Кристофер Ишервуд - Рамакришна И Его Ученики
Рамакришна впервые познал нирвикальпа самадхи, при котором стирается различие между познающим и познаваемым. Атман есть Брахман, и нет и следа индивидуальности. Менее высокие состояния самадхи, в которые Рамакришна погружался так часто, не дают этой полноты слияния. Рамакришна всегда знал, что мать Кали есть Брахман, но великая любовь к ней мешала ему безоговорочно признать этот факт. Для него это было бы не менее ужасно, чем совершить убийство – вот почему он говорит о знании как о мече. Любовь Рамакришны к Кали была последним дуалистическим движением его ума. Освободившись, он сумел достичь соединения с Брахманом.
Сам Тота Пури достиг этого соединения через недуализм, через процесс строгого различения и отбрасывания проявлений множественности в виде имен и форм – не то, не то, не то, пока не отвергается все и Брахман не познается в виде единственной реальности за всеми проявлениями множественности. Мы уже говорили о том, как холодно относился Тота к любой форме дуалистического богопочитания. Он собственным примером доказал – как другие доказывали до него, – что богопочитание не существенно для обретения наивысшего духовного опыта.
Но это путь для немногих избранных. Большинство естественно склоняется к богопочитанию. Рамакришна на примере собственной духовной практики всем нам показал, что и богопочитание способно тоже привести к познанию единства сущего; для большинства из нас этот путь и легче и проще, ибо различение требует невероятной воли и лишений, а опасность на этом трудном пути – это гордыня. Надо полагать, что именно поэтому Рамакришна обращался к дуалистическим садханам, столь презираемым Тогой, и показывал, что и через них возможен естественный переход к недуализму.
Увидев, что Рамакришна потерял внешнее сознание, Тота Пури долго сидел рядом с ним. В конце концов он оставил хижину, но тщательно запер за собой дверь, чтобы никто не потревожил Рамакришну. Затем он сел у костра в Панчава-ти и стал ожидать зова из-за двери.
Но прошел день, наступила ночь, прошли еще день и ночь. По истечении трех дней Тота сам подошел к двери и отпер ее. Рамакришну он обнаружил сидящим в той же позе, в какой оставил его, тело выглядело совершенно безжизненным, только безучастное лицо будто светилось. Тота был поражен. «Возможно ли, – спрашивал он себя, – что эта великая душа в один раз реализовала то, на что у меня ушли целые годы садханы? Действительно ли это нирвикальпа самадхи…» Тота снова и снова ловил сердцебиение и дыхание, проверял работу других органов. Наконец звучно и нараспев стал повторять мантру ОМ. И тогда Рамакришна открыл глаза и простерся у ног своего нового гуру. Тота обнял его с любовью и благоговением. Новый ученик так радовал его, что он сразу же решил вопреки обыкновению задержаться в Дакшинешваре на неопределенный срок.
Фигуры Рамакришны и Тота Пури ярко, а подчас и забавно контрастны. Тота ошибался, полагая, будто может изменить веру Рамакришны, открыв ему доступ к недуализму. Испытав нирвикальпа самадхи, он не стал меньше любить Кали и Кришну. Рамакришна с самого детства привык провожать заходящее солнце повторением имени Кришны с прихлопыванием в ладоши и приплясыванием. Однажды вечером он проделал это на глазах у Тоты.
– Ты что это делаешь? – насмешливо спросил Тота. – Чапати печь готовишься?
Чапати, тонкие лепешки из пресного теста, готовят, прихлопывая их между ладоней.
Рамакришна посмеялся, но укорил Тоту за нетерпимость, и Тота больше не подшучивал над этими вещами.
Тота каждый день до сияния начищал свои щипцы и кувшин. И каждый день по многу часов проводил в медитации.
– Тебе это зачем нужно? Тебе, уже постигшему Брахман? – спросил как-то Рамакришна.
Тота указал на кувшин:
– Видишь, как блестит? Но если его не начищать каждый день, он потускнеет, верно? Так же тускнеет и ум, если его не начищать ежедневной медитацией.
– Но если кувшин золотой? Тогда он не нуждается в ежедневной чистке! – откликнулся Рамакришна.
Рамакришна любил рассказывать о бесстрашии Тоты.
Как-то раз, поздно ночью, Тота разложил свой костер – дхуни в Панчавати и приготовился к медитации. Было очень тихо, только изредка вскрикивали совы на верхушках храмовых куполов. Листва застыла в ночном безветрии. И вдруг что-то зашелестело в ветках дерева, под которым стоял Тота, и на землю спустилась высокая мужская фигура. Не сводя пристального взгляда с Тоты, мужчина приблизился к костру и сел. Он был совершенно наг, как и Тота. Тота спросил незнакомца, кто он такой.
