Говард Фаст - Синтия
Мы так и поступили. Мы стали спускаться по лестнице. Я вежливо попрощался с Банникером, который поднимался нам навстречу с пакетом молока. Мы вышли на улицу. Ночь была холодной, но всё равно приятной. Мы двинулись на запад, к 63-й улице. Я сказал Люсиль:
— Странно, что на сей раз он не очень даже меня стращал. А ведь мог предъявить мне обвинение в двойном убийстве.
— Харви, ну кто может всерьёз поверить, что ты убил двоих техасцев?
— А вдруг найдётся такой простак. Откуда ты знаешь?
— Ладно, не сердись, пожалуйста.
— Я сержусь не на тебя. Меня обвёл вокруг пальца этот Корсика. Хорошо бы Ротшильд его сцапал и он сгнил в тюрьме.
— Харви, он спас тебе жизнь.
— Он поганый убийца.
— Но всё равно он спас жизнь тебе, мне и Синтии. А что, кстати случилось с Толстяком Ковентри и другими двумя его подручными?
— Их куда-то увезли. Возможно, в том же «Флитвуде». По крайней мере те же люди. Чёрт, а знаешь, почему он улыбался?
— Не надо так много чертыхаться, Харви.
— Нет, ты мне скажи: знаешь, почему он улыбался?
— Кто?
— Настоящий Валенто Корсика, когда он пригласил тебя в Рембрандтовский зал?
— Ну, почему он улыбался?
— Потому что получил от меня восемьдесят пять тысяч долларов в чеках «тревеллз» — за тебя и Синтию.
— Но мы были в соседнем зале.
— В том-то всё и дело! Он меня надул. Меня, Харви Крима, который родился и вырос в Нью-Йорке, надули на восемьдесят пять тысяч! Причём, надул какой-то молокосос.
— Харви, это был не молокосос, а руководитель мафии.
— Мафии? Но ты же мне говорила, что нет никакой мафии.
Я свернул налево, на Парк-авеню.
— Куда мы идём, Харви? Почему бы нам не взять такси?
— Тут недалеко. Мы нанесём визит мистеру Э. К. Брендону.
— Сейчас? В час ночи?
— Они не спят. Келли ведь отвёз его дочку домой совсем недавно.
— Харви, ты уверен?
— Вполне.
Мы перешли через улицу и подошли к входу в дом 626. Всё тот же швейцар загородил мне дорогу.
— Брысь, — сказал я ему, — а то сделаю больно.
— Я должен доложить. Час ночи.
— Докладывай. А мы пошли.
Мы прошли к лифту, где я показал лифтёру свой значок и велел ему везти нас наверх. Он подчинился.
— Харви, ты великолепен, — прошептала мне Люсиль. — Ты крутой детектив.
— В гробу я их видел!
— Очень хорошо, — похвалила она меня.
Я позвонил в звонок, а потом стал дубасить в дверь Брендона. Лифтёр стоял и таращился, и я велел ему убираться. Дверь открыл дворецкий Джонас Биддл и спросил, как я смею дубасить в дверь в час ночи.
— Брысь, — сказал я. — Мне нужен Брендон. Сейчас.
— Сейчас нельзя. Он разговаривает с дочерью.
— Где?
— В библиотеке.
— Биддл, я иду туда, — сказал я. — И не пытайся мне помешать. Можешь, конечно, позвать полицию, но тогда ты останешься без работы. Ну, где библиотека?
Он показал, куда идти, я взял Люсиль под руку, и мы пошли. Библиотека была большая и дорогая. Там было тысяч на пять кожаных кресел и тысяч на десять кожаных переплётов книг. На полу был ковёр тысяч на десять-двенадцать, а на стенах висели картины Моне, Сезанна и Мондриана. Брендон любил хорошую живопись.
Когда мы вошли, Брендон внушал своей дочери:
— И точка. Никаких больше безумств, никаких «любовь — это чудо», никаких компьютерных фокусов, никаких неумытых длинноволосых дружков. Отныне я заказываю музыку. Отныне ты не получаешь ни одного никеля… — тут он обернулся к нам и рявкнул: — А вы кто, собственно, такие, что заявляетесь ко мне ночью…
— Они мои друзья, — крикнула Синтия.
— Я Харви Крим, а это мисс Люсиль Демпси.
— А помню. Детектив из страховой компании? Ну, ваша работа окончена. Убирайтесь!
— Нет.
— То есть? Как вас прикажете понимать?
— А так, что моя работа ещё не окончена. Никоим образом.
Он, прищурившись, уставился на меня, выпятил свою и без того выпирающую нижнюю челюсть и сказал:
— У меня для вас новость, Крим. Ваша работа давно и прочно окончена. А потому я прослежу, чтобы вас непременно уволили. А если вы ещё пикнете, то я добьюсь, что вам не придётся работать вообще в этом городе.
— Правда?
— Спросите, и вам скажут, что я человек слова, Крим.
