Жан-Кристоф Гранже - Багровые реки
— Почему бы и нет?
Фанни изменила позу, подражая Ньеману, — ссутулилась, сложила руки, как для молитвы. Она больше не смеялась — видимо, поняла, что за этими общими словами таится нечто серьезное и Ньеман поделился с ней чем-то заветным. Поднеся сигарету к губам, она прошептала:
— Действительно, почему бы и нет…
Полицейский скосил глаза и украдкой, через дужку очков, взглянул на руки девушки. Обручального кольца нет. Вместо него пластыри, ссадины, порезы. Как будто молодая альпинистка сочеталась браком с природой, со стихиями, с острыми ощущениями.
— Никто не может понять сыщика, — медленно заговорил он. — И еще менее того — судить его. Мы живем и умираем в жестоком, зверином, обособленном мире. Это опасный мир, живущий по своим собственным законам. Если вы находитесь вовне, то не способны постичь их, а если внутри — утрачиваете объективность. Вот таков он, мир сыщиков. Государство за семью печатями. Кратер вулкана за оградой из колючей проволоки. Он непостижим, и в этом его суть. Одно ясно: сыщику не нужны нравоучения бюрократа-законника, который поднимает крик, прищемив себе палец дверцей машины.
Фанни потянулась, запустила обе руки в свою буйную шевелюру и откинула ее назад. Ньеман мысленно сравнил их с корнями, смешанными с землей. Корнями опьянения, называемого сладострастием. Полицейский вздрогнул; ледяные иголочки желания взбудоражили теплый ток его крови.
Молодая женщина вполголоса спросила:
— Что же вы будете делать дальше? Каков ваш следующий шаг?
— Продолжать поиски. И ждать.
— Ждать? — сердито повторила она. — Чего, скажите на милость? Новой жертвы?
Ньеман встал, не ответив на эту колкость.
— Ждать, когда тело спустят с горы. Убийца назначил нам встречу. Он оставил на первом трупе улику, подсказавшую мне, что нужно отправиться на ледник. Я думаю, второе тело тоже содержит какое-то указание, отсылающее нас к третьему… И так далее. Это что-то вроде жуткой игры, где мы всякий раз будем на шаг отставать от него.
Фанни тоже встала и потянулась за своей курткой, сохнувшей на спинке скамьи.
— Надо будет взять у вас интервью.
— Какое еще интервью?
— Видите ли, я главный редактор факультетской газеты «Темпо».
Ньемана передернуло.
— Надеюсь, вы не собираетесь…
— Успокойтесь, комиссар, я пошутила. Мне наплевать на эту газетенку, и я не намерена вредить вам. Просто события разворачиваются так бурно, что скоро сюда слетится журналистская братия со всей страны. И тогда на вас набросятся такие матерые волки — не чета мне.
Комиссар энергично отмахнулся, словно отметая такую возможность.
— Где вы живете? — спросил он.
— На факультете.
— А именно?
— На верхнем этаже центрального корпуса. У меня квартирка рядом с «кельями» интернов.
— Там же, где живут Кайлуа?
— Именно.
— Что вы думаете о Софи Кайлуа?
Лицо Фанни озарилось восхищением.
— Странная женщина! Очень молчаливая. Но потрясающе хороша собой. Они оба были ужасно скрытные. Как бы это сказать… Ну, словно их связывала какая-то общая тайна.
Ньеман кивнул.
— Вполне с вами согласен. И очень вероятно, что мотив убийства кроется именно в этой тайне. Если не помешаю, я хотел бы зайти к вам попозже вечером.
— Это чтобы покадрить меня, как вы тогда выразились?
— Ну конечно, даже более того. Я вам обещаю «право первой ночи» для вашей газетенки, когда смогу раздавать интервью.
— Я же вам сказала, что мне на нее плевать! И, кроме того, я неподкупна!
— Так до вечера! — бросил Ньеман через плечо, направляясь к выходу.
27
Прошел час, другой, а тело жертвы все еще не было извлечено из льда.
Ньеман себя не помнил от ярости. Он только что выслушал скупые показания матери Филиппа Серти, пожилой женщины, говорившей с местным гортанным акцентом. Накануне ее сын уехал из дома, как всегда, около девяти вечера, на своей машине — недавно купленной подержанной «Ладе». Филипп работал ночным санитаром в центральной больнице Гернона, его дежурство начиналось в десять часов. Мать забеспокоилась только утром, обнаружив машину в гараже, но не найдя сына в его комнате. Это означало, что он вернулся, а затем снова ушел. Но самое неожиданное ждало ее впереди: позвонив в больницу, она узнала, что сын отпрашивался на эту ночь с работы. Значит, он ездил в другое место, а затем отправился еще куда-то пешком. Что же это за странности? Женщина была в панике, она теребила комиссара за рукав, умоляя его помочь. Где ее мальчик? Что с ним? Неужели какой-то несчастный случай? Ведь у него не было девушки, он никуда не ходил и всегда ночевал только дома!
