Алексей Тарновицкий - Киллер с пропеллером на мотороллере
— Что меня интересует… Меня интересует примерно всё. Насколько реальна заявленная научная тема? Стоит ли она в рабочем плане профессора Михеевой? Каковы шансы на то, что Сатеку позволят получить эту аспирантуру? И если позволят, то когда?
— Ох, как много вопросов… — пожаловался полковник. — Сдается мне, что эта аспирантура действительно чертова…
— Константин Викентьевич, прошу вас.
— Понимаю, понимаю: без подтрунивания, — спохватился он. — Одно непонятно: почему вы решили, что я стану отвечать на все эти вопросы? Насколько мне известно, мы с вами не связаны никакими отношениями. Да, были кое-какие контакты, но они завершены к нашему взаимному удовлетворению. Или вы полагаете, что я вам все еще должен?
— Нет, не полагаю.
— Ну вот. Тогда в чем же дело?
Мы помолчали. Сукин сын просто-напросто держал меня за горло и откровенно наслаждался моментом полного превосходства.
— Константин Викентьевич, — сказала я. — В отличие от меня вы не нуждаетесь в ответе на свой вопрос. Давайте сделаем так. Когда вам надоест расхаживать передо мной, гордо распушив хвост, позвоните. И я охотно выслушаю ваше конкретное предложение. Баш на баш. А пока будьте здоровы.
И я повесила трубку. Всему есть предел. Нельзя позволять никому унижать тебя подобным образом — даже если речь идет о полковнике КГБ, от которого зависит в этот момент примерно всё твое будущее.
Он не перезвонил — ни в тот день, ни назавтра, ни через неделю. Но я понимала, что рано или поздно понадоблюсь. Уж если я собралась продавать душу дьяволу, важно было начать переговоры в роли партнера, а не просителя. Баш на баш — не иначе. Ты мне — мою жизнь; я тебе — чужие смерти. Вот так, просто и страшно.
Заново Новоявленский проявился только в ноябре, когда я уже начала беспокоиться всерьез. К тому времени мой любимый успел оформить и прислать справку о своем холостом статусе, и я понесла ее к сердобольной тетеньке в шиньоне. Сатек долго уговаривал меня приложить к документу несколько радужных бумажек, и я наконец согласилась. Вложила четыре двадцатипятирублевки в конверт, но не смогла вынуть его из сумки. Вот ведь какая странность: можно, оказывается, быть хладнокровным убийцей, но стесняться дать взятку. А может, и не странность: наверно, я отношусь к типу людей, которым легче воткнуть в человека нож, чем плюнуть ему в лицо.
— Вот справка, приобщите, пожалуйста, — сказала я. — Как видно, он и в самом деле неженат.
Тетенька округлила красиво намазанные глаза:
— Еще ни о чем не говорит, девочка. У них там такие справки рисуют — ай да люли… Осторожней, мой тебе совет. Хотя чехи вроде как наши, славяне. Вот когда чучмек какой-нибудь из Конго — это действительно атас…
— Нет, мой не из Конго… — Я помялась, тиская сумочку обеими руками. — Ладно, я пошла. Спасибо вам огромное.
Чиновница смерила меня сочувственным взглядом и вдруг вздохнула:
— Ну, что ты мнешься, глупая? Давай уже… что там у тебя в сумке?
Покраснев до корней волос, я положила на стол чертов конверт и выскочила из кабинета. Как она поняла? По запаху? По каким-то мельчайшим признакам — подобно Бимуле, которая задолго и безошибочно распознает мое намерение выйти с ней погулять? Или в шиньоне у нее смонтирована какая-то хитрая рентгеновская аппаратура? А может, она заключила свою секретную сделку с нечистой силой — я вот киллер-с-пропеллером-на-мотороллере, а она, скажем, беруша-мохнатые-уши… Хотя нет: беруши — это не те, кто взятки берет, это всего лишь затычки для ушей, причем не только мохнатых.
Рассуждая таким образом, я брела по площади Труда к трамвайной остановке, когда впереди вдруг затормозила черная «Волга» и шустро выскочивший водитель открыл передо мной дверцу:
— Садитесь!
Моя первая, естественная в таких обстоятельствах, мысль была крайне неутешительной: меня арестовали за дачу взятки! Какой позор! Мама сойдет с ума от стыда: нечего сказать, воспитала дочку… Поэтому я почти запела от радости, когда разглядела на заднем сиденье массивную фигуру полковника Новоявленского.
Машина рванула с места в карьер. За Театральной мы повернули вдоль Крюкова канала в направлении моего дома, но проскочили мимо на набережную Фонтанки.
— Если ко мне, то проехали, — известила я полковника.
— Не к вам, Александра Родионовна, — успокоил меня он.
