Эван Хантер - Молодые дикари
Впрочем, сейчас это не имело никакого значения.
ГЛАВА X
Она стояла у кровати.
На ней была белая юбка и черный свитер, светлые волосы подняты вверх и завязаны на макушке маленькой ленточкой.
— Привет, пап, — сказала она.
— Привет, Дженни.
— Как ты себя чувствуешь?
— Немного лучше.
Он находился в госпитале уже три дня, но это был ее первый визит. Сидя на кровати с забинтованным лицом и телом, он смотрел на солнечные лучи, игравшие в волосах дочери, и благодарил бога, что прошла боль. Единственная боль, которая осталась, — это боль в его памяти о том, что с ним произошло. Полиция нашла его в парке после полуночи. Он лежал на тропинке, а вокруг были пятна крови. Позднее в госпитале доктор сказал ему, что он находился в тяжелом состоянии. Они обработали его раны и дали успокаивающее, и сейчас, спустя три дня, боль в теле прошла. Но другая боль все еще оставалась, боль недоумения, боль оттого, что он не мог понять этого нападения, которое само по себе было бессмысленным и жестоким.
— Почему они избили тебя, пап? — спросила Дженни.
— Я сам толком не знаю, — ответил он.
— Это имело какое-нибудь отношение к делу Морреза?
— Да. В искаженном смысле, я полагаю, имело.
— Ты делаешь что-нибудь неправильно?
— Неправильно? Почему? Нет. Что дает тебе основание так думать?
Дженни пожала плечами.
— Что, Дженни?
— Ничего. Просто... я подумала, может быть, ты делаешь что-нибудь неправильно. — Не думаю, Дженни.
— Хорошо, — сказала она и помолчала. — Мамуля пошла навестить парня, который написал тебе угрожающее письмо. Относительно тех «Орлов-громовержцев». Ты помнишь это письмо?
— И что?
— Полиция схватила его, папа. Он калека.
— Калека?
— Жертва полиомиелита. Он хромает. Его портрет был помещен в газете. Пап, он выглядит очень печальным. Когда я увидела его портрет, мне захотелось узнать, что значит быть калекой и... и вырасти в Гарлеме. Ты понимаешь, что я имею в виду?
— Да. Думаю, что да.
— Мамуля сегодня утром ходила навестить его. Полиция ей разрешила. Она спросила его, действительно ли он имел намерение убить тебя.
— И что он ответил?
— Он сказал: «Да, черт возьми! Иначе зачем бы я стал посылать эту записку». — Она помолчала. — Но он не участвовал в избиении. Он даже не член клуба «Орлы-громовержцы», и на тот вечер, когда тебя избили, у него есть алиби. Перед тем, как прийти сюда, я говорила с мамулей по телефону. Она сказала, что его отпустят под залог.
— Сколько?
— Две тысячи долларов. Пап, не правда ли, это покажется странным?
— Что, Дженни?
— Если бы у меня были две тысячи долларов, я бы внесла этот залог. Потому что, пап, он выглядел таким печальным. Он выглядел таким чертовски печальным. — Она помолчала. — Это о чем-нибудь говорит тебе?
— Немного, — ответил он.
Дженни кивнула.
— Они скоро отпустят тебя отсюда?
— Через неделю. Может быть, немного позже.
— Пап, каким бы ни был исход этого дела, есть... есть такая вероятность, что тебя снова будут бить?
— Полагаю, что такая вероятность существует.
— Ты боишься?
Они посмотрели друг другу в глаза, и он понял, что она ждала от него честного ответа, и все же он солгал.
— Нет, — ответил он. — Я не боюсь. — И моментально понял, что сделал ошибку.
Дженни отвернулась.
— Ну, — сказала она, — я думаю, мне пора идти. Мамуля просила передать тебе, что она будет сегодня вечером.
— Ты придешь еще, Дженни?
— Ты хочешь, чтобы я пришла? — спросила она и снова посмотрела прямо ему в глаза.
— Да, мне хотелось бы, чтобы ты пришла.
— Я постараюсь, — ответила она. — Но не раньше, чем через неделю. Мамуля посылает меня в Рокавэй пожить у Андерсонов.
— Вот как? Когда это было решено?
— Вчера вечером. — Дженни поколебалась. — Я думаю, мамуля боится, что со мной может что-нибудь случиться, если я останусь в городе.
— Понимаю, — сказал Хэнк.
— Ты тоже думаешь, что со мной может что-нибудь случиться?
— Не знаю.
— Ну, — Дженни пожала плечами, — я пойду, пап. — Она склонилась над кроватью и быстро поцеловала его. — Поправляйся.
Он наблюдал, как она вышла, бесшумно закрыв за собой дверь.
