Монс Каллентофт - Осенний призрак
«Я должна была попросить Туве взять такси. Любая мать пойдет на что угодно, чтобы встретиться со своей дочерью. Но только не я. Я свела наш разговор на нет. Ни на чем не настаивала».
Какой был голос у Туве? Разочарованный, одинокий? Нейтральный? Отстраненный? Понятно, что она не хочет приезжать сюда.
«Или я сейчас поддалась страху? — думает Малин. — Я окончательно поняла, что не могу тебя спасти.
Ты можешь умереть, любимая дочь. Я поняла это прошлой осенью. И не смею больше любить тебя, заботиться о тебе, потому что страшно боюсь боли. При одной мысли о ней я хочу сойти с ума.
Что же это со мной такое? Мне не по силам даже эта, самая естественная любовь. Туве, если ты ненавидишь меня, я тебя понимаю.
Я должна была поговорить с Янне. Спросить, когда можно заехать за вещами».
Но из всего ее имущества, оставленного в доме в Мальмслетте, ей не хватает только бумаг по делу Марии Мюрвалль. Ей хотелось бы иметь их сейчас при себе. Разложить на полу и попытаться привести факты в систему, выстроить модель, разъясняющую все тайны, структуру, в которую все камни преткновения вписывались бы естественным образом, вывести решение головоломки, способное помочь ей разобраться и в себе самой.
Может, оно и к лучшему, что эти документы сейчас в Мальмслетте?
Потому что все это, конечно, безнадежно.
Йерри Петерссон.
Йерри.
Съемная квартира в Берге. Может, не больше моей или даже меньше. Он бил тебя, когда был пьян, так? Или он только пугал тебя? Я ударила Янне. Это то же самое? Нет. Бить ребенка — это совсем другое. А твоя мама была одурманена обезболивающими таблетками. Она принимала кортизон, чтобы ничего больше не чувствовать. И ты наблюдал все это, а совсем не ту тихую драму, разыгрывающуюся у меня дома в Стюрефорсе, где мама с папой жили, не говоря друг другу ни слова, и носили в себе все то, что должны были высказать; где мама избегала меня, а я не понимала почему; где я напрасно ждала, когда она раскроет мне свои объятья. А это все равно что ударить.
Мы оба с тобой приехали в Стокгольм, Йерри, но ты оказался сильнее меня. Ты был целеустремленным, а мои силы вообще не имели никакого направления. Ты бил в цель, я била по мешку с песком в спортзале. Пила. Хотя в этом, быть может, я не слишком отличалась от тебя.
Ты порвал со своим отцом. Мой разрыв с папой был долгим и мучительным, а с мамой продолжался всю мою сознательную жизнь.
Или раньше? Может, мама отвернулась от меня сразу после моего рождения?
Малин хочет прекратить думать, поэтому садится к телевизору. Выпуск новостей подходит к концу, а она не знает, прокомментировали ли они их расследование. Хотя, конечно, что-то сказали о нем. В анонсе показывают кадры из зала суда где-то в США. Там некий противник абортов стрелял в доктора, практикующего подобные операции в своей клинике.
Малин выключает телевизор. Вечер только начинается.
Тело зудит от напряжения, и Форс ложится в постель. Но когда она закрывает глаза, видит бесконечно манящий темно-коричневый цвет текилы.
Она поднимает веки и представляет себе Фредрика Фогельшё, его испуганное лицо и тело под покрывалом на тюремной койке.
Это только страх или ты и вправду убил Йерри Петерссона, поддавшись своей ярости?
А если твои неудачные аферы стоили семье замка, твой отец должен презирать тебя, а может, и ненавидеть. Не исключено, что и твоя сестра Катарина испытывает подобные чувства, но она тебе все-таки сестра. Малин чувствует, как внутри у нее что-то сжимается. Это сладкая и ноющая тоска по брату или сестре, которых у нее никогда не было.
И тогда Йерри Петерссон, найденный мертвым в замковом рву, где, по преданию, ютятся неупокоенные души русских солдат, тоже участвовал в семейном скандале.
И еще этот Йохен Гольдман. Говорят, неугодные ему люди пропадали, их убивали.
Беспринципность. Жестокость.
Малин снова закрывает глаза. В ожидании сна она чувствует, как сознание постепенно замыкается на себе, а окружающий мир скоро превращается в светящуюся точку, ориентир для памяти.
Вой ветра за окном стихает, сменяясь потрескиванием, и в этом звуке она различает шепот: «Кому я еще здесь нужен?»
Это голос из леса или из бара «Гамлет»?
Однако никого не видно, призраки не хотят показываться, и теперь, на границе сна и бодрствования, Малин понимает, что они боятся своей судьбы, своей боли.