«Волга» уже неслась по Московскому проспекту.
— А куда? — поинтересовалась я после продолжительной паузы. — Мама ждет меня к ужину.
Новоявленский пожал плечами:
— К сегодняшнему ужину вряд ли успеем. Но к завтрашнему завтраку — точно. Придется придумать для вашей мамы подходящее объяснение. Я уверен, что вы справитесь с этой задачей.
Я не ответила. На выезде из города Новоявленский поднял стекло, отделяющее нас от водителя.
— Ну что, Саша, поговорим?
— Говорите, Константин Викентьевич, я слушаю.
— Как я понимаю, вы подали заявление в ЗАГС.
— Правильно. Свадьба в феврале.
— При том, что нет никакой уверенности в практической осуществимости этого мероприятия.
— Отчего же? — отозвалась я, изображая крайнее изумление. — У моего жениха как раз начинается аспирантура. Он приедет, и мы поженимся.
Полковник хмыкнул.
— Аспирантура еще не утверждена, Александра Родионовна.
— Так утвердите.
— Это не так просто.
— Даже для вас? — опять изумилась я. — В жизни не поверю.
Мы немного помолчали. «Волга», обгоняя ветер, неслась по Московскому шоссе в сторону одноименной реки.
— Ладно, что мы все ходим вокруг да около, — проговорил наконец Новоявленский. — Давайте в открытую.
— Наконец-то! — откликнулась я. — Я уж думала, вы никогда этого не скажете. Что вам нужно от меня? Говорите, Константин Викентьевич, говорите.
— Вы должны дать согласие на совместную работу, — сказал он. — Я заказываю, вы исполняете. Только вы и я, никого посередке. Вам не понадобится ничего подписывать, не понадобится нигде светиться. Вы не будете числиться ни в каких списках, не будете упоминаться ни в каких отчетах. Вы никто и звать никак, человек без имени. С оперативной точки зрения вас как бы не существует. Согласны?
— Только вы и я? — повторила я, игнорируя его последний вопрос. — По-моему, нас уже сейчас трое в этой машине.
Я кивнула на водителя. Новоявленский пренебрежительно отмахнулся.
— Это ерунда. Понятно, что я буду привлекать помощников — как же без этого? Но вы для них именно что никто. Они понятия не будут иметь о вашей роли. Можно представлять вас информатором, свидетелем, секретаршей, помощницей… — да кем угодно, в зависимости от ситуации. Кстати, вы не ответили на мой вопрос.
— Конечно, не ответила! — фыркнула я. — Вы ведь не думали, что я соглашусь, не выяснив условий?
— Хорошо, выясняйте, — вздохнул полковник.
— Во-первых, кого вы собираетесь мне заказывать?
— Кого угодно, — твердо ответил он. — Вы должны заранее согласиться на любой мой выбор. Я не могу оставить решение такого важного вопроса на ваше усмотрение. Я решаю, вы исполняете. Это условие не обсуждается.
Я обдумала его слова. Похоже, в этом Новоявленский действительно не собирался уступать. С другой стороны, ничто не мешало мне согласиться сейчас и оспорить какой-нибудь конкретный выбор потом. Не заставит же он меня убивать маленьких детей?
— Хорошо, — кивнула я. — С первым условием разобрались. Во-вторых, на какой срок мы заключаем наше… э-э… соглашение?
— Вам непременно нужен срок? — удивился он. — Я-то полагал нашу договоренность бессрочной.
— Так не бывает, Константин Викентьевич, — возразила я. — У каждого договора есть срок действия.
— Десять лет? — предложил он.
Я рассмеялась:
— Вы шутите? Киллеры так долго не живут. А я намерена умереть в глубокой старости в окружении скорбящих праправнуков.
— Тогда сколько вы хотите? Пять лет?
— Три месяца.
Новоявленский восхищенно покрутил головой:
— Вам бы на рынке торговать, Александра Родионовна…
— Вам тоже, Константин Викентьевич, — любезно улыбнулась я.
Он помолчал и искоса взглянул на меня:
— Сойдемся на одном годе?
— Полгода с опцией продления еще на столько же, по взаимному согласию… По рукам? — Я протянула ему ладонь для рукопожатия.
— С опцией продления… — ворчливо передразнил полковник, пожимая мне руку. — Ну и переговоры у нас… прямо как об ограничении стратегических вооружений. Просто не верится…
— А я и есть ваше стратегическое оружие, Константин Викентьевич, — заметила я. — Разве не так?
Он пожал плечами:
— Допустим.
— Ну вот, — кивнула я. — А теперь вернемся к тому, с чего мы начали нашу содержательную беседу. То есть к моей свадьбе.
— К вашей свадьбе? А я тут при чем? Или вы хотите назначить меня посаженым отцом?
