Саския Норт - Клуб гурманов
Она протянула мне мятую пачку бумажных носовых платков.
— Давай, Карен. Ты должна быть сильной. Это единственный способ. Если бы было можно, я бы сама пошла, но боюсь, Симон не будет со мной спать.
— Вот увидишь, он уже давно уничтожил эти письма…
— Может быть, и так. Но, с другой стороны, почему он не сделал этого раньше? Возможно, есть причина, почему он их хранит.
— Я боюсь…
— Что ваша связь обнаружится?
— И этого тоже.
— Обещаю, что нет. Я что-нибудь придумаю.
29
Я свернула к первой попавшейся заправке, купила пачку сигарет и бутылку колы-лайт и вернулась в машину. Михел не ждал меня домой так рано. Я вытащила из сумки мобильный, посомневалась и положила его на сиденье рядом. Потом прикурила и стала разглядывать хмурых людей вокруг, их суматошные движения, и почувствовала себя за тысячи километров от этого насквозь ненормального мира. Я была одинока, так же одинока, как чувствовали себя месяцами Эверт и Ханнеке, и я вдруг поняла, что от этого запросто можно сойти с ума. Я снова взяла телефон и уже без колебаний набрала сообщение:
Не могу тебя забыть. Давай встретимся еще раз. Целую.
Я быстро нажала «отправить», пока не начала сомневаться. Потом открутила крышку бутылки с колой и стала пить.
«Прости, Симон, — думала я, а на глаза выступили слезы от пузырьков колы. — Я не знаю, как сделать по-другому».
Я завела мотор и понеслась по шоссе в направлении Амстердама, чтобы потратить двести евро, которые дал мне Михел. Без покупок дома появляться было нельзя.
Как безумная я бродила по бывшему мне когда-то родным району Йордан. Я шла по уютным узким улочкам с магазинами, смотрела на витрины, ничего не видя, зажав в руке телефон, не в состоянии полностью отдаться выбору покупок, чему меня так профессионально обучили мои подруги. Зайти в магазин и сразу подойти к вешалкам с тем цветом, который ты выбрала для себя в этом сезоне. Этой зимой мы все массово накинулись на черный, просто и без затей. Потом надо потрогать ткань. Удобно ли, тепло или, наоборот, легко, не слишком ли много синтетики? Модно и одновременно «вне времени»? Есть ли к этому верх? Или низ? Не будешь ли ты в этом стесняться? Но самое главное: достаточно ли это эксклюзивно? Цена никогда не имела слишком большого значения, о ней никогда не говорили, за исключением тех случаев, если она зашкаливала настолько, что можно было хвастаться. Так Патриция однажды купила дубленку из тонкой телячьей кожи от «Дольче и Габаны», ее любимой фирмы, под предлогом любви к ней с первого взгляда, и к ее ужасу, как она выразилась, она стоила пять тысяч евро. «Это, конечно, деньги, но за них и имеешь что-то», — гордо смеялась она. Три недели спустя Анжела появилась точно в такой же дубленке. Шум по этому поводу поднялся дальше некуда. Она уверяла, что у нее совершенно выпала из головы дубленка Патриции, и обещала всегда спрашивать разрешения, прежде чем надеть ее на вечеринку. Но настроение Патриции было испорчено. Она больше никогда ее не надевала.
Я купила резиновые сапоги в божьих коровках для Аннабель и зонтик в форме лягушки для Софи, огромный красный шарф, о котором сразу подумала, что вряд ли стану его носить, и остроносые черные сапоги на шпильке на распродаже. Я прошла по кварталу, где когда-то жила, мимо кафе, в котором мы познакомились с Михелом, по мосту, где он впервые меня поцеловал и трогательно спросил, можно ли ему пойти ко мне. Впервые за долгие месяцы я подумала о нем с нежностью.
Когда я заказала капуччино в кафе «Дворец», задрожал мой мобильный, и я подскочила так, будто в меня воткнули булавку. Официантка посмотрела на меня с удивлением.
Привет, мам! Были в кино, теперь идем есть в МакДоналдс! Целуем, Анна и Софи.
Прошло уже почти два часа с тех пор, как я отправила SMS Симону. Он должен был среагировать. Может, он таким образом хотел меня наказать. Было слишком самонадеянным с моей стороны думать, что он еще захочет видеть меня после всего, что произошло. Наверное, я была для него не более чем легкой интрижкой. После того как я стала причинять ему хлопоты, он меня просто вычеркнул. План, который мы разработали с Дорин Ягер, вдруг показался мне совершенно бессмысленным и абсурдным. Я позволила чудовищным образом втянуть себя в ее кампанию мести.