Я подошёл к столу красного дерева, сел в кресло Э. К. Бренд она, вынул свой блокнот и написал в нём: «Толстяк Ковентри рассказал мне, кто его клиент. У меня записаны его показания на магнитофоне. Кроме того, я заплатил восемьдесят пять тысяч долларов выкупа за вашу дочь. Я желаю получить их обратно. Сейчас же. Чеком». Я вырвал листок, сложил его и передал Брендону. Он автоматически смял его, но я рявкнул:
— Сперва прочитайте!
Он отошёл в сторону, развернул листок и стал читать. Затем посмотрел на Люсиль. Затем на дочь. Затем снова на меня. Затем ещё раз на листок — он прочитал его медленно, вдумчиво, осознавая смысл каждого слова. Затем в третий раз посмотрел на меня и в третий раз перечитал моё послание. Сначала лицо его покраснело, потом побагровело, потом побелело. Вид у него сделался смертельно бледный. Он вообще больше походил на покойника.
— Они про это не знают? — спросил он у меня, кивая на дочь и Люсиль.
— Нет.
— Вы им это расскажете?
— Нет.
— Почему?
— Я возделываю свой собственный сад.
— Не вздумайте нарушить слово, Крим. Я человек жёсткий.
— Не вздумайте нарушить слово, Э.К.
— Откуда у вас деньги, во-первых? — спросил он.
— От компании.
— И куда вы собираетесь их деть?
— Вернуть им.
— Чеком?
— Наличными. Завтра утром я получу наличные по чеку.
— Как я узнаю, что вы поступили именно так?
— Вы никак не узнаете.
Секунду-другую мы смотрели в упор друг на друга, потом я встал, и он занял моё место за столом. Девочки стояли в другом конце комнаты. Я склонился над плечом Э.К. и смотрел, как он выписывает чек для оплаты наличными на восемьдесят пять тысяч долларов. Расписавшись, он подал его мне, я аккуратно сложил его и убрал в бумажник.
— Позвоните в банк, пусть оплатят, — сказал я. — Я зайду к ним завтра в десять утра.
— Так или иначе, я ухожу с вами обоими, — заявила Синтия.
— В этом нет необходимости, — уверил я её.
— То есть как? Что вы хотите этим сказать? Вы понимаете, что такое жить с ним в одном доме?
— Теперь с ним жить будет гораздо легче, — возразил я. — Не правда ли, мистер Брендон?
Он посмотрел на меня и промолчал.
— Как это? — удивилась Синтия.
— Ничего такого не случилось, но отныне и впредь, ты, Синтия, будешь сама себе хозяйка. Ты будешь приходить и уходить, когда захочешь, и он не станет задавать тебе никаких вопросов. Он будет выплачивать разумное содержание и, поскольку это твой дом, ты можешь приглашать к себе в гости кого захочешь. Отныне и впредь он не будет тобой помыкать.
Теперь уже не только Синтия, но и Люсиль непонимающе уставилась на меня.
— Я правильно говорю, Э.К.?
— Говорите, что хотите, Крим.
— Я хочу, чтобы вы сейчас же подтвердили: «Крим прав».
Проглотить такую пилюлю было непросто, но он сумел это сделать.
— Крим прав, — проскрежетал он.
— Если что-то будет не так, дай мне знать, Синтия. Мой телефон есть в справочнике, так что звони, не стесняйся.
Синтия не могла вымолвить ни слова.
— А теперь иди спать, — сказал я.
Она подошла к двери, остановилась и сказала:
— Спокойной ночи, Харви. Спокойной ночи, Люсиль. — Потом помолчала, взглянула на отца, сказала ему «Спокойной ночи» и вышла.
— Инцидент исчерпан? — спросил меня Брендон.
— Надеюсь.
Он всё ещё сидел за столом и таращился на меня. Я покосился на Люсиль и дал ей знак двигаться. Дворецкий проводил нас до дверей. Внизу Клапп сказал:
— Иди своей дорогой, хренов шамус, и оставь нас в покое хотя бы ненадолго.
— Он назвал тебя шамусом, — взволнованно сообщила мне Люсиль, когда мы шли по Парк-авеню.
— Он слишком много смотрит телевизор. В этом-то его беда.
— Какой ты был сердитый, Харви.
— Всю неделю мной вертели, как хотели. Мне это надоело.
— И я надоела?
— Ты — нет.
— Ну и слава Богу. А он выписал тебе чек на восемьдесят пять тысяч, да?
— Угадала.
— Харви, перестань говорить как частный детектив из фильмов. Я вряд ли выдержу это два дня подряд. Восемьдесят пять тысяч — хорошие деньги, но этот жуткий вице-президент компании Гомер Смедли, он теперь ничего с тобой не сделает, потому как завтра ты получишь по чеку наличными, и принесёшь их ему. Это будет очень умно с твоей стороны.
Я пожал плечами.
— Но ты раскопал что-то ужасное про Брендона, раз он так легко расстался с деньгами. Он же самый главный скупердяй на земле. Что ты про него узнал, Харви?
— Ничего.
— Знаешь, что я думаю?
