Иэн Рэнкин - Крестики-нолики
— Я думаю, это решать рядовому Ребусу, а вам так не кажется? — спросил офицер.
И тут командир пристально посмотрел на меня. Взгляд у него был дружелюбный.
Мне не хотелось оглядываться, не хотелось видеть ни камеру, ни Гордона. Я лишь твердил себе: это другая часть игры, просто другая часть игры. Я должен доиграть ее до конца. В этой игре, как в жизни, существуют свои закономерности. Случайностей не бывает. Так мне говорили еще в начале обучения. Я двинулся было вперед, но Гордон вцепился в лохмотья, оставшиеся от моей рубашки.
— Джон, — попросил он умоляющим голосом, — не покидай меня, Джон! Прошу тебя!
Но я вырвался из его ослабевших рук и вышел из камеры.
— Нет! Нет! Нет! — Мольбы его были оглушительно громкими, яростными. — Не покидай меня, Джон! Выпустите меня! Выпустите меня!
А потом он пронзительно закричал, и я едва не рухнул на пол.
Это был крик безумца.
После того как я привел себя в порядок и прошел медосмотр, меня препроводили в помещение, которое у них высокопарно называлось «кабинетом разбора полетов». Я перенес адские лишения — и по-прежнему невыносимо страдал, — а они собирались обсуждать это, словно какое-нибудь школьное задание.
В кабинете их было четверо — три капитана и психиатр. Тогда они и рассказали мне все. Они объяснили, что из бойцов специального полка формируется новая отборная группа, чьей задачей будет проникновение в ряды и дестабилизация террористических группировок, в первую очередь — Ирландской республиканской армии, которая уже становится больше, чем просто помехой, поскольку положение в Ирландии ухудшается и может вспыхнуть гражданская война. Учитывая характер задания, отбирали только лучших — самых лучших, — а нас с Ривом сочли лучшими в нашем подразделении. Поэтому нас заманили в ловушку, взяли в плен и подвергли такому испытанию, какому еще никого в полку не подвергали. Меня уже почти ничто не удивляло. Я думал об остальных бедолагах, которых заставляли пройти через весь этот невообразимый кошмар. И все ради того, чтобы потом, когда нам начнут стрелять в коленные чашечки, мы не выдавали сведений о себе.
А потом они заговорили о Гордоне.
— У нас довольно двойственное отношение к рядовому Риву. — Это говорил человек в белом халате. — Он чертовски хороший солдат, и если поручить ему задание, связанное с физическим трудом, он его выполнит. Однако в прошлом он всегда любил действовать в одиночку, вот мы и посадили вас двоих вместе, чтобы посмотреть, как вы будете реагировать на пребывание вдвоем в одной камере, а главное — выяснить, справится ли Рив с трудностями, когда от него уведут друга.
Знали они тогда о том поцелуе или не знали?
— Боюсь, — продолжал доктор, — что результат будет отрицательный. Рив попал к вам в психологическую зависимость, Джон, не правда ли? Нам, конечно, известно, что вы сохранили самостоятельность и не зависели от него.
— А что за крики неслись из других камер?
— Магнитофонные записи.
Я кивнул, вдруг почувствовав усталость, потеряв ко всему интерес:
— Значит, все это было попросту еще одной гнусной проверкой?
— Разумеется. — Они переглянулись, едва заметно улыбаясь. — Но постарайтесь больше не думать об этом. Главное — то, что вы выдержали испытания.
Но мне было наплевать на испытания. Меня волновало другое. Что же получается? Я променял дружбу на этот неофициальный «разбор полетов». Променял любовь на эти самодовольные улыбки. А в ушах у меня все еще звучали вопли Гордона. «Отмщение, отмщение!» — вот что слышал я в его крике. Я положил руки на колени, наклонился вперед и заплакал.
— Ублюдки, — сказал я. — Какие же вы ублюдки!
И будь у меня в тот момент браунинг, я бы проделал в их ухмыляющихся физиономиях большие дырки.
Меня обследовали еще раз, уже более тщательно, в военном госпитале. В Ольстере действительно началась гражданская война, но я думал не о ней, а о Гордоне Риве. Как он там? Сидит ли еще в той вонючей камере, оставшись в одиночестве из-за меня? Не потерял ли окончательно рассудок? В его судьбе я винил себя — и снова плакал. Мне дали коробку бумажных платков. Время шло, но легче мне не становилось.
Теперь я неутешно плакал целыми днями напролет, принимая близко к сердцу любую мелочь, терзаясь угрызениями совести. Меня мучили ночные кошмары. Я подал прошение об отставке. Я потребовал, чтобы мне дали отставку. Прошение удовлетворили, хотя и неохотно. Не такой уж я был важной персоной — всего лишь подопытным кроликом. Я уехал в маленькую рыбацкую деревушку в Файфе и гулял там по покрытому галькой пляжу, приходя в себя после нервного срыва и стараясь не думать обо всем происшедшем. Я затолкал самый тягостный эпизод своей жизни в укромные утолки памяти, пряча его под надежный замок, учась забывать.