Официантка принесла капуччино, и я тут же расплатилась. Я торопливо проглотила слабый невкусный кофе, надела куртку и подхватила сумки. Мне вдруг страшно захотелось домой, чтобы там наконец стало уютно. Я решила на обратном пути остановиться в деревне и накупить домой всяких вкусных вещей. А дома я выключу телефон. Чтобы полностью посвятить себя Михелу и детям. Мы залезем в ванну, а потом будем валяться в пижамах у телевизора, или еще лучше, мы сыграем в какую-нибудь игру и будем пить чай с яблочным пирогом. В постели я не стану лежать бревном рядом с Михелом, в надежде, что он не будет приставать, а прижмусь к нему сама и стану шептать, что я его люблю. И что нам никто не нужен. Если он начнет меня ласкать, я позволю ему это, зная, что это его руки, руки моего мужа, которого я люблю, с которым хочу жить дальше, должна жить дальше, с которым я буду счастлива, если сама постараюсь. Так я и буду делать, начиная с сегодняшнего дня.
Я поставила машину на парковке у огромной торговой галереи, где располагались лучшие кулинарные бутики. Я съела устрицу в «Рыбном дворце» и купила пять кусков копченого лосося, попробовала оливок в сырной лавке и вышла оттуда с большим куском крестьянского бри, рокфором для Михела и нежным зрелым козьим сыром. В булочной меня угостили теплой итальянской чиабаттой, и она оказалась такой восхитительной, что я купила пять таких булочек и, конечно, их знаменитый яблочный пирог.
На улице уже стемнело, полил дождь, и я помчалась — проклиная погоду, зиму и эту страну — с полными пакетов руками прямо по лужам к машине, где я свалила сумки на заднее сиденье и плюхнулась за руль.
— Не пугайся, — сказал Симон.
Я испугалась. Так сильно, что могла только тяжело дышать, издавая при этом какой-то писк, и схватилась обеими руками за грудь, пытаясь успокоить бешено колотящееся сердце.
— Господи, Симон! Мать твою! У меня же инфаркт будет!
Он положил руку мне на спину, отчего я шарахнулась в сторону и стукнулась головой о стекло.
— Ай! Черт! Вот черт!
Я спрятала лицо в ладонях, чтобы он не увидел моих слез. Он был насквозь мокрый, и от него пахло выпивкой.
— Извини, — сказал он. — Я не хотел довести тебя до припадка. Но я увидел, как ты приехала, и когда ты вышла из машины, я тебе кричал, но ты не услышала… Я не хотел подходить к тебе в магазине, сама понимаешь. Ну вот, я ждал тебя, а потом пошел такой сильный дождь, и твоя машина была не закрыта, что, кстати говоря, очень глупо с твоей стороны.
— Чего тебе от меня надо?
— Эй, але! Ты же мне написала! Сначала требуешь, чтобы я оставил тебя в покое, а через три дня тебе вдруг надо меня видеть! А теперь ты смотришь на меня, как будто я серийный убийца… Так что этот вопрос надо задать тебе.
Я никак не могла перестать дрожать.
— Я думаю, я просто запуталась.
— Ты хотела меня видеть, так вот он я! — Он развел руки и заулыбался. — Или мадам опять передумала?
— Под словом «видеть» я не имела в виду нападение.
Я пыталась думать о нем как о вульгарном рыночном торговце, мерзком телефонном сутенере, холодном расчетливом убийце, но это не помогало, страсть к нему снова накрыла меня, и он почувствовал это, как собака запах крови. Он протянул ко мне руку и стал медленно гладить меня по шее.
— А что ты имела в виду?
Я нервно сглотнула.
— Встретиться где-нибудь подальше отсюда…
Его глаза заблестели, и он улыбнулся во весь рот.
— Вот как! Ты имеешь в виду там, где есть кровать?
Его другая рука гладила мое бедро, забираясь все выше и выше. Большой палец добрался до трусиков.
— Приблизительно, — забормотала я и вытащила его руку. — Симон, мы не должны делать это здесь. Нельзя.
— Нас никто не видит. А мы постараемся, чтобы окна как следует запотели.
— Мою машину могут узнать.
— Тогда поехали отсюда…
Он взял меня за подбородок и заставил посмотреть ему в лицо. Я испугалась сама себя, своей готовности снова ему отдаться. Мне уже было наплевать на то, что мы были на парковке в центре деревни, где каждый мог нас узнать, на то, о чем предупреждала меня еще утром Дорин Ягер, о его двуличности. Наплевать на собственные благие намерения по отношению к Михелу и детям.
Он поцеловал меня в губы, так легко и нежно, как будто на самом деле любил меня, и чувствовал то же, что и я: что я больше не одинока. Я положила ладони на его холодные щеки, чтобы удержать его, но вместо этого поцеловала его со всей нежностью. Он глубоко вдохнул, и его поцелуи стали настойчивей. Он взял мою руку и положил на свой твердый член.