Хотя Кэрин ежедневно навещала его, следующая неделя тянулась очень медленно. В течение этой длинной одинокой недели он часто думал о нападении и удивлялся, будет ли он когда-нибудь в состоянии забыть этот вечер в среду, эту безмолвную жестокость напавших на него ребят. Он много вынес из этого избиения. Он понял, что избиение превращает человека — ни больше, ни меньше — в открытую рану, вопиющую в ночи о своей боли. Хэнк знал, что человек, однажды подвергшийся избиению, никогда не забудет боли, унижения и слепого ужаса своей беспомощности.
И все же, несмотря на это, банды в Гарлеме вели регулярные войны между собой. Разве, следуя простой логике, каждое сражение между бандами не имеет побеждающую сторону и сторону, потерпевшую поражение? И разве каждый из членов банды, в то или иное время, не испытал боль поражения? И тем не менее, как у них хватало мужества противостоять пистолетам, ножам, разбитым бутылкам и цепям от автомобильных шин? Как они могли так приспособить свое сознание, чтобы не бояться, зная наперед, что, если упадут, их наверняка втопчут в мостовую? Или они были бесстрашными героями, решительными людьми без нервов?
Нет.
Они боялись. Он знал, что они боялись. И все же дрались.
За что? За что?
Он не знал ответа. Этот вопрос мучил его всю неделю. Он был благодарен за передышку от своих мыслей и своего одиночества, когда в два часа дня в палату вошла медицинская сестра, женщина около пятидесяти лет.
— Вы чувствуете себя в состоянии с кем-либо говорить, мистер Белл? — спросила она.
— В любое время, — ответил он. — Чем могу служить?
— О, это не со мной, — сказала она. — За дверью ждет посетитель.
— Кто?
— Джон Ди Пэйс.
— Пусть войдет.
Поправив позади себя подушки, он стал ждать Ди Пэйса, чувствуя себя довольно странно. Он собирался встретиться с человеком, который много лет назад отнял у него Мэри. Однако сейчас он испытывал только любопытство, его интересовала встреча не с мужем Мэри, а с отцом Дэнни Ди Пэйса.
Дверь широко распахнулась, и в палату вошел высокий человек, который, казалось, смущался своего роста. Он неуверенно подошел к кровати. У него были темные волосы и карие глаза. На первый взгляд, Джон Ди Пэйс производил впечатление человека с мягким характером. Не зная его, никогда не говорив с ним, Хэнк моментально понял, что это был добрый человек и неожиданно обрадовался тому, что он здесь.
— Присаживайтесь, мистер Ди Пэйс, — пригласил он, протягивая руку. Ди Пэйс пожал ее и неловко сел.
— Я не знал, следовало ли мне приходить, — сказал Ди Пэйс. Говорил он тихо, почти шепотом, и снова инстинктивно Хэнк понял, что этот человек и во время гнева редко повышал голос. — Но я читал о том, что случилось, и... я подумал, что мне лучше прийти. Я надеюсь, вы ничего не имеете против.
— Я рад вас видеть, — ответил Хэнк.
— Как вы себя чувствуете?
— Сейчас хорошо. Завтра я выхожу отсюда.
— О, значит я застал вас вовремя.
Ди Пэйс колебался.
— В самом деле было так плохо, как писали в газетах?
— Думаю, что так.
— Восемь человек. — Ди Пэйс покачал головой. — Я не могу этого понять. — Он помолчал. — А вы?
— Нет. Не совсем.
— Это были... пуэрториканцы? Или друзья Дэнни?
— Я не знаю. Было темно...
— Впрочем, это не имеет значения, — сказал Ди Пэйс и нервно засмеялся, но тут же остановился, и в его глазах была такая глубокая печаль, какую Хэнк никогда не видел на лице у мужчины.
— Я этого просто не понимаю, — продолжал он. — Может быть, люди ведут себя подобным образом во время войны? Вы были в армии?
— Да, — ответил Хэнк.
— Да, конечно. Глупо спрашивать об этом. Были... — голос его замер. — А я не был в армии. — Он замолчал. — Мой друг обычно посылал мне фронтовой журнал «Янки».
— Это был хороший журнал, — заметил Хэнк.
— Да. В то время я и встретил Мэри... А сейчас мой сын — убийца. — Он потряс головой. — Мистер Белл, объясните мне, пожалуйста, я не понимаю, у меня голова раскалывается, но я не понимаю. Я ничего не могу понять!
Хэнк почувствовал, что в любую минуту Джон может разрыдаться.
— Мистер Ди Пэйс, — сказал Хэнк, — есть много вещей, о которых мы...
— Знаете, что я делал с тех пор, как все это случилось? — продолжал Ди Пэйс— Я детально перебирал в памяти все, что мы когда-либо делали, каждое слово, которое я когда-либо говорил сыну, каждый шлепок, который я когда-либо ему дал, каждый подарок, который я ему сделал, каждое место, куда я его водил. Я проследил все это шаг за шагом, дюйм за дюймом, пытаясь понять, почему он это сделал. Весь вопрос в том, что, если он это сделал, винить надо не его. «Где я ошибся? — спрашивал я себя. — Где? Где? Когда я проглядел своего сына?»
