешло в лихорадочное.
Торопливо, нервно были сдвинуты к стене стулья. Перед эстрадой, на низком, черном постаменте поставили ярко блестевший большой серебряный таз и на нем серебряный же пузатый кувшин такой формы, какие употребляются в восточных странах, с перехватом у узкого, длинного горлышка и с широким, разлатым отверстием в виде разинутого птичьего клюва.
Между эстрадой и постаментом с тазом и кувшином появилось высокое, с мягким сидением, сплошь обитое малинового цвета бархатом, детское креслице с локотниками и с поперечной перекладиной впереди.
Липман недоумевал.
Ему вручили листок, объяснив, что он вместе с другими должен беспрерывно читать по нем. На листке было отбито машинкой несколько строк латинским шрифтом. Липман сразу разобрался, что это был на древнееврейском языке короткий призыв-мольба к дьяволу, чтобы тот сегодня осчастливил своим появлением верных, избранных сынов.
К Липману приблизился Дикис, удививший его выражением своей уродливой образины. Она была взволнованная, почти растерянная и даже благоговейно-растроганная. Липман никогда бы не мог допустить, что людям дикисовской духовной структуры доступны такие чувства. Мэтр ласково и фамильярно взял своего ученика под руку и отвел в сторону, к самой стене.
– Поздравляю вас, Липман. На вашу долю выпала невиданная честь и редкое счастье, – значительным шепотом, скороговоркой заявил он. – Здесь вы видите самый цимис великих посвященных, для этой цели съехавшихся со всех концов Европы. Только я один из Америки. Мы все, здесь находящиеся, нашей службой особенно угодили отцу нашему и настолько приятны и близки ему, что он снизошел до наших молений и обещал сегодня сам персонально явиться к нам… посетить нас…
– Как? Сам появится здесь? – с сомнением в тоне переспросил Липман.
– Обещал. Значит, будет. Он всегда держит свое слово, всегда верен своим обещаниям. По нашим усиленным мольбам и во внимание к вашим большим заслугам, он соблаговолил допустить и вас в наше собрание… Я предупреждаю вас, чтобы все, что произойдет на ваших глазах необычайного, не смущало и не страшило вас. Дурного для нас ничего не будет и быть не может. Ещё раз поздравляю вас с великой честью…
Ученик не нашелся еще что ответить, как учитель потащил его к эстраде.
Хотя предшествовавшие объяснения и откровения Дикиса и поколебали атеизм Липмана, но и не вселили в него веры в Высшие Силы. Поэтому к возможности появления дьявола он отнесся скептически и успокоился на мысли, что вся эта шутовская затея не более и не менее, как одна сплошная мистификация.
