Родриго Кортес - Садовник
— Вот они, плоды просвещения, Тереса, не так ли?
Тереса стояла, опустив голову и заливаясь краской гнева и стыда.
— А вы, падре, — усмехнулся старый сеньор, — могли бы и почаще напоминать своей пастве о недопустимости нарушений заповедей божиих.
— Да, конечно, — прикусив губу, наклонил голову падре.
Они так и стояли, все четверо: Пабло на крыше с красками в руках, багровая Тереса, окаменевший святой отец и старый сеньор Хуан, и каждый понимал, что происходит на самом деле.
***Себастьяна нашли на кухне. Он как раз забирал заранее накопленную для него Хуанитой и Кармен яичную скорлупу, которую собирался перетереть и рассыпать по земле в нижней, всегда подтопленной ручьем части сада. Он не знал, для чего это делает, но так всегда поступал его отец, а значит, так должен был делать и он.
— Себастьян!
Он обернулся. Прямо у входа стоял сеньор полковник.
Себастьян показал ему корзинку со скорлупой, но уже видел: произошло что-то жуткое. Попытался понять, что именно, и не сумел.
— За мной! — скомандовал полковник и, прихрамывая, вышел.
Почуявшие неладное кухарки притихли.
— Иди, Себастьян, — подтолкнула его в спину Кармен. — А то еще хуже будет.
Он и сам это понимал. Прижал корзину к груди и медленно тронулся следом за полковником, повернул направо и вышел к конюшне. Здесь уже стояли Пабло с красками в руках, падре и утирающая слезы сеньора Тереса. Сеньор Хуан подал знак, и падре Теодоро выступил вперед.
— Ты понимаешь, в чем тебя обвиняют? — спросил он.
Себастьян на секунду задумался и замотал головой. Он вообще не понимал, что происходит.
— Покажи, Пабло, — повернулся падре.
Пабло улыбнулся, шагнул вперед и не без удовольствия постучал по крышке ящика с красками.
— Это краски, которые ты украл.
Себастьян растерялся и вдруг вспомнил Энрике, которого послали на каторгу за то, что он подобрал ожерелье сеньоры Долорес, но он точно помнил, что ничего в саду не подбирал! Да краски и не могли оказаться в саду; они оставались на террасе!
— Ну и что мне теперь с тобой делать? — ядовито поинтересовался полковник. — В исправительную колонию отправить?
— Он там не выживет… сеньор Эсперанса… — осипшим голосом произнес падре. — Он же немой… заклюют…
Полковник поморщился; он и сам знал, что это правда.
— Тогда, может, просто вышвырнуть прочь?
— Вы не можете, папа, — всхлипнула Тереса. — Себастьян на моем попечении…
— А мне плевать, на чьем он попечении! — разъярился старик. — Я только вижу, что за то время, пока он толокся у нас на террасе, он совершенно разучился отличать свое от хозяйского!
Падре Теодоро и Тереса опустили головы. Оба понимали, что, усомнись они в том, что сын садовника — вор, это означало бы, что они обвиняют маленького Пабло Эсперанса во лжи. Для падре это было немыслимо в принципе, а сеньора Тереса на конфликт с отцом пошла бы только в одном-единственном случае — если бы чувствовала глубоко правой саму себя. А вот этой-то внутренней правоты у нее как раз и не было.
— Что ж, — прихрамывая, прошелся вдоль конюшни старый полковник, — я знаю, что я сделаю…
Падре Теодоро и сеньора Тереса насторожились.
— Раз уж у него так много времени, что хватает не только на сад, но и на так называемое искусство, я дам ему еще одно занятие.
— Какое? — мгновенно осипшим голосом поинтересовалась Тереса.
— Он еще ребенок… — явно тревожась, напомнил падре Теодоро, — и ваше задание не должно быть чересчур суровым…
— Как раз по его обязанностям, — ядовито скривился полковник.
***Тем же вечером Себастьяна подвели к краю огромного сада и показали на спускающуюся к реке выжженную солнцем равнину.
— Каждый день три ямы для посадки олив, — мстительно улыбаясь, распорядился полковник и, видя, что его не понимают, выставил перед собой три пальца. — Вот столько. Понял?
Себастьян кивнул.
— Каждая яма — твой рост в глубину, и чтобы ровно, как по линеечке! Завтра тебе все разметят. Когда все закончишь — прощу.
***С этой минуты вся жизнь Себастьяна снова изменилась. Как и сказал полковник, на следующий день на равнину пришли два батрака и, исполняя приказание сеньора Эсперанса, весь день бегали по огромному полю, отмеряя равные промежутки и колышками отмечая места для посадки. Но дожидаться, когда они завершат разметку, Себастьян не мог. Уже этим вечером он обязан был, не в ущерб уходу за господским садом, выкопать три глубокие ямы.