И я забыл.
А армейское начальство рассталось со мной по-хорошему. Они выдали мне денежную компенсацию и нажали на множество тайных пружин, когда я решил, что хочу пойти на службу в полицию. О да, на их отношение ко мне я пожаловаться не могу; но они ни слова не сказали мне о моем друге и запретили его разыскивать. Я для них умер, я нигде у них больше не числился.
Я был неудачником.
И я по-прежнему неудачник. Распавшийся брак. Похищена моя дочь. Но теперь мне все ясно. Все встало на свои места. По крайней мере я знаю, что Гордон жив, хоть и не совсем здоров, и знаю, что он похитил мою девочку и намерен ее убить.
И убить меня, если удастся.
А чтобы вернуть дочь, мне, наверно, придется убить его.
И теперь я это сделаю. Да поможет мне Бог, я непременно сделаю это.
Часть V
Крестики и узелки
23
Когда Джон Ребус пробудился от своего сна, такого глубокого, полного сновидений, он обнаружил себя сидящим в кресле. Над ним, настороженно улыбаясь, стоял Майкл, а Джилл ходила взад и вперед по комнате, глотая слезы.
— Что случилось? — спросил Ребус.
— Ничего, — ответил Майкл мягко.
И тут Ребус вспомнил, что Майкл его загипнотизировал.
— Ничего?! — воскликнула Джилл. — Это, по-вашему, ничего?
— Джон, — сказал Майкл, — я и понятия не имел, какие чувства ты испытывал по отношению к старику и ко мне. Мне очень жаль, что мы заставляли тебя страдать.
Майкл положил руку на плечо брату — брату, которого никогда не знал.
Гордон, Гордон Рив. Что с тобой случилось? Весь грязный и оборванный, ты кружишь вокруг меня, как песок на продуваемой ветром улице. Названный брат. У тебя моя дочь. Где ты?
— О господи! — Ребус уронил голову на грудь и зажмурился. Джилл погладила его по голове.
За окном светало. Птицы вновь неутомимо выводили свои рулады. Ребус был рад, что они зовут его обратно в реальный мир. Они напомнили ему о том, что там, за стенами его квартиры, кто-то, возможно, чувствует себя счастливым: любовники, просыпающиеся в объятиях друг друга, или человек, который вдруг понимает, что сегодня у него выходной, или пожилая женщина, благодарящая Бога за то, что Он подарил ей еще один день жизни.
— Вот уж воистину потемки души, — проговорил он, поеживаясь. — Здесь холодно. Наверно, горелка погасла.
Джилл вытерла слезы и скрестила руки на груди.
— Нет, здесь довольно тепло, Джон. Послушай, — медленно, вкрадчиво заговорила она, — нам нужны точные приметы этого человека. Я знаю, это неизбежно будут приметы пятнадцатилетней давности, но с них следует начать. Затем нужно установить, что произошло с Ривом после того, как ты его бро… как ты с ним расстался.
— Эти сведения наверняка засекречены, если вообще существуют.
— И необходимо рассказать обо всем шефу. — Джилл продолжала говорить, словно Ребус ее и не перебивал. Она сосредоточенно смотрела прямо перед собой. — Необходимо найти этого подонка.
Голоса звучали тихо, как в комнате умершего, хотя на самом деле им довелось присутствовать при рождении — рождении памяти. О Гордоне Риве. О шаге за пределы той холодной, беспощадной камеры. О том, как он покинул…
— А ты уверен, что этот Рив — именно тот тип которого ты ищешь? — Майкл наливал еще виски.
Ребус посмотрел на протянутый ему стакан и покачал головой:
— Нет, мне не надо, спасибо. У меня и так в голове шумит. Да, теперь я не сомневаюсь, что за этим стоит Рив. Письма — крестики и узелки. Нетрудно разгадать эту шараду. Рив наверняка считает меня тупицей. Он несколько недель посылал мне письма, а я не сумел понять их смысл… Я не уберег тех девочек… И все потому, что не смог посмотреть в лицо фактам… фактам…
Джилл, стоявшая у него за спиной, наклонилась и положила руки ему на плечи. Джон Ребус вскочил со стула и резко повернулся к ней. Рив! Нет, это Джилл, Джилл.
Он покачал головой, молча прося прощения. Потом залился слезами.
![Гарольд Пинтер - Лифт [= Кухонный лифт]](/uploads/posts/books/271557/271557.jpg)