– Слуга бога Шивы, – ответил призрак, – я обитаю в этом дереве и охраняю святость рощи.
– Вот и славно, – невозмутимо отозвался Тота. – Мы с тобой одно и то же, мы оба – проявления единого Брахмана. Будем вместе медитировать.
Но призрак громко расхохотался и исчез.
А Тота как ни в чем не бывало сел в позу медитации.
Наутро он описал Рамакришне ночного посетителя.
– Все правильно, он здесь живет, – согласился Рамакришна. – Я сам много раз видел его. Он иногда предсказывает будущее. Один раз он сказал, что англичане собираются скупить все храмовые сады и построить пороховой склад на их месте. Я испугался, что больше не смогу почитать здесь Мать. Но Матхур подал в суд от имени Рани, чтобы помешать англичанам купить эту землю. И тогда я опять увидел призрака. Он сидел под этим деревом и знаками мне показал, что англичане проиграют дело в суде и участок им не достанется. Так и вышло.
Был и другой случай. Рамакришна и Тота сидели у костра, обсуждая философские проблемы. Тота, выступая с недуалистических позиций, доказывал, что раз Брахман есть единственная реальность, то для постигшего Брахман, мир видимостей, Майи, едва ли имеет значение. Майя не имеет власти над ним, утверждал Тота. Рамакришна с ним не соглашался – ему было очень хорошо известно, какой силой обладает Майя. Тем временем к костру приблизился храмовый служитель, который искал огонька раскурить трубку. Он наклонился над костром, выбирая себе уголек, но Тота внезапно пришел в бешенство. Он счел поведение служителя не только наглым, но и кощунственным и замахнулся на него щипцами. Тот немедленно дал деру, Рамакришна же хохотал до слез, он с хохотом катался по земле и не мог остановиться.
– Какой позор, – выговорил он наконец – ты уже все забыл!
– Что тебя так рассмешило? – негодовал Тота. – Он же действительно нахал!
– Он, без сомнения, нахал, – согласился Рамакришна, утирая слезы. – Но ты-то! Ты же как раз мне втолковывал, что ничего нет, кроме Брахмана, и что постигший его не может обмануться Майей, а в следующую минуту ты все это забываешь и готов избить одно из проявлений Брахмана! Теперь ты видишь, что презираемая тобой Майя сильней, чем ты думал? Майя всемогуща.
Тота посерьезнел. Помолчав несколько минут, он сказал:
– Ты совершенно прав. Под действием гнева я забыл про Брахман. Гнев смертоносен, и с этой минуты я отказываюсь поддаваться ему.
Говорят, что Тоту больше никогда не видели сердитым.
Тота отличался крепким сложением и почти не знал, что такое нездоровье, боли и недуги, не позволяющие сосредоточиться уму. Но сейчас воздух и вода Бенгалии плохо действовали на него, он страдал кровавой дизентерией. Когда болезнь впервые дала о себе знать, Тота собрался было уехать, но почувствовал, что ему трудно будет расстаться с Рамакришной, к которому он успел сильно привязаться. Он несколько раз намеревался подойти к Рамакришне и проститься с ним, но стоило им оказаться вместе, как они сразу же углублялись в дискуссии на духовные темы и Тота просто забывал о первоначальной цели своего прихода. Но теперь Тота быстро слабел и лекарства, добытые Рамакришной через Матхура, явно не помогали.
Тота всегда относился с пренебрежением к телу и полагал, что если плоть вторгается в осознание Брахмана, то она должна быть отринута. Однажды ночью, оставшись в полном одиночестве в Панчавати, Тота почувствовал, что не в состоянии сосредоточиться из-за боли. Отвращение к телесной слабости переполнило его, и он себе сказал: «Надо отделаться от этой помехи, чего ради я остаюсь в этом теле и мучаюсь? Я предам мое тело Ганге».
Необходимо пояснить, что индуизм, так же как христианство, самоубийство осуждает. По представлениям индусов, родиться в человеческом теле есть великая возможность и великое благо, которое дается только после множества существований в низших формах жизни. Следовательно, отказаться от собственного тела – значит свести на нет свое духовное совершенствование. Такой поступок может привести к ужасающим последствиям – человек может опять появиться на свет в одной из низших форм жизни или на длительный срок очутиться в своего рода чистилище, в некоем промежуточном состоянии.
Однако, когда постижение Брахмана уже свершилось, то телесная оболочка выполнила свое назначение и больше может быть не нужной. Таким образом, если постигший Брахман Тота Пури решает отринуть свое тело, то его поступок не считается самоубийством в наказуемом смысле.