Он принялся копать, но уже через полметра в плотном суглинке стали попадаться камни, а когда к обеду он встал в яме по грудь, камней было больше, чем глины. И хотя Себастьян был вполне привычен к тяжелому труду, он едва успел выкопать до заката одну-единственную яму.
Он был в отчаянии. Конец света мог наступить в любую минуту; райский сад был совершенно не готов, а такими темпами он мог застрять здесь на год, а то и больше.
Но Себастьян не сдавался. Он вернулся к террасе, кинул в специально поставленную полковником корзинку один камешек — по числу выкопанных ям, пошатываясь, прошел домой, достал шкатулку и вытащил одну из двух последних оставшихся от отца купюр по сто песет. Ему нужен был хороший инструмент. И на следующее утро, с трудом поднявшись еще до рассвета, он, как мог быстро, полил клумбы и апельсиновые деревья и с новой, купленной у дорожных строителей киркой, на подгибающихся ногах, побежал исполнять назначенное полковником задание. Время теперь обрело особый смысл.
***В новый режим он входил всю осень. И первые три недели Себастьяну казалось, что он не выдержит, — так яростно и нещадно палило солнце, раскалывалась поясница и болели мышцы ног, рук и спины. А задолженность по ямам все накапливалась.
К счастью, в конце сентября прошло несколько коротких дождей, солнце стало терять свою силу, а Себастьян начал втягиваться и усваивать специфические тонкости. И однажды наступил день, когда он сумел выкопать четыре ямы, и счет пошел в обратную сторону. В октябре он копал по четыре с половиной ямы в день, в ноябре — пять, а в декабре, когда пошли дожди, а земля набухла и стала мягче, довел число ям до стабильных шести.
Разумеется, ему помогали. Конюх Фернандо принес ему старую теплую куртку и лом, чтобы поддевать и выворачивать из земли особо крупные камни, а Кармен и Хуанита стали отдавать Себастьяну почти все мясо, какое только оставалось от господского стола. Смилостивился и господь. По мере спуска в долину камни стали встречаться намного реже, а земля стала еще мягче. И уже в январе, когда внезапно выпал снег, окрепший садовник с легкостью копал по семь ям в день, и у него еще оставались силы, чтобы обойти свой оставленный без присмотра сад.
Работы здесь по зимнему времени было немного, но он уже мечтал о том времени, когда вернется и довершит начатое, и после недолгого размышления Себастьян принял новое решение.
Чтобы не тратить времени на бесконечные переходы домой и обратно, он выкопал под глинистым обрывом у реки землянку. Перетащил туда соломенный отцовский матрас и подаренное Хуанитой настоящее ватное одеяло и соорудил дощатую лежанку и очаг. И с этого дня копал уже по восемь ям ежедневно.
Он научился прислушиваться к своему телу и перешел на двухразовый, а затем трехразовый, но очень короткий сон. Он стал забирать с кухни объедки не два, а один раз в сутки, и, хотя работать по ночам было сложнее, а еда порой слегка подкисала, он выиграл столько времени, что наступил день, когда он выкопал целых девять ям.
И тогда к нему стала приходить покойная сеньора Долорес.
Она могла прийти когда угодно, даже в минуты короткого отдыха, когда он, мокрый от снега и дождя и до колен покрытый вязкой, липкой и холодной глиной, ненадолго замирал, упершись лбом в деревянный черенок лопаты. А уж когда он заползал в землянку и, надрываясь от постоянного простудного кашля, проваливался в сон, сеньора Долорес царствовала безраздельно.
Она приходила такой, какой он видел ее в последний день, — в белом нижнем белье без кружев, с растрепанными волосами и обрывками черных шелковых сплетенных из платья косичек на запястьях. Что-то говорила, что-то показывала, и хотя он не сумел бы выразить словами то, что узнавал от нее, с каждым новым днем мир вокруг него становился понятнее и проще.
Себастьян вдруг понял, что человек возрождается к новой духовной жизни лишь после того, как попадет в могилу и утратит прежнюю плоть, — точно так же, как семечко прорастает новым побегом лишь после того, как набухнет, а затем бесследно растает в теплой и влажной весенней земле. Таким же семечком чувствовал себя и Себастьян. Только так, благодаря долгой мокрой и холодной зиме, он и может накопить соки, чтобы весной выбросить побег и зацвести. И никто его уже не остановит.
***Этой зимой падре Теодоро стало окончательно ясно, что сатанинские силы в Испании уже не остановит никто. Реформы прокатились по католической стране, как дорожный каток.