Засыпая, Форс видит газонокосилку, движущуюся по траве, и смотрит на нее как бы со стороны лезвий. Она не ручная, какая была у ее родителей, а красная, марки «Стига». Пара маленьких грязных ног убегает от газонокосилки по мокрой от росы траве. Малин видит, как лезвия лижут ахилловы сухожилия мальчика, и слышит чей-то голос: «Ну, теперь-то они отгрызут тебе ноги. Теперь-то только кусочки останутся от твоих омерзительных маленьких ножек».
Сновидение черно-белое, а машина и ножи красные. Гул мотора и запах бензина заглушают ее мысли. И вот мальчик останавливается. Лезвия газонокосилки вгрызаются в его ноги, но Малин по-прежнему не видит его лица. А он убегает прочь, теперь уже на окровавленных обрубках, постепенно исчезая из ее поля зрения.
26
26 октября, воскресенье
Малин Форс снился сон о человеке-ошибке, никому не нужном. Она не помнит ни его лица, ни самого сна, но вся эта история отдается в ней, словно подземный гул после землетрясения, сейчас, когда она завтракает за стойкой кондитерской «Фильбютер» со свежей булкой в руке. Конкуренция с кафе и торговым центром в Торнбю вынуждает это заведение работать теперь и по воскресеньям.
Она проснулась голодной, в холодильнике пусто. Предметы личной гигиены и одежда исчерпали ее финансовые ресурсы.
Харри скоро приедет. Легкий завтрак перед утренним совещанием в участке и ему не повредит.
Воскресенье ничем не отличается от обычного понедельника, когда у них нераскрытое свежее убийство. Вчера была рабочая суббота, сегодня рабочее воскресенье.
Труп обнаружили два дня назад. Расследование только начинается, нечего и думать о выходных.
В то же время выходной ей нужен. Надо заняться Туве: сходить с ней в бассейн или еще куда-нибудь. В конце концов, забрать эти чертовы вещи, поговорить с Янне, может, пообедать с ним вместе, — воскресное жаркое в сливочном соусе.
Это могло бы сработать. Ведь так?
Вся ее жизнь как насмешка. Она хочет, чтобы Янне позвонил и накричал на нее, но он молчит. «Может, мне самой позвонить и отругать его за это? Пусть хотя бы обвинит меня в том, что я не уделяю внимания Туве. Но он прекрасно понимает, что сегодня мне надо работать, ведь все газеты пишут о нашем деле».
Малин сидит на втором этаже с тремя сырными булочками и большой чашкой кофе, смотрит в окно на пустую площадь, где краски на вывесках магазинов поблекли под моросящим дождем, и только несколько голубей, бросив вызов непогоде, занимаются тем же, что и всегда: клюют.
Она успевает съесть первый бутерброд, когда обритая голова Харри показывается на лестнице. Он улыбается, завидев ее, и кричит:
— Сегодня ты выглядишь гораздо веселее. И эта рубашка очень тебе идет.
— Закрой рот, — отвечает она, а Мартинссон улыбается:
— Ты знаешь, меня беспокоит твое самочувствие. А рубашка симпатичная.
Малин поправляет светло-голубую блузку — обновку из магазина «Н&М», которую решила сегодня надеть. Что ж, возможно, Харри и прав; в красной рубашке, надетой ею вчера, она походила на поросенка.
Он подошел с пустыми руками, и она собирается его спросить, не хочет ли он что-нибудь заказать, но тут звонит ее телефон. На дисплее номер Свена. Голос его звучит озабоченно.
— Форс, звонил один парень, представившийся бывшим адвокатом Петерссона. Он хочет встретиться с кем-нибудь из разыскной группы. Похоже, ему есть что рассказать.
Лицо Харри становится серьезным.
— То есть у адвоката был адвокат?
— Был, Малин. У них у всех есть адвокаты.
— И кто же он?
— Некий Макс Перссон. Адрес его конторы: Хамнгатан, дом двенадцать, это возле площади Тредгордсторгет.
— Сегодня воскресенье. Он там?
— Он там.
— А как же Фредрик Фогельшё?
— Я допрошу его сам, без его адвоката. Просто разговор по душам в камере.
— О’кей, мы побеседуем с этим Перссоном. Сейчас мы завтракаем в кондитерской «Фильбютер», утреннее совещание пропустим.
— Да, не так много новостей за вчерашний день, — соглашается Шёман.
— Что-нибудь вообще всплыло?
— Нет, — отвечает Свен. — Ничего нового.
— Что ж, посмотрим, что за тайны откроет нам этот адвокат, — говорит Форс.
— Будем надеяться, что что-нибудь откроет.
— Это наши тайны делают нас людьми, — вспоминает Малин. — Не твоя ли эта фраза, Свен?
Комиссар смеется, прежде чем положить трубку.