Комиссар без всякого энтузиазма выслушал эти жалобы. И однако, если убитый, обнаруженный в трещине, был Филиппом Серти, то заявление его матери позволило бы определить хотя бы время преступления. Получалось, что убийца настиг молодого человека в конце ночи, изуродовал, а затем прикончил и доставил к Валлернскому леднику. Предутренний холод сковал труп под слоем льда. Но все это пока было лишь гипотезой.
Комиссар проводил женщину к одному из жандармов, попросив написать подробное заявление. Сам же, сунув под мышку папку с документами, отправился «к себе», то есть в маленькую аудиторию психологического факультета.
Там он переоделся, сменив спортивный костюм на обычный, и разложил на столе бумаги. Первым делом он занялся сравнением Реми Кайлуа и Филиппа Серти, пытаясь установить связь между этими двумя жертвами.
Увы, общих признаков оказалось не так уж много. Обоим около двадцати пяти лет. Оба высокого роста, стройные, худощавые, коротко остриженные; и у того и у другого правильные, но напряженные, нервные лица. Оба лишились отцов:
Филипп — два года назад (старший Серти умер от рака печени), а Реми Кайлуа в возрасте восьми лет потерял еще и мать. И последний пункт, роднивший обоих юношей, — оба работали там же, где их отцы: Реми Кайлуа — в библиотеке, Филипп Серти — в госпитале.
Что же касается различий, то их набралось гораздо больше. Кайлуа и Серти учились в разных школах, выросли в разных кварталах города и принадлежали к разным социальным слоям. Реми Кайлуа, выходец из довольно скромной семьи, получил тем не менее высшее образование и воспитывался в университетской среде. Филипп Серти, сын официанта с темным прошлым, поступившего впоследствии на работу в больницу, с пятнадцати лет служил там санитаром. Он едва умел читать и писать и, повзрослев, продолжал жить с матерью в жалком домишке на окраине Гернона.
Реми Кайлуа проводил свою жизнь среди книг, Филипп Серти — среди больничных коек. У него не было никаких увлечений; в свободное время он сидел на корточках в больничном коридоре, провонявшем карболкой, а по вечерам играл в видеоигры в пивной напротив больницы. Кайлуа получил белый билет. Серти отслужил в пехотных войсках. Первый был женат, второй — холост. Один страстно любил походы в горы. Второй, кажется, и носа не высовывал из своего предместья. Один был шизофреником, притом, вероятно, крайне опасным. Второй, по всеобщему признанию, был «кроток, как ангел».
Приходилось смириться с очевидным: единственной общей чертой этих двоих был их физический облик — узкое нервное лицо, короткая стрижка, высокая стройная фигура. Как утверждал Барн, убийца явно выбирал свои жертвы, руководствуясь их внешним видом.
Ньеман на минуту предположил сексуальный мотив преступления: убийца — гомосексуалист, отвергнутый молодыми людьми данного типа, к которым его неодолимо тянет. Однако комиссар и сам в это не верил; кроме того, патологоанатом категорически исключил такую возможность. Раны и увечья первого трупа свидетельствовали о холодной, бесчувственной, методической жестокости, которая не имела ничего общего с сумасшедшей страстью извращенца. Кроме того, на трупе не было никаких следов сексуальных посягательств. Нет, безумие убийцы носило явно иной характер.
Какой же?
Неизвестно. Но в любом случае это сходство между жертвами и предполагаемое начало «серии» — два убийства в два дня — подтверждали гипотезу о маньяке, готовом в исступленной ярости убивать еще и еще. В пользу этого предположения говорило еще несколько фактов: лед в глазницах первого трупа в качестве указателя, приведшего ко второму, поза эмбриона, вырезанные глаза и, главное, это стремление помещать свои жертвы в необитаемые, театрально-красивые места — в выемку скалы над рекой, в прозрачную тюрьму ледника…
Но все-таки что-то мешало Ньеману принять эту гипотезу. Весь его повседневный опыт сыщика противоречил этому; хотя serial killers, импортированные из Соединенных Штатов, заполонили экраны и литературу, эта жуткая американская традиция все-таки не укоренилась во Франции. За двадцать лет службы Ньеман имел дело с педофилами и обыкновенными насильниками, убивавшими в приступе ярости, с садомазохистами, слишком далеко зашедшими в своих жестоких играх, но никогда — с серийным убийцей в собственном смысле этого слова, который устранял бы людей с холодным расчетом, по списку, не оставляя своих следов. Такие преступления для Франции были абсолютно не типичны. Комиссар не желал тратить время на анализ и статистику этого явления, но факты говорили сами за себя: последними французскими серийными убийцами были Ландрю или доктор Петьо, да и те убивали чисто по-мещански, ради выгоды, ради какого-нибудь жалкого наследства. Ничего общего с кровавыми злодействами безжалостных монстров, взбудоражившими США.
